«Машины могут быть только двух видов:
немецкая и швейная. Швейная, впрочем,
тоже лучше, когда немецкая».
Из статуса в социальной сети).
- Коленька, а ты скучать по мне будешь? – традиционный для всех влюбленных женщин вопрос, казалось, повис в теплом, даже немного душном вечернем воздухе позднего сибирского лета. Стало слышно, как трут лапками о свои твердые хитиновые панцири неуемные кузнечики, выводя в еще нетронутой янтарем осени листве только им самим понятные трели.
Они лежали на крыше сарая, на мягком слое не до конца высохшего сена, источавшего прелый и одновременно свежий пряный аромат. Крупные звезды, проступившие на темнеющем крае небосклона, тревожно перемигивались друг с другом, как будто подавали тайные сигналы друг другу вражеские лазутчики. Природа вокруг была переполнена покоем и безмятежностью, однако где-то за тысячу километров отсюда не первый год шла война.
"А, может и не кузнечики это вовсе, - думал Николай, ни мало не заботясь скорым ответом своей молодой жене, - Вдруг это занесенная южными ветрами из далекой Манчжурии гигантская саранча, стаи которой в мгновение ока превращают в пыль урожай?" Как рассказывал ему в госпитале один майор с Дальнего Востока, саранчу эту японские самураи в своих секретных подземных биологических лабораториях выращивают и вместе с особо опасным энцефалитным клещом специально выпускают вблизи от нашей границы.
Ему почему-то представился кузнечик, но не простой, а размером с колхозный трактор, весь покрытый листами клепаной брони защитного цвета, со стальными челюстями и нарисованной на боку черно-белой свастикой. «Хотя нет, это, пускай и фашист, но ведь японский», - и Коля поспешно заменил в свой фантазии гитлеровский крест на боку монстра на красный круг «ниссёки» императорского «солнечного флага». «Все равно, жуть какая», - передернулся парень от отвращения к воображаемым враждебным проискам и крепче приобнял жену, терпеливо ожидавшую продолжения давно начатого разговора.
- Конечно, буду скучать, - выдал традиционный для всех мужчин ответ старшина Гончаров, только не стал добавлять обычное для таких случаев «глупенькая ты моя». Татьяна была умной бабой, да и Николай, чудом умудрившийся попасть после выписки из госпиталя на два дня в отпуск домой, иллюзий по поводу сроков их очередной разлуки не строил. Не смотря на то, что война явно шла в нашу пользу, и врага уже практически повсеместно отбросили на его территорию, шанс не вернуться домой из-за фрицевской пули или осколка был очень велик. И последнее ранение Николая, когда кусочком фугаса старшине навылет пробило легкое, тому убедительное свидетельство.
- Коля, а пообещай мне, что если до Берлина дойдешь, - продолжила Татьяна, и Николай уже кисло прищурился в ожидании очередной банальности, - то привезешь мне оттуда … «Зингер»*! У нас на селе ни у кого такой машинки швейной нет. Я бы нам занавески новые в дом пошила, да сорочки тебе и детям, платье еще себе…
Тут уж отпускник действительно немного замешкался с ответом. С одной стороны, в просьбе жены ничего странного не было: швейная машина была не такой уж редкостью у городских, да и в их деревне парочка дореволюционных швейных машинок по дворам имелась. Вот только с чего это Татьяна заговорила про «Зингер» именно сейчас? Если честно себе признаться, Гончаров еще никогда не думал о том, что войну можно будет когда-нибудь рассматривать с такой, прямо таки мещанской точки зрения. Там люди на войне гибнут, а она тут про трофейное «барахло»!
Но Татьяна так нежно прижималась к нему, так чудесно пахли ее цвета обласканного солнцем золотистого сена волосы и омытая колодезной водой чистая кожа, что у Николая не хватило идеологической стойкости тотчас указать жене на неправильность ее обывательско-беспринципного подхода к целям ведения боевых действий на территории противника.
- Ну, ежели не убьют, привезу, обещаю,- неохотно выдавил из себя Гончаров. «Завтра на свежую голову объясню ей все»,- подумал он и тут же, в порыве внезапно охватившей его и не требовавшей объяснения страсти, притянул супругу к себе.
2
Польский городок К*** гвардейская мотострелковая бригада заняла без боя. Немцы спешно отступили, спрямляя линию фронта, побросав ремонтные мастерские и, что особенно порадовало наших солдат, склады с провиантом. Так что «раскулачивать» местных не пришлось. Тем не менее, на постой бойцы расквартировывались по уже сложившейся за время западного наступления традиции, без лишних сантиментов потеснив коренное население в их обжитых домах и квартирах.
- Что-то не видно, чтобы вы тут под немцами бедствовали, - едко заметил рядовой Писаренко – крупный и вечно чем-то недовольный мужик родом откуда-то с Брянщины, проходя в гостиную одного из особняков на северной окраине города. – Глядь ка, хрусталя, живопись, небось и коньяки с шампанским имеются? А, верно я разумею? – уперся он взглядом в сухопарую польку в годах, очевидно хозяйку дома. Последняя замерла в углу комнаты, загородив собою двух подростков лет 12-13, мальчика и девочку.
- Паны желают коньяк? У меня есть бутылка коньяка, осталась от мужа. Шампанского в доме нет,-по-русски она говорила практически без акцента, отчего Писаренко как-то сразу потерял запал, но, тем не менее, попытался оставить последнее слово за собой: - Нам и коньяку хватит, давай выставляй, не жмись, мы ж братья-славяне!
- Писаренко, отставить,- вмешался младший лейтенант Гончаров, зашедший в дом чуть позже и до этого момента не сводивший глаз со стоящей на кружевной салфетке на маленьком столике у окна воронено-хромированной швейной машинки с узнаваемым фирменным логотипом на передней части станины. - Прекратить вымогательство у местного населения: советская армия на территории Польши выступает как армия-освободитель братского польского народа от немецко-фашистских оккупантов. Тирада получилась немного наигранной, зато очень уж складной. Николай даже зауважал себя: полученные после краткосрочных офицерских курсов лейтенантские звездочки требовали от него, как ему самому казалось, каких-то особенных поступков и просто образцового поведения.
- Пани, покажите, пожалуйста, комнаты, в которых могут расположиться мои бойцы, - обратился он уже к хозяйке, и улыбнулся немного виновато, - Мы постараемся не причинить вам сегодня беспокойства.
Ночь в польском доме прошла без происшествий, не смотря на мигом разошедшийся по ставшим на постой в городе частям отменный немецкий шнапс из доставшихся продуктовых запасов вермахта. Писаренко угомонился и к хозяйке, запершейся с детьми в комнате наверху, больше не приставал.
Гончаров же ворочался всю ночь, хотя ему как старшему по званию и досталась самая большая и мягкая кровать в доме. Все никак не мог заснуть, вспоминал свою Татьяну и последний разговор на крыше сарая. А под утро не выдержал и, спустившись в гостиную, подошел к блестящей в лунном свете металлическими частями швейной машинке и долго стоял возле нее, борясь с раздиравшими его сомнениями. «Братья-славяне, говоришь», - со вздохом, наконец, произнес он вслух, не обращаясь ни к кому конкретно, а затем, круто развернувшись, вернулся к своей постели, чтобы попытаться все же уснуть в оставшееся до подъема время.
3
Мечта Татьяны почти осуществилась, точнее, значительно приблизилась к своему осуществлению в безвестном немецком хуторе на восточном берегу Одера. Хутор был практически полностью уничтожен в ходе боестолкновения между передовыми подразделениями 13 армии Первого Украинского фронта и отступающими за «Восточный вал» войсками немецкой группы армий «А».
Стрелковый взвод младшего лейтенанта Гончарова, двигаясь к новому месту дислокации, расположился на привал возле успевших остыть груд бурого кирпича, досок и битой черепицы. В данный момент это место меньше всего навивало мысли о мирной крестьянской жизни, протекавшей за некогда аккуратной, а теперь уже окончательно поваленной и изуродованной огнем и осколками изгородью.
Трудно сказать, что заставило Николая подняться от уютно потрескивавшего костерка. Пищу на коротком привале не готовили, но многие солдаты доставали из вещмешков сухой паек: тушенку, сахар, хлеб и сало, выдававшиеся на целый день. Не смотря на непривычное для сибиряка отсутствие здесь морозов в январе, погода стояла довольно мерзкая. С неба постоянно сыпал то снег, то дождь, под ногами вечно хлюпала жидкая грязевая каша, и промокали, наливаясь свинцовой тяжестью не только сапоги, но и шинели с тулупами. Так что без движения замерзать бойцы начинали практически мгновенно. Хорошо еще, что в последнее время к горячему завтраку по указанию командования выдавалось по 100 граммов на человека. Только это старое русское «снадобье», да и, пожалуй, общий темп наступления спасали армию от простуды, но, конечно же, не могли уберечь от ежедневных боевых потерь.
Неясное любопытство влекло тем временем командира взвода прогуляться по руинам домов, невзирая на опасность нарваться ненароком на чью-нибудь мину или растяжку. Однако, этот его не мотивированный чем-либо конкретным порыв был, тем не менее, вознагражден в одной из комнат разрушенного дома, у которой чудом уцелело три стены. Там, на засыпанном кирпичной крошкой небольшом столе, накрытая округлой деревянной крышкой когда-то черного, а сейчас белесого от осыпавшейся штукатурки цвета, сибиряка ждала абсолютно целая, что казалось невероятным среди окружающей разрухи и хаоса, швейная машинка «Зингер».
Радостное удивление от нежданной удачи вскоре сменилось у Гончарова некоторой растерянностью: что делать с, казалось бы, желанной находкой? Будь он танкистом или водителем артиллерийского грузовика-тягача, у него, наверняка, не возникло бы проблем с дальнейшей транспортировкой желанного трофея. Но куда же деть сей габаритный гостинец для любимой ему, пехотинцу, пусть даже и командиру взвода, который все, что у него есть, носит в мешке с двумя лямками за спиною?
Впрочем, времени на раздумье у бойца оставалось не много. По колонне уже стала звучать команда окончить привал и продолжить движение походным порядком. Действуя в состоянии, когда руки вдруг начинают делать что-либо сами, не дожидаясь обдуманных мысленных указаний от головы, Николай сгреб ладонью битые куски кирпича со столешницы, убрал в сторону снятую минутой ранее крышку-чехол, и, словно практикуясь со взводным станковым пулеметом, стал разбирать на части швейный агрегат. Там даже смазка кое-где между трущимися частями присутствовала, что добавляло и так немалое сходство с оружием. И хотя ему раньше никогда не приходилось залезать внутрь этого сугубо мирного механизма, разобрать его оказалось достаточно просто, и всего-то пару раз он воспользовался как отверткой своим финским ножом, который привык носить за правым голенищем сапога.
Сдернув с плеч вещмешок, он рывком развязал горловину и стал выкладывать на столешницу рядом с тускло поблескивавшими частями от «Зингера» нехитрые солдатские пожитки. Спрятав в мешок, самую тяжелую и неразборную часть машинки – чугунную станину и прочие детали, предварительно обернутые в белье, чтобы не гремели при ходьбе и не били спину, Николай не без сожаления расстался не только с несколькими банками выменянных на сало у повара консервов и парой немецких фугасных гранат, но и частью патронов из собственного боезапаса. Бросать их, конечно, не хотелось, да и не правильно это было, но другого решения младший лейтенант не видел, и оставить швейную машинку уже не мог.
Груз за плечами показался изрядным, но терпимым. На ускоренных офицерских курсах ему как-то довелось побегать денек с полевой радиостанцией – так в ней весу и больше этого было. «Ладно, - придумаем что-нибудь, - прошептал Гончаров, глядя на оставленный им на столе боезапас и продуктовый паек, - живы будем, не помрем».
4
Саперы вышли к переправе ночью. Первыми их встретили разведчики, которые и описали в нелестных для уроженцев Верхней Саксонии, Нижней Селезии и прочей Западной Пруссии выражениях действия Люфтваффе. Немецкие самолеты обратили накануне в щепу мост у Тарксдорфа, чтобы помешать подходу наших основных сил к окруженному городу Штейнау. Успевший там засесть гарнизон из двух с половиной тысяч солдат и офицеров во главе с начальником прибывшей сюда из района Лигнин одиннадцатой унтер-офицерской школы превратил пасторальный городишко в форменную крепость, намереваясь продать свою жизнь подороже.
Разрушение моста не позволило с ходу переправить на западный берег танки и механизированную артиллерию для штурма. Мало того, из-за открытия немцами шлюза у Тарксдорфа выше по течению Одера, на реке раньше на два месяца случился ледоход, из-за чего переправа пехоты по льду также оказалась под угрозой.
Стараниями саперов к утру ледяная переправа была готова: перекрыты понтонами большие полыньи, накрыты бревнами и дощатым настилом трещины посередине реки, усилен лед полосою от берега до берега. Такая замечательная дорога получилась, просто загляденье – моста никакого не надо!
А еще к утру снова пошел снег, и тяжелые крупные снежинки в отсутствие ветра безучастно, словно прошитые очередями метких зенитчиков парашютисты вертикально валились из туманных ночных облаков прямо в клубы тумана, сгустившегося надо льдом реки. Гончаров безуспешно пытался рассмотреть сквозь снежно-туманное покрывало очертания противоположного берега.
Командир батальона поставил взвод Николая, что называется, на острие атаки. Комбат сам был из Сибири и землякам доверял. Гончаров доверие комбата ценил, но сегодня у него, словно перед тем боем, когда он «поймал» грудью осколок, что-то мелко и противно скребло на душе. «Живы будем, не помрем» - проговорил младший лейтенант свою любимую присказку и посмотрел на часы: «8-29».
Спустя минуту громыхнуло так, что на несколько секунд пропали абсолютно все звуки, и мир словно превратился в немое кино. Сполохи разрывов артиллерийских снарядов озарили матовым огнем стену тумана над оказавшимся не так уж и далеко западным берегом: артиллерия зачищала плацдарм для высадки пехоты. Но туман вопреки ожиданиям Гончарова не рассеялся, а наоборот, словно бы уплотнился за счет пыли и дыма. А вот снег, словно напуганный внезапным локальным светопреставлением, идти перестал.
Через двадцать пять минут после первого залпа артподготовки батальон начал переправу. Шли тихо, спокойно, не парадным маршем, а вольной колонной, как идут ранним утром рабочие на трудовую смену через заводские ворота. В ширину тоже не растягивались: саперы проверили и укрепили, где нужно деревянным настилом полосу льда всего метров десять от края до края, не больше, за пределами которой слева и справа то и дело темнели трещины и полыньи. И когда с западного берега, внезапно проступившего в начавшем светлеть сонном туманном мареве, грубо и беспощадно по переправе застучал пулемет, словно раскаленным шилом дырявя лед чуть-чуть левее колонны, деваться бойцам было некуда.
«Вперед!»- внезапно осипшим колосом выдохнул Гончаров, и ему показалось, что эту команду никто не услышал. Но бойцы, интуитивно ждавшие этого приказа, и, наверное, благодаря выбросу адреналина, готовые в этот момент воспринять его даже на телепатическом уровне, сжав в руках оружие, в едином порыве рванули к близкому берегу.
Николай бежал со всеми, забирая чуть в сторону, чтобы пропустить дышащих ему в спину солдат. Не смотря на то, что заснеженный берег, казалось, находился уже совсем рядом, бег в таком темпе давался младшему лейтенанту непросто, и очевидно даже, не столько из-за недавнего ранения, как из-за неординарного веса вещмешка, оттягивавшего своими лямками плечи хозяину.
Тем временем уже пристрелявшийся пулеметчик и присоединившиеся к нему немецкие автоматы начали собирать свою скорбную жатву, оставляя на белой поверхности замерзшей реки серые тела и алые брызги крови. С грохотом и кусками льда разорвался первый фугас из уцелевшего во вражеских окопах после артобстрела миномета. Гончаров, стиснув зубы, бежал, не отрывая глаз от спасительных кочек и бугров под черными силуэтами деревьев на берегу.
Возможно, поэтому он не успел заметить темный цвет недавно затянувшейся тонким ледком промоины прямо перед собою. Место это находилось, похоже, чуть в стороне от проложенного саперами ночью маршрута, а может, они и не заметили ее в темноте, стараясь особенно не толкаться вблизи пока еще занятого фрицами берега. Сапог Николая как пергаментную бумагу, натянутую на китайскую ширму, прорвал тонкий лед, и младший лейтенант, потеряв равновесие, стремительно ушел под воду.
Судорожный синхронный взмах руками в попытках зацепиться за край тонкого льда или, хотя бы удержаться на поверхности, результата не дал. Точнее, он бы наверняка задержал бы погружение командира взвода в пучину немецкой реки, если бы не тяжесть немецкой же швейной машинки, в вещевом мешке, что чугунным горбом прилепилась к его спине. Этот весомый подарок для сибирской красавицы не просто не давал Гончарову выплыть к полынье, светлым окошком серевшей на черном ледяном своде. Машинка тянула его в темную глубину, на дно какой-то чертовой ямы, оказавшейся по закону подлости под берегом в районе переправы.
Все это он внезапно с кристальной ясностью осознал и даже взревел от собственного бессилия, выпуская к поверхности вмиг ставший бесценным воздух.
Тщетно барахтаясь руками и ногами младший лейтенант, перевернутый на спину тяжестью коварной ноши, коснулся речного дна. Поднявшийся тучей ил пеленою застлал уже готовые превратиться от холода в ледяные кристаллы глаза и полностью лишил Гончарова представления о том, где верх, где низ, где берег, где полынья, где жизнь и где смерть.
Кто-то из бежавших следом за командиром бойцов остановился на секунду, поднимая оброненный на краю полыньи автомат Николая, и недоуменно огляделся по сторонам. Не поняв, куда мог подеваться только что бывший рядом офицер, рядовой продолжил свой отчаянный бег под свистящими пулями, огибая по дуге темную как нефть лужу открытой воды, к отвоеванному прибывающими бойцами батальона у фашистов кусочку берега…
5
«Та-та-та-та-та, та-та-та-та-та»,- тяжело стрекотал кузнечик. Звуки долетали до него словно сквозь ватное одеяло, когда в детстве, ему очень хотелось поспать, а старшие братья затевали как назло самые шумные игры в их комнате. «Странно, - подумал он,- еще же ночь, откуда ночью взяться кузнечикам?» Но надоедливое насекомое не умолкало, и к Николаю пришел в голову тревожный образ огромного железного кузнечика, который почему-то очень был похож на гигантскую швейную машинку, издававшую при шитье такой равномерный металлический стрекот. Приглядевшись к машинке, он понял, что на боку у нее тоже намалёвана черно-белая свастика, но звук издает не игла, а торчащий откуда-то сбоку длинный ствол пулемета.
Сознание в тот же миг вернулось к Гончарову, заставив его ощутить адский огонь в раздираемых переизбытком углекислого газа легких. Невозможность сделать вдох, будучи прикованным ко дну вещмешком с «Зингером», доводила Николая до безумия. Он снова и снова пытался сдернуть с плеч простроченные брезентовые лямки, специально подтянутые до предела перед началом наступления и теперь, словно вросшие в набухший от воды войлок шинели. Такая борьба не могла продолжаться долго, мужчина понимал это со всей присущей моменту очевидностью, но не сдавался.
В какой-то момент его рука случайно коснулась голенища сапога, за которым таился ставший привычным спутником фронтовой жизни финский нож. Не мешкая более ни мгновения, согнувшись вдвое и кончиками пальцев вытащив нож из сапога, ныряльщик поневоле с первой попытки подцепил и перерезал правую плечевую лямку, и выскальзывая из цепких объятий тяжелого заплечья. Освободившись от гибельного груза, человек рванулся к спасительной поверхности.
Но на этом испытания Гончарова не закончились: течение и борьба с мешком оттащили его из-под промоины под лед, туда, где оставалось лишь бессильно биться головой о ледяной потолок, не имея возможности сделать спасительный вдох и даже не представляя, в какой стороне находится участок открытой воды.
Собрав последние силы, Николай оттолкнулся от ледяной поверхности и снова погрузился на пару метров в стылую прозрачную глубину, где ощущалось плавное и мощное течение реки. Крутя головой по сторонам, он пытался увидеть хоть где-нибудь светлое пятно спасительной майны. В этот момент наверху что-то громыхнуло. Даже сквозь занесенный снегом непрозрачный лед Одера была видна вспышка от разрыва гранаты или мины, после чего лед над головой стал проседать кругами, выгибаться сферой, крошиться, и чудовищная сила, словно бревном ударив лейтенанта, поволокла его сначала вниз ко дну, а затем наверх к освобожденной взрывом ото льда поверхности. Вот только ощутить эти головокружительные перемещения в подледном пространстве Николай уже не мог.
6
Он не помнил, как его спасли. Как вытащили из воды его бездыханное тело, плавающее среди кусков льда, в большой, проделанной взрывом полынье. Как оказавшиеся на удачу поблизости санитары, работавшие на отвоеванном куске берега в тылу ушедших вперед частей батальона, не найдя открытых ран и видимых повреждений, начали делать ему искусственное дыхание. И как он, в тот момент, когда санитары уже решили бросить это безрезультатное мероприятие, вдруг зашелся надсадным кашлем, выдавливая из себя холодную речную воду, с хрипом вдыхая и вдыхая наполненный запахами близкого боя воздух.
Как выяснилось позднее, когда он открыл глаза на койке в больничной палате армейского госпиталя, он не помнил еще очень многое. Практически ничего из того, что было в его жизни до того мгновения, как он пришел в себя. Доктор, нестарый, но абсолютно седой инвалид, потерявший руку под Курском, рассказал ему, что это называется ретроградная амнезия, и что подобное явление вполне естественно для человеческого мозга, пробывшего без доступа кислорода больше десяти минут. И вообще, если бы не ледяная вода, из которой выловили товарища младшего лейтенанта, возможно, ему и вообще возвращаться в сознание было бы уже абсолютно незачем.
Возможно, сказал ему врач, ваши воспоминания со временем вернутся к вам, поскольку человеческая память – удивительная вещь, и мы сами, порой неосознанно, создаем для своих воспоминаний такие мощные якоря, что никакой амнезии не под силу лишить нас нашей памяти навсегда. Доктор еще что-то пытался ему втолковать про его, Николая, мозг, обильно сдабривая свою речь умными научными терминами. Но Гончаров почему-то не хотел сейчас об этом ничего слышать и, предсказуемо сославшись на головную боль, вернулся в палату на свою по-армейски аккуратно застеленную койку: что-то он все-таки еще помнил, хотя и не понимал, откуда.
Вспоминая слова заведующего отделением, Николай горько усмехнулся. По найденным при себе документам, он знал, как его зовут, свое звание и номер своей войсковой части. Сейчас он разглядывал покоробившуюся от воды фотокарточку, с которой на него смотрела незнакомая русоволосая женщина в платье в горошек и двое опрятных детишек младшего школьного возраста. «Красивая», - подумалось ему. Впрочем, с такими же «эмоциями» он мог смотреть и на фото любой другой симпатичной девушки в газете. Что делала эта карточка у него в кармане?
На обед сегодня давали постные щи из квашеной капустой и перловку с мясом. Не смотря на звучащую порою то там, то здесь несколько непривычную своим соседством немецкую речь, еда была самой обычной, такую же точно он ел всю свою жизнь. Какие-то, очевидно детские смутные воспоминания порою, словно эхом проносились у него в голове: вот маленький Коля на руках улыбающегося бородатого мужчины, наверное, отца, вот женщина в темном платке с усталыми серыми глазами. Но как только Николай пытался ухватиться за эти смутные образы, они тотчас пропадали, как утренний туман в солнечный день. Однако он точно помнил и понимал все, что относилось к окружающей природе: лесу, поле, деревья, травы и все, что в них есть.
А еще вспомнил, что он русский, коммунист и сражался на войне с фашистами. Это случилось после того, как он поговорил с товарищами по палате, а затем с пришедшими его навестить незнакомыми людьми. Один из них представился командиром батальона, а другой - начальником особого отдела, при чем, второй сразу почему-то ему не понравился. Младший лейтенант Гончаров необъяснимым образом понял, что ему лучше никогда никому не говорить о том, что он забыл, как и с кем воевал. Впрочем, в отличие от особиста, с комбатом ему говорить было приятно: хороший, видно, мужик. И здорово, если они с ним дружили в той жизни, которую Николай вспомнить не мог, как ни пытался. На прощание командир батальона хлопнул его по плечу и жизнерадостным тоном сказал: «Давай, Коля, поправляйся быстрее. Мы уже к Берлину вплотную подошли, скоро войне конец!».
7
А после обеда принесли почту. Гончарову, хотя и не ждавшему ни от кого вестей, тоже пришло письмо. Необъяснимое волнение охватило его, когда он открыл конверт и стал читать листок из тетрадки в клеточку, исписанный аккуратным круглым почерком женщины по имени Татьяна, его законной жены, которую он, только вдуматься в ужасный смысл слова, «не пом-нил». Татьяна писала ему что-то про их дом, который нуждается в ремонте, про детей, про новости в деревне, у кого кто родился или погиб на фронте. Николая не отпускало чувство, что он словно какой-то подлый вор, забравшийся в чужую квартиру, читает украденные бумаги; что это не его любимая жена прислала ему весточку, а произошла какая-то дикая, нелепая ошибка и этот листок должен сейчас держать в руках другой, настоящий Николай Гончаров.
В конце письма постскриптумом Татьяна написала, странную фразу о том, чтобы Николай не волновался по поводу своего обещания привезти ей «Зингер» и просто возвращался скорее домой живым. «Вот, баба, - горько усмехнулся потерявший память офицер, - мужик на войну ушел, а она ему, видите ли, «Зингер» наказала привезти!»
«Зингер»,- повторил Николай уже вслух, - «Зингер». Из глубины, из темного омута, из холодного потока, откуда-то из мрачного небытия перед его глазами вдруг появился вороненый бок чугунной станины с поблескивающим на нем хромом фирменным клеймом заморской мануфактуры. Потом он увидел всю швейную машинку целиком, стоящую на кружевной салфетке в лучах яркого солнца. Рядом с машинкой никого не было, но ее блестящее колесо вращалось само, поднимая и опуская иглу со стрекочущим и механически равномерным звуком: «та-та-та-та-та-та, та-та-та-та-та». Свет солнца стал нестерпимым и мужчина в застиранной пижаме, лежащий на больничной койке до боли зажмурил глаза.
Он увидел все сразу. Наверное, это не заняло и нескольких мгновений, но он успел узнать и рассмотреть свою жизнь в мельчайших подробностях, целиком и отдельными фрагментами: вечер с любимой на крыше сарая в мирном селе, ускоренные офицерские курсы, фронт, ночевку в польском городе, разрушенный немецкий хутор, снежинки, падающие с неба на замерзший Одер за миг до начала штурма, и тянущий смертельным якорем на дно вещмешок с разобранным «Зингером». А потом Николай сделал то, чего никогда не делал уже много, много лет с тех пор, как расстреляли за измену Родине отца, и умерла от тифа официально отрекшаяся от своего мужа мать, то, чего он не делал, когда рядом на войне гибли верные друзья и просто хорошие люди. Младший лейтенант Гончаров заплакал.
* «Зингер» (англ. Singer Company) — основанная в 1851 году Исааком Мерритом Зингером американская компания, производитель швейных машинок, завоевавших большую популярность в дореволюционной России. Головной склад продукции располагался долгое время в Гамбурге (Германия). Когда в Подольске в 1902 г. было организовано первое предприятие по сборке этих машин в России, производством также руководили немцы, и вся техническая документация на швейные машины этой марки долгое время шла на немецком языке. Вероятно по этой причине, в России многие до сих пор ошибочно считают «Зингер» немецкой маркой.