Пациферно. Часть третья

Артем Ферье
Предыдущие части – здесь:
http://www.proza.ru/2012/12/13/1003
http://www.proza.ru/2013/03/31/1223



Глава десятая

Я проснулся раньше своего юного собутыльника, но вставать не спешил. Лежал и припоминал подробно, о чём мы вчера говорили. Нет, я не сомневаюсь в своей памяти. Я и в школе бывал «хранителем хмельной хроники», сиречь, единственным парнем, способным наутро объяснить, почему телевизор стоит на балконе, а джинсы висят на люстре. Но всё же полезно бывает поддерживать эту способность, восстанавливая события по минутам. Ведь даже король из «Обыкновенного чуда» должен был увериться, что действительно сболтнул лишнего, перед тем, как отравить вчерашнего собеседника. А то вовсе глупо получится.

Итак, вернувшись вечером с пивом, мы заговорили о пестиках.
Дениска приметил мой Глок (а его ни с чем не спутаешь), когда я целил в его папашу, и возлюбопытствовал. Всё-то ему, маленькому, интересно. И то сказать: а что он в жизни хорошего видал? ПМ да ТТ.
Я дал посмотреть и даже потискать.

Лейтенант оценил: «Классный!» Но вместе с тем упрекнул меня в недостатке патриотизма, одновременно явив недюжинные теоретические познания: «Хотя, говорят, наш ГШ-18 ничем не уступает. Тоже повышенной боеготовности, тоже только автоматические предохранители, вся фигня. Могла бы ваша контора и поддержать отечественного производителя!»

Я заверил, что ничего не имею против отечественного производителя, но вот когда у ГШ сложится репутация, как у Глока, - рассмотрю вариант «адюльтера». Лет через двадцать. Но пока – однолюб. Мне-то ведь волын нужен не детишек пугать и не перед девками понтоваться. Я должен быть абсолютно уверен, что после десяти, пятнадцати, двадцати тысяч выстрелов в тире пистолет будет мне как родной, но при этом – как молоденький. А такую уверенность может дать только Глок. Поэтому я вообще не понимаю, нафига людям другие пистолеты, когда есть Глок! (Не стану отрицать, моя тирада не лишена была патетики самой прочувствованной и позы самой «киногеничной», я смотрелся экспертно и «звучал» проникновенно, на что советую обратить особое внимание корпорации Glock Gmbh, если вздумают оплатить рекламу).

Потом перешли, конечно, на близкородственную тему: нафига людям нужны хоть какие-то пистолеты и надо ли их легализовать для широких слоёв населения?
Оказалось, оперу Денису из города Кураева – пистолет очень даже нужен. Именно для того, чтобы пугать детишек и понтоваться перед девками. Потому что иное применение оружия в этом славном городе – исключено с некоторых пор. По всем понятным, но для всех таинственным причинам.

Ну а мне?
Что ж, я привык жить в цивилизованном сообществе, где боевое личное оружие воспринимается примерно так же, как наручные часы или мобильный телефон. Или как электродрель. Только дрель делает дырки в стене, а пистолет – в людях (но возможны импровизации и с тем, и с другим).

Зачем тебе инструмент, конструктивно предназначенный для продырявливания людей на расстоянии? Натурально, чтобы дырявить людей на расстоянии! Иногда, знаете ли, возникает и такая нужда. Это жизнь. Она не то чтобы жестока – она разнообразна. Как и человеческая популяция.

Как бы то ни было, в моём кругу считается просто хамством задавать вопрос: зачем тебе иметь пистолет? Если человек тебя не трогает, и твоих друзей не трогает, если не размахивает волыной по пьяни в публичных местах, – какое твоё собачье дело, зачем ему тот или иной инструмент?

Разумеется, я не имел ни намерения, ни возможности объяснять «мухосранскому» лейтёхе, кого именно подразумеваю под «своим кругом». Мал ещё, знать про Корпорацию. Я для него – чекист. А чекистов он, чувствуется, недолюбливал. Но, думаю, я многое сделал для реабилитации Лубянки в его глазах.

Оберегая чекистскую честь, я снизошёл даже до того, что выразил уважение к государству и законности.

«Не, на самом деле, я не имею ничего против законов. Контора пишет, бумага терпит. А если кого-то буковки радуют – пусть себе и радуется. И к государству я нормально отношусь. Я его даже ценю. Оно – как пиявки. Может быть полезным, если в разумных дозах и с согласия пациента».

 На  этом месте Денис рассмеялся: «И с такими-то настроениями ты в фэбэсы подался?»

«Конечно, - отвечаю. – Не хочешь, чтобы тебя донимали пиявки, - стань вампиром».

Поразмыслив, Денис признался, что тоже пошёл в ментовку, чтобы «ездить после пива и гайцы не докапывались». Тотчас, однако, оговорился: «Нет, ну не в лоскуты, конечно. А то собьёшь, не дай бог…»

Дальше говорили о бибиках.
 «Нет, Туарег - он не совсем паркетник. Хотя, конечно, не говномес»… «А я тут думаю УАЗ Патриот взять. Или десятилетний Крузер всё-таки лучше?»…


… «Не, а вот Феррари в России – это скорлупа идиота. Порш – ещё куда ни шло».

В общем, обычный пьяный трёп двух парней. Была речь и о кураевских делах. Вот как раз, когда Дениска поведал о своём высоком мотиве в выборе профессии  - упомянул одну смутную историю, как три месяца назад мужик по пьяни сбил пешика. И тот-то ссадинами отделался, а водила почему-то умер. Хотя видимых повреждений – вроде, никаких. Констатировали обширный инсульт. И мы оба понимали, что это может быть связано с «пацифистской аномалией». Но сейчас обсуждать это было бессмысленно. Я лишь взял на заметку. Надо бы подробней узнать, что там и как, бумаги поднять, натравить наших экспертов.

Потом снова вернулись к пестикам.
Денис недоумевал: «Слушай, но я этих легализаторов тоже не понимаю. Одобряю – но не понимаю. Короткоствол – вопрос жизни и смерти? Так купи себе его по-тихому – и носи на здоровье. Кто узнает-то, если не отсвечивать? Да у каждого опера левые стволы водятся. И каждый знает, что если спалишься на этом – могут и закрыть. Ну и чо? Значит, палиться не надо, только и всего. А этим-то кто мешает? Менты, что ли, каждый день на улице шмонают?»   

Мне вспомнилось, как Анхель, стрелок наш героический, на спор прошёлся по Садовому от Курского вокзала до Таганки, имея при себе не пистолет даже (хотя он тоже был), но автоматическую винтовку Штайер АУГ. Столь же убийственную, сколь элегантную. И не под плащом, а у всех на виду, за спиной.

У него, конечно, имелась при себе ксива, но вполне хватило и футболки с дурацкой надписью Страйкбол-Суперфинал: Валдай-2010. Пепсов на пути повстречалось много, докопались – только раз.
Спросили: «Это шариками стреляет, или лазертэг?» Продвинутые попались.
Анхель честно ответил: «Обижаете. Это боевая. Использует патроны 5,56 на 45, штатный боеприпас НАТО».

Его обозвали «клубным десперадо» и пожелали не злоупотреблять травой на «этих ваших пострелушках». У Анхеля ведь внешность такая, какая только у голливудских(sic!) киллеров бывает. Смуглое лицо с рельефным профилем ацтекского вождя, длинные иссиня-чёрные волосы, охваченные хаератником, «стильно» дырявые джинсы. В России с такой экзотической наружностью – знамо дело, только травку на природе покуривать можно, да колёса по клубам глотать. Ничего более криминального. Но сейчас – вряд ли у него на кармане чего  есть. Иначе б не шутил про «боевую винтовку».

А Штайер – в России ещё бОльшая экзотика, чем внешность Анхеля. Даже если мент знает, что реально существует штурмовая винтовка такого крышесносного дизайна (допустим, в Контрстрайк режется, там видел) – её невозможно заподозрить за спиной у какого-то прихиппованного долговязого пижона в центре Москвы. Вероятность – что пиранью в Яузе выловить. Ясно же, что игрушечная реплика.

Я поведал эту историю Денису, переделав колумбийца Анхеля в «исконно русского негра Андрея, есть у нас такое чудо». Денис, отсмеявшись, в обмен рассказал парочку анекдотов из их местной практики.

Далее разговор перешёл на совсем уж левые темы, делаясь всё более тягучим и невнятным. Вечер клонился к закату, Денискин фейс – ко столу.

И я точно не употреблял слова «либертарианец».
Но и что ж? Почему бы Дениске его не знать самому? Глушь глушью, а Инет всяко есть. Нахватался где-то по форумам. И даже понял значение, в общих чертах.

Пока я прокручивал в памяти вчерашний разговор – Дениска успел проснуться и оккупировал душ. Капитально.
От делать нечего я спрыгнул с кровати, встал на руки, поотжимался, «приручая» малость одичавшую с бодуна вестибуляцию, покрутил сальто, снова поотжимался – и чем дольше этот чёртов Ракитин занимал санузел, тем больше я жалел, что не удосужился заказать макивари. Было бы очень кстати попинать хоть что-то. 

Когда он наконец вышел, я не отказал себе в удовольствии подколоть его «по-школьному»:
- Судя по продолжительности омовения, твоя официанточка совсем на работе зашивается?

Дениска малость смутился, но тотчас вернул «шпильку»:
- Ну, у моей-то Катюхи завтра хоть выходной будет. А у тебя… жена в Москве осталась, если не ошибаюсь?

- Ошибаешься. Она уже неделю на Гавайах.

Ухмыляется похабно-сочувственно:
- Совсем край! Ну да ты не торопись там в дУше – я пока ящик посмотрю!

Ожидая рукоприкладства с моей стороны, он юркнул из коридора на кухню и спрятался за стол. Но я был благодушен.

«Да, он не знает, что сегодня вечером я встречаюсь с его сестрёнкой. Но сначала – с барыгой Муром».

Что мне нравится в общении с молодёжью – оно, как ни банально, омолаживает. Если, конечно, уметь отключать в себе многомудрого старпёра геополитического масштаба. Хотя бы эпизодически.

***

Как и всякий благоразумный драглорд, Мур имел, конечно, прикрытие в виде легального бизнеса. Склад продуктов питания. И для этого бизнеса он имел легальный, зарегистрированный на него мобильник. Денис дал мне номер, и я позвонил.

- Здравствуйте, Камиль Ибрагимович.

- И вам здравствуйте! (никакой настороженности на незнакомый голос, сплошная задушевность).

- Вас беспокоит подполковник Свинцов. Федеральная служба безопасности.

Добродушное похохатывание:
- А, тот самый Артём? Грозный укротитель малолетних гангстеров?

«Какие мы саркастичные!» - думаю.

- Тот самый, - посмеиваюсь в ответ. – Вижу, радио работает исправно?

- Так городок-то – докричаться можно с краю до краю, не то что радио.

- Что есть, то есть, - соглашаюсь. – Вот потому нам бы с вами пошептаться, Камиль Ибрагимович. Где-нибудь в укромном местечке.

- А я сейчас дома. Подъезжайте, пошепчемся. Тут – достаточно укромно.

***

Мне много раз доводилось слышать, что в советские времена, де, не было наркотиков, потому что советская милиция реально умела работать. А потом как-то вот в одночасье деградировала и сдулась.

Это довольно смешная теория. По её логике должно получаться, что также в советские времена не было проституции, спекуляции, воровства, уличного гоп-стопа, и многих прочих явлений, с которыми советская милиция призвана была самоотверженно бороться. Но боролась так себе. Не очень успешно, мягко говоря.

Однако ж, заметных проблем с наркотиками – в СССР действительно не было. Где-то так до середины восьмидесятых. Когда с ними и стали по-настоящему бороться (многократно усугубляя вред, естественно). До этого наркомания была где-то на сто пятнадцатом месте в списке приоритетов советской милиции. На немногочисленные наркопритоны смотрели сквозь пальцы, морфином почти в открытую приторговывали фельдшера скорой, метамфетамин и вовсе продавался в аптеках без рецепта (под маркой «первитин»). 

Уж что точно, в советские времена действительно не было сколько-нибудь серьёзных мафиозных структур, специализирующихся на сбыте наркоты. Не было подпольных лабораторий, не было организованного трафика, не было ментовских крыш у барыг, поскольку и самый тупой мент не станет крышевать синюшного урку-доходягу, который варит на своей кухне черняшку из маковой соломки, надёрганной по ночам на шестисоточных огородах, для себя и своих корешков. А примерно такого уровня наркобизнес в СССР и был.

Почему?
Один мой друг объясняет это тем, что страна, где средняя зарплата составляла что-то около тридцати баксов в месяц (если брать по реальному курсу у валютчиков), - крайне малопривлекательный рынок сбыта для солидных международных картелей.
Это, конечно, верно. Но – только в отношении солидных международных картелей. Однако местное производство всё равно могло бы быть гораздо выше. Оно и взметнулось к концу восьмидесятых, когда поставки гашиша и опия из Средней Азии наконец-то приобрели «буржуйский» размах.

И здесь мы подходим ко второй и главной причине того, что в СССР было так мало наркотиков и вовсе не было наркомафии. И причина - сродни той, по которой европейцы практически не тронули Полинезию на пике их колониальной экспансии. Именно: это дело было просто неинтересно, невыгодно для людей, способных его обустроить.

Что было для них выгодно? Скажем, задружиться с директором универмага и толкать югославские дублёнки за три цены мимо зала. Или – договориться с бригадиром автоколонны и пускать его грузовики в левые ходки за хороший магарыч. Или – снюхаться с руководителем СМУ и отгружать дачникам кирпич. В общем, получить хоть какой-то доступ к абсолютно любым материальным ресурсам, формально принадлежащим государству, и очень нехило на этом поиметь. Что легко и просто в стране, где формально всё(!) принадлежит государству и потому всего тотально не хватает для народного потребления. Дефь-сит, как говаривал Райкин.

Нынешней молодёжи трудно объяснить, что из себя представляла экономика СССР, поскольку, при всём богатстве порнухи в Инете, таких извращений они не видали. И им трудно понять, как обычный мясник из гастронома может заделаться респектабельной персоной, вхожей в самую что ни на есть богему. А всё просто. Богема – тоже хочет кушать мясо. Причём, желательно – «первой свежести» и без костей, а не «собачатина пятой категории рубится вместе с будкой». А для этого нужно дружить с тем, кто рубит мясо.

Но да что мясо? А польские плащи и сапожки? А люстры богемского хрусталя? А гэдээровские игрушечные железные дороги? Это ведь очень важно – подарить немецкую железную дорогу на день рождения сынишки человека, который  имеет доступ к потолочным светильникам с гроздьями звякающих стекляшек, и потому способен посодействовать в приобретении румынского гарнитура, поскольку заведующему мебельной секцией нужно достать билеты в Большой Театр для своего начальника с супругой, а главный по билетикам хочет восьмитомник Марка Твена, тогда как директор книжного тащится по богемскому хрусталю.

Такие занятные бывали отношения, такие увлекательные бывали комбинации – жаль даже порой, что пришёл этот бездушный рынок и всё опошлил до примитивной формулы «если тебе чего надо – то идёшь, зашибаешь бабло, выбираешь по каталогу, заказываешь и покупаешь». Какая проза! То ли дело советская торговая романтика. Меня самого слеза ностальгическая прошибает. Иногда.

Но даже если, в силу тех или иных причин, нет никакой возможности зацепиться за легальное распределение матценностей и маленько злоупотребить своим доступом к складу, - имелись и другие перспективы для романтических юношей, не обременённых чересчур трепетным отношением к социалистической законности. Скажем, фарца – выменивание импортных цацек-шмоток у туристов из капстран.

Когда я, в отрочестве, тусовал со своими старшими приятелями фарцовщиками, помогая преодолевать языковой барьер, – в иной удачный день срубал больше средней месячной зарплаты простого советского труженика. Правда, я и тогда был хорош в убалтывании людей, что предопределило дальнейшую карьеру. Развести какого-нибудь стейтса или бундеса на мафон в обмен на телогрейку – от нефиг делать. Да мне их, мафоны, просто дарили за двухчасовую экскурсию по Питеру (по местам вне стандартных маршрутов, конечно). Дарили, поскольку для буржуинов это по-любому копейки (как и для нас сейчас), а в тогдашнем СССР подержанный японский двухкассетник средней паршивости стоил в комиссионке рублей пятьсот, плеер-уокман – мог запросто уйти за двести.

Да что там: иные виниловые пластинки отрывали с руками рублей за сто и более. Две тысячи поездок на метро, пятьсот стаканчиков гранатового сока, или шестьсот шестьдесят шесть сеансов игры на автомате «Морской бой» (да, это была демоническая игра; там нужно было топить торпедами кораблики, стреляя на упреждение, и мы с пацанами наловчились делать это вслепую, ориентируясь только на звук).

Славный был промысел. Весёлый. И весьма познавательный. Серьёзно, для нас не столь важны были деньги или шмотки, сколько – общение с «пришельцами». Рассказы о далёких мирах из уст коренных обитателей, а не восторженные байки от наших командировочных, норовивших грохнуться в обморок в первой же «фашистской» колбасной лавчонке. 

Лишь одно угнетало в этом общении. Неловкая необходимость объяснять иностранцам, будто бы оправдываясь, что мы, современные русские, - нормальные, в общем-то, люди, не чокнутые фанатики и не зашуганное быдло, как нас ни пытались превратить в то либо другое. А что мы терпим этот обветшалый совковый маразм, в который нынче не верят, в глубине души, даже самые отъявленные его кликуши, – так лишь потому, что не хотим огорчать наших старичков, которые, вроде бы, верили.

Они в этом не виноваты. Просто, в их времена, когда закладывался фундамент под строительство сиятельного храма коммунизма, лишь очень проницательные «архитекторы» предугадывали уродство и нежизнеспособность будущей конструкции. Прочие – верили искренне и пылко, что получится что-то грандиозное и великолепное. И с этой верой они выиграли Войну, и пережили Блокаду, и Советская Власть по-прежнему дорога им как память. А они – нам. Это, конечно, слишком сложная, слишком интимная тема для обсуждения с посторонними. Но казалось, что будет хуже, если вовсе обойти её молчанием. Создать впечатление, будто мы действительно так боимся всемогущего «кей-джи-би», его всевидящего кривоватого ока, его всеслышащих развесистых ушей.

С другой стороны, все мы получали большое моральное удовлетворение от мысли, что по-любому, пусть и не вставая в прямую конфронтацию, «натягиваем» это уродское государство, нарушая самые противоестественные его законы и подтачивая экономические основы его власти, да при этом – творим добро, помогаем людям получать то, что им хочется. На возмездной, конечно, основе и не в ущерб себе – но был и некоторый идеалистический момент в нашей «преступной» деятельности.

 Разумеется, тогда, в двенадцать-четырнадцать лет, я вряд ли смог бы написать эссе «Фарца как важный фактор бескровного, но необратимого демонтажа советского социально-политического режима». Но я инстинктивно чувствовал, что поступаю правильно, когда не автомат в руки беру, чтобы бороться за свою свободу с собственной бабушкой, а просто веду себя так, как будто уже(!) свободен в своей стране не в меньшей степени, чем любой залётный турист. Потом-то, конечно, приходилось и автомат брать – но уже по другим поводам и в адрес других персон.   

Ну да к чёрту ювенильные воспоминания/переживания, и к чёрту политику! Я не собираюсь ни очернять, ни обелять ту уникальную, неповторимую (надеюсь!) советскую действительность. Сейчас – я просто благодарен судьбе, что застал её, свёл некоторое знакомство, постиг изнутри (как мог бы сказать Франсиско Писарро про Империю Инков), и потому понимаю.

 В частности – понимаю, почему там не было места сколько-нибудь масштабной наркоторговле. Ибо, кем нужно быть, чтобы ради денег торговать наркотой, якшаясь с убогими, психически нестабильными торчками-дегенератами, когда можно торговать югославскими дублёнками или румынскими гарнитурами или японскими магнитофонами или шоколадными конфетами «пьяная вишня», с гораздо большей прибылью, и общаться с гораздо более приличными, уважаемыми людьми? Да чем угодно можно было торговать «из-под полы» в стране, где в легальной торговле нет почти нихрена. Во всяком случае, нет слишком многого, что хотели бы купить люди.

Это было уголовно наказуемо, закупка чего-то по госцене и перепродажа на чёрном рынке? Это называлось «спекуляция», ст. 154 УК РСФСР? Да. И теоретически, если ты этим занимаешься – по твою душу могли прийти грозные и неумолимые архаровцы из ОБХСС, великого и ужасного. Практически же – да чихать все хотели на это ОБХСС, такое же бездарное и неповоротливое, как и вся ныне превозносимая до небес «суперпрофессиональная» советская милиция.

Конечно, время от времени они кого-то накрывали, кого-то  закрывали, кого-то и расстреливали, за хищения госсобственности в особо крупных, по статье 93-прим, или, скажем, за валюту, – ну да мы ведь говорим о криминальном, незаконном бизнесе? А когда он бывал без риска?

Реальность СССР была такова, что любое предпринимательство, любая частная торговая деятельность  подразумевали и незаконность, и наказуемость, и риск, но при этом – сверхприбыли.

И всегда есть люди, готовые презреть «угрозу от угрозыска» ради сверхприбыли от незаконной торговли.

Другая сторона медали: в любом обществе такие авантюристы, готовые наживаться на нелегальщине, составляют всё же не сто процентов населения. Хотя сейчас иные злопыхатели, охаивая советское прошлое, клевещут, будто бы там все чего-то воровали и толкали налево, - нет, не все. Авторитетно заявляю. Максимум – процентов девяносто населения.  Да и то сказать: одно дело тырить подшипники с завода для своего велосипеда или спирт из лаборатории для личного потребления, и совсем другое – организовать систематический и успешный преступный бизнес. Людей, способных на это, всегда мало.

Таким образом, наркобизнес в СССР прозябал потому, что на него попросту не хватило «правовых нигилистов» с коммерческой жилкой.  Они закончились где-то между дублёнками, сгущёнками и джинсами-варёнками. Да, сейчас звучит смешно, но тогда гораздо выгоднее (и гораздо менее хлопотно) было открыть подпольный цех по пошиву джинсов из списанной на неликвид материи, чем лабораторию по производству героина из сырца.

Но всё изменилось, когда частный бизнес легализовался, и лишь маленькие заповедные островки остались на откуп «чистокровным пиратам». Тогда-то их пришлось осваивать. Тогда-то и столь некомфортный промысел, как торговля наркотиками, оказался востребован среди тех, кто привык делать деньги на презрении к закону.

Значит ли это, что наркотой в современном мире занимаются лишь отпетые асоциальные уроды? Обычно их таковыми и рисуют в кино. Циничные, озлобленные на всё человечество мизантропы, временами – маньяки. Ну или – несчастные, увечные души, заплутавшие в жизненных ориентирах и сами не ведающие, что творят.

Примерно так же в традиции  соцреализма изображались фарцовщики, валютчики, цеховики, спекулянты (читай – любые частники). И я помню, как мы угорали с этих стереотипов. Как сейчас – угораем с киношных злодеев-драглордов.

Правда же в том, что нынче наркотиками занимаются те же люди, что при Советах – контрабандными виниловыми пластинками, валютой и джинсами. Не персонально те же, но – плоть от плоти. Криминал-буржуа. «Криминал», поскольку их бизнес незаконен, и «буржуа» - поскольку это всё же бизнес, торговля как взаимовыгодный и добровольный обмен некими ценностями, а не разбой.

Есть ли среди них подонки и отморозки? Разумеется. Везде есть. Но это не обязательное условие. Скорее, чрезмерное моральное уродство – помеха, а не подспорье бизнесу. Одно дело – некоторая разумная жёсткость, другое – оголтелость. В деловом мире все готовы к тому, что принято отворачивать головы за кидалово и подставы, но ты рискуешь распугать контрагентов, если валишь всех направо-налево, лишь чтобы развеять хандру.

Сознают ли они, что их промысел аморален, грязен сам по себе, по своей сути? Да, это очень смешно, когда какой-нибудь киношный урка восклицает: «Я делал много зла в этой жизни, но я честный вор и ни за что не замараюсь наркотой!» Сразу понятно, что сценарист читал или смотрел «Крёстного отца» (где дон Корлеоне, правда, после некоторого кокетничания, прекрасным образом согласился подтянуться к новомодной тогда героиновой теме, пусть и с оговорками для очистки совести).

Но в действительности, с какого бы хрена торговец наркотой должен считать свой бизнес каким-то более грязным и постыдным, нежели торговец водкой или сигаретами или лотерейными билетами? Ещё можно спорить, допустимо ли продавать человеку верёвку и мыло, зная точно, что он намерен повеситься. Тут действительно дилемма. Ведь если отказать – он может утопиться за бесплатно, но если получится отговорить от самой идеи суицида, - он может стать постоянным клиентом, покупая мыло каждый месяц для гигиены.

Однако ж, торговец вовсе не обязан думать о том, на пользу ли себе употребит покупатель своё приобретение, и что есть польза для него, и что есть польза для общества, и как спасти мир. Предел его сознательности – честно предупредить о свойствах товара. А там уж – хозяин-барин.

Сам я, скорее, феодал, по природе своей, но мне всегда нравились торговцы. Своей незамутнённостью. Своей нравственной целостностью. Отсутствием претензий на знание того, как лучше для человечества. Отсутствием претензий даже на то, чтобы изображать некий безбрежный альтруизм и стремление ко всеобщему благу. По крайней мере, это честно, признавать, что преследуешь лишь собственную выгоду и печёшься лишь о собственном благе. В нашем мире, где правят бал неравнодушные идиоты, готовые снова и снова гробить Цивилизацию к чертям во имя наибольшего добра, во имя очередного своего «здОрово и вечно», - нет добродетелей ценней, нежели эгоизм и пофигизм.

Серьёзно, мне доводилось снимать всяких юных недопырков с иглы, и снимать очень жёстко, очень эффективно. Так, чтобы человек мог гордиться собой, получая к тому реальные поводы. Я делал это, возился с ними, вправлял мозги – поскольку то были младшие родичи моих друзей, и я не мог отказать в просьбе. Или я им был должен – или мне было нужно, чтобы они были мне должны. Но я не уверен, что совершал это во благо человечества. И если кто-то из тех, кому я не позволил сторчаться на опиатах до совершеннолетия, годиков в тридцать заделается серийным маньяком-убийцей, или, того хуже, политиком левого толка, – мне останется утешаться тем, что у меня нет совести, которая бы меня угрызала…

Такие мысли пронеслись в моей голове, сумбурной галопирующей кавалькадой, когда я парковался на закрытой стоянке перед особняком гражданина Муртазина, известного более как Мур (механические ворота предупредительно распахнулись перед нами, едва мы свернули с трассы).

Вчера, в припадке филантропии, я обещал Дениске потолковать с Муром, поскольку не хотелось разочаровывать этого милого краснопёрого юношу, – но сейчас я начинал жалеть о данном обещании. Ибо, на самом деле, не представлял, что буду «предъявлять» Муру и на какой предмет «прессовать».

Вернее, мне просто не хотелось этого делать только лишь потому, что мужик барыжит гером. Я начинал чувствовать себя почти так же неловко, как те советские милиционеры, выговаривавшие нам, что это большой грех, распространять пластинки с тлетворной западной музыкой. А я чертовски не люблю чувствовать себя неловко – и скорее удавлюсь, чем уподоблюсь советскому милиционеру. Однако ж, надо было уважить Денискины чувства…

 Чёрт, как же много глупостей делают «империалистические» парни – в угоду чьим-то иррациональным лоховским чувствам! Да если б мы на самом деле были такими циничными и толстокожими рептилиями, как нас изображают карикатуры, – в этом мире точно было бы куда больше разума и справедливости! 

Мне очень хотелось, чтобы этот Мур оказался быковатым ублюдком, столь редким среди успешных торговцев чем бы то ни было, и дал повод для наезда. Тогда – никаких проблем. Но учтиво-смешливый голос в телефоне оставлял мало надежды на неадекватность собеседника. Да, он был ироничен, даже подкалывал, - но это как раз и свидетельствовало о вменяемости.

Ещё меньше надежд на конфликт – дала внешность Мура, когда он встретил меня в холле (Денис остался в машине).
На что он был похож? Что ж, обычно налысо бритые здоровяки (он был под два метра и явно не терял времени даром в спортзале) ассоциируются с опасностью. С угрозой. С рептилиями (это, возможно, чисто личная ассоциация на «гологоловых»). Но Мур – скорее, походил на то, как в Саут-Парке изображают канадцев. Настолько широченная была у него улыбка, буквально разваливающая голову надвое, от уха до уха. Или – он был похож на шарик из древней компьютерной игрушки, которым нужно управлять, кушая всякие штучки на пути, набирая баллы. Да, Пакмэн. Вот что-то такое.

Я мог бы сказать: «То была улыбка крокодила, изготовившегося проглотить солнце» - но она не производила такого впечатления. Вообще никакого негатива.

Я мог бы добавить: «Но его глазки-буравчики сверлили тебя холодно и пристально, и напряжённый, недобрый взгляд сей резко контрастировал с якобы приветливой улыбкой» - однако и тут облом. Он был совершенно безмятежен, Муров взгляд, и нисколько не враждебен. Сама лучезарность.

- Так вот вы какой, подполковник Свинцов, - почти что пропел Мур, протягивая свою лапищу. Голос у него был приятный, бархатистый и басовитый, как… обивка футляра от контрабаса. – Ваш визит – большая честь для моего скромного жилища. Здесь никогда ещё не было целого подполковника ФСБ.

 «Это намёк на то, что бывали по частям? Да вряд ли. Нет, просто приятно ему, что не со взводом спецназа я к нему вломился. И что не мордой в пол положили. И не положат. Не в этом городе. Потому что не могут. Вернее, это он так думает».

- Виски, коньяк? – Мур, пригласительно указав на кресло, сел сам и поднёс палец к кнопке интеркома на столе. – Сигару?

- Я ненадолго, - говорю.

Эта «чеширская» улыбка зримо потускнела:
- Жаль. Очень жаль. Вы ведь аномалию нашу расследуете, насколько понимаю? Очень интересно было бы узнать, что думает про неё наука, что думает Москва.

- Готовимся нанести ядерный удар, - бросаю небрежно, закуривая.

Мур не поперхнулся, но всё же сглотнул. После чего засмеялся:
- Ладно, ладно! Это я так, к слову, про своё любопытство. Но если могу чем посодействовать, - то всей душой, в любое время.

- Можешь, - киваю. Поднимаю глаза, смотрю ему в лицо пристально. – Послушай, Муртазин! После такого приятного знакомства мне бы, ей-богу, не хотелось использовать выражения вроде «страх потерял» или «рамсы попутал», поэтому подумай сам, как бы охарактеризовать твоё поведение в более дипломатичной манере.

На секунду он нахмуривается, потом всплёскивает руками, снова посмеиваясь.

- А! Понимаю! Камиль Муртазин. Бандит и наркобарон. Негодяй и беспредельщик. Он убивает наших детей. Он уже убил насчастного мальчика Егора, подсадив на иглу. Да, ведь тебе рассказали про Егора? Обязательно рассказали. Младший Ракитин, который сейчас у тебя в машине. Он ведь в одном классе с Егором учился.

- Про Егора, - подтверждаю, - мне тоже(!) рассказали.

- Грустная история, - если Мур играет, выражая грусть, то он – хороший актёр. – Очень грустная. Видишь ли, подполковник, каким бы ты ни был влиятельным по жизни, и какая бы ни была тишь да гладь здесь и сейчас, в Кураеве, но очень трудно уберечь своих близких, когда они далеко…

«ЧЕГО?! Это на что намёк? Типа, не лезь в мои дела, если любишь своих родных? Я что, настолько горько ошибся насчёт адекватности?»

Я мог бы припомнить десятки случаев, когда мне делали подобные намёки, но тогда очень явственно вспомнился один, из розово-сопливой юности. Это было в городке на Средней Волге, где нам пришлось помочь одному не подкрышному даже, а скорее – союзному «керосинщику» федерального масштаба.

«Тебя – реально никто пальцем не тронет. Но этого не надо. Мы же знаем, где твоя родня. Мы знаем даже, что у твоих родителей дача во Владимирской области. И вот слушай очень внимательно. Реально – не будет ни угроз, ни похищений, ни требований. Будет просто несчастный случай. Усёк?»

Это говорит Вова Крупняк. Страшный человек. Привык, что ему в городе все платят, а он всех держит. Когда к ним в область пришла серьёзная нефтяная компания со своей сетью АЗС, - он не смог натравить «карманных» ментов и налоговиков с проверками. Ясно же, что здесь крыша слишком высокого уровня, из официальных лиц никто не станет бодаться. Но не в правилах Вовы – отступаться от того, что он считает законной добычей. И он пошёл другим путём.

Меня, как официального директора филиала, пригласили на встречу, и теперь Вова объясняет мне, что если не заключить контракт с его ЧОПом, то с моей роднёй начнут происходить несчастные случаи.

Вова пока не знает, что на самом деле у моих родителей нет дачи во Владимирской области. Зато я теперь знаю, кто именно из ментов сливает ему инфу. И этот человек, считай, уже не опасен. Он теперь мой раб, по хорошему счёту. В отличие от Вовы. Этот - не остановится. А судя по тому, что нам про него известно, – он не бросает слов на ветер. Репутация у него и у его ЧОПа такая, что мне дано указание в средствах не стесняться. Лично от Ганса. А Ганс – добрый парень, и если говорит так, - значит, имеет основания. Но я всё же стеснительный.

Немного помявшись, мучительно ужасаясь и бледнея, лепечу:
«Хорошо, я понял, давайте ручку».

«Вот и ладушки! – Вова скалится. – А то упрямился, глупый. Тебе-то – какой смысл? Своё, что ли, защищаешь? Да уж придумаешь, как бабки-то списать, а? Расширение бизнеса, криминогенная обстановка, увеличение штата охраны, ху.ё-моё. Небось, и себе ещё откусишь децл, а?»

«Заманчивая перспектива, - думаю. – Но нет, в действительности, я не собираюсь подписывать договор».

Вова даже не вскрикнул, когда я воткнул ему ручку в глаз, по самый колпачок. Я столько часов отрабатывал подобные движения на манекенах, что довёл до полнейшего, рефлекторного автоматизма. По сути, оно и есть, рефлекс. Кто-то рассказывает мне, как моих родителей постигнет несчастный случай, - ну а дальше, в точности, как у Пушкина. «Рука к перу, перо к бумаге… ещё один гниёт в овраге». Или почти так. У Пушкина. Но у меня – точно так.

Не, вот действительно, чего этих гопников местечковых так тянет родне грозить? Это ведь даже не по понятиям блатным. Семья-то, вроде, не при делах, её трогать нельзя…

Помимо Вовы - их было шестеро в том кабачке, не считая персонала. Больше никого. Заведение закрыто на спецобслуживание. Один, некто Паша Дровосек (прославился тем, что зарубил топором надоевшую подругу, а потом распустил её труп бензопилой), перед началом беседы демонстративно распахнул кожак и показал ТТ за поясом. Он был ближе всех, поэтому сейчас его тэтэха у меня в руке.

«Господа, - говорю, взведя курок, - я не пацифист, но не люблю лишней крови. Поэтому давайте забудем, что тут наговорил покойный. Это же он сказал, а не вы, верно?»

Паша вскидывается, тянется к пистолету, будто бы всё ещё отказываясь верить, что его оружие теперь у меня. Опомнившись, хватается за металлический стул, заносит его над головой. Действительно, нервный парень. Он, наверное, очень переживает, что покромсал подругу бензопилой. Кошмары снятся. Ад, а не жизнь. Будучи милостив, ставлю в ней жирную, трёхлинейную точку прямо посреди его многогрешного лба. Прекращаю страдания смятенной души (забавно, но тогда, оценивая происходящее, я мысленно состряпал именно такой, «комиксоидный» некролог; полезное упражнение: помогает отрешиться от эмоций в острых ситуациях).

Остальные – не рыпаются. Даже не пытаются. Они уразумели, что не бешенство кроличье, лоховское, во мне взыграло, а прекрасно я понимаю, что делаю. А значит, не академию нефти и газа я заканчивал, другие мои университеты были. Подставной директор. Всё – подстава. И уж к цыганке не ходи, затаилась за углом «газель», набитая черномордыми автоматчиками. Замочишь меня – до СИЗО хрен живым доедешь. 

Мы быстро пришли к договорённости о том, что нам не о чем договариваться. Ведь в конце концов, Вован, хоть и кореш, - но в натуре был не прав. Попутал. И ответил за базар.

На самом деле, подстраховку я решил тогда не задействовать и даже ствол не взял. И, разумеется, утаил от начальства приглашение в кабак. За что, конечно, огрёб неиллюзорных акустических звездюлей на обе свои барабанные перепонки. До сих пор приятно вспомнить, как рычал Элфред, шеф Агентуры и тогдашний мой начальник: «Да ты, засранец, совсем охренел? «Не стесняться в методах» - это не значит работать наживкой! Мы в тебя слишком много бабла вложили, чтобы потерять из-за твоей пацанской бравады! Are you nuts? На драматизм снова потянуло? Звездой решил заделаться? «О, это тот самый Тёма Крейсер, одинокий волчара, который не зассал стрелкануться один с целой бригой и всех там раком поставил!» Так?»

Конечно, так. Мы к тому времени работали с Элфредом уже три года – а мои тщеславные повадки он раскусил и в первые три дня. В любом случае, нельзя же было допустить, чтобы устранение Крупняка и Дровосека выглядело как некий пошлый акт возмездия за всё, что натворила эта отморозь? Мы же не наскипидаренные какие народные мстители, самочинно вершащие суд и расправу? Ещё не хватало, чтобы такие разговоры пошли про нас среди людей! А тут – чистая самооборона, непосредственная реакция на гнилой наезд, всё можно обосновать, в случае чего. 

Помню, тогда я улыбнулся, немного смущённо, и сказал: «Но дело-то сделано?»
Элфред, alias «Тигра» в нашем кругу, махнул рукой и проворчал: «Сделано… Премиальные – уже на твоей карточке».  Вперяет в меня взгляд, нежно покромсывает мою довольную физиономию бутылочным стеклом своих зелёных глаз, Выговаривает задушевно: «Только, Тём, в следующий раз, я тебя заклинаю, не вздумай покорять бандитские сердца, высасывая мозг через соломинку в темечко!»

Да, насколько помню, у нефтяников с той братвой больше не было осложнений.
А вот насчёт «розовой юности» - это я немного слукавил. Не такой уж и сопляк я был. Это случилось в девяносто девятом, а значит, мне было двадцать три. И я уже к тому времени успел  подустать ото всяких понтоватых придурков, которые мало что топырят пальцы перед незнакомыми людьми, так ещё и угрожают родне. Неужто непонятно, что за это – валят сразу и без вариантов? Нужно же психом быть, чтобы, услышав подобную угрозу, проворковать в ответ: «Нет, ну вот ты сперва мою родню вычисли, выпаси, докажи, что не блефуешь!» Это, блин, не соревнование в блефе. Неподходящие ставки.

А теперь, значит, и этот, Муртазин туда же? Трудно, говоришь, защитить близких, когда они вдалеке? Разочарован!

- Вот что, Кама! – мой голос, хочется верить, сейчас проникновенный, как стилет, и такой же добрый. – Кураев-то Кураевым, аномалия-то аномалией, но про меня поговаривают, будто я гипнотизёр. В цирке на полставки подрабатываю. И когда я слышу нечто подобное – могу внушить, будто сломал руку. Полную иллюзию создать. А когда люди всё же не верят, - могу создать полную иллюзию, будто вышиб мозги. Поэтому не рекомендовал бы развивать мысль в этом направлении. И даже мечтать ТУДА – тоже не рекомендовал бы.

Мне представлялось, что моя грозная тирада предельно ясна, однако Мур совершенно сконфузился. И как мне показалось, чистосердечно обиделся.

- Ты о чём, Артём? А! – хлопает себя по всему бильярдному своему черепу, поскольку его ладонь не помещается на лбу. – Ты подумал, что я намекаю на какую-то угрозу твоей семье?

Подтверждаю молчанием.

Смеётся, с облегчением.
- Артём! Мы так давно живём в нашем этом… райке, что я забыл уже, как это делается, угрожать кому-то. Да и раньше я таким чёртом никогда не был. Даже не подумал, что можно так понять.

- Ну извини, - говорю.

- Я другое имел в виду. Этот Егор, который передознулся, – он мой племянник. Сын сестры. И ни один барыга в городе не продал бы ему дурь. Потому что тогда я ещё умел угрожать.

«Племянник центрового драгдиллера и сын начальника ментовки учатся в одном классе? Почему нет? В таких городишках, обычно, только одна хорошая школа. Как правило – «номер раз», и там обретается молодняк всей элиты. Ещё, говоришь, не позволял подручным продавать дурь своему(!) племяшу? Представляю, что воскликнул бы какой-нибудь ошпаренный моралист! А сам я – вот даже не знаю, что сделаю, если через пяток лет мой Лёшка подсядет на геру. Кошмарить барыг, чтоб ему не толкали? Да разве ж в них проблема будет!».

 - Да я вообще не разрешал школоте дурь продавать, - уверяет Мур. - У меня тоже принципы.

«Надо ж, какой облом! – думаю. – А я-то собирался выкатить ему ультиматум: «Отныне и впредь ты не продаёшь гердос детям!» И он, такой, берёт под козырёк: «Яволь, майн фюрер!» А я, такой, возвращаюсь к Дениске, и – «Аллес махен, майн кляйн фройнт! Мур меня услышал и проникся».

Чушь, конечно, полная. Низовые сбытчики – сами, как правило, торчки. И что бы ни говорил им босс, который с принципами, они не то что ребёнку, но вымирающей китайской панде хмурого задвинут, если она бабла в лапке принесёт.

Уточняю:
- Хочешь сказать, племянника твоего где-то в другом месте подсадили?

- В Москве. Был на каникулах – и решил попробовать. Новые ощущения. Расширение горизонтов. Дурачок. Я его в клинику устроил, но он сбежал и взял потраву у хрен знает кого. А Ракитины вбили себе в голову, что это я его пристрастил.

«Вот именно поэтому, - думаю, - и бессмысленно кошмарить известных барыг, чтобы не отоваривали указанное им дорогое и близкое лицо. Потому что всегда найдётся «хрен знает кто» с хрен знает какой потравой».

- Знаешь, - говорю, - даже если мне удастся убедить ментов, что ты НЕ подсадил на иглу собственного племянника, они всё равно вряд ли тебе похвальную грамоту выпишут. В действительности, они очень недовольны.

Мур реагирует мгновенно, «дежурно»:
- Мне теперь повеситься?

- Тебе теперь – как-нибудь менее откровенно себя вести. Поменьше болтать. А то менты жалуются, что сбытчики твои открытым текстом их посылают. Мол, нихрена вы сделать нам не можете. Но ты ведь должен понимать, что это секретная информация, всё, что связано с вашей аномалией?

Мур снова улыбается, разваливая череп надвое:
- Для кого секретная? Для ментов? А то они сами не знают!

- Они знают, но их напрягает знание, что и остальные это знают. Особенно – барыги. И вот менты уже подумывают, что если по лицам работать нельзя – можно по собственности. Смотри, как бы не подпалили твоё «скромное жилище».

- Менты, - возражает Мур, - как были бычьём – так и остались. Только теперь – безрогое. Они берут сбытчика, когда, по их расчётам, у него должна быть масса. А её  - нет. И он говорит, что завязал. Это они понимают как «нас посылают, нам хамят». И бесятся. Да только дело в том, что её действительно нет. Во всём районе операции свернулись за последние месяцы.

Озадачиваюсь:
- Это как? Все торчки разбежались – или поснимались резко?

Мур снова лыбится, ещё шире, но не так «раззявисто». Теперь это похоже на головку сыра, прорезанную леской губ. Надо полагать, так выглядит его «заговорщицкая улыбка».
- Не знал? От гера не прёт больше. Вообще. А без него – не кумарит.

«Он не врёт и не разводит. Какой смысл, когда легко проверить? И это действительно интересная информация. Не зря, получается, к Муртазину заглянул. Спасибо, всё-таки, Дениске. Надо бы ещё с торчками бывшими побеседовать. И в поликлинику на опыты сдать. Шучу. Не в поликлинику. В наш медцентр. Научному светилу и великому гуманисту по прозвищу «Менгелеев»».

- Ну я-то ладно, что не знал, - говорю, немного ворчливо. – А как же менты местные?

Мур пожимает плечами:
- Им я честно сказал, что в городе больше не продаю. Только сторонним и надёжным контрагентам, крупный опт. Канал-то у меня хороший. А они – не верят. Всё пытаются подослать к моим бывшим… дистрибьютерам каких-то левых человечков, взять на закупке. Не понимают, бараны, что теперь это примерно как прийти в институт Курчатова и попросить отсыпать немножко оружейного плутония. В жизни никто не поверит, что реально купить хотят.

  - Только сторонним и только крупный опт, значит? – усмехаюсь.

- Хочешь спросить, почему об этом – так откровенно?

- Неа. Мне пофиг. Но ты вот что, Кама! Ты мне наводочки дай на тех, кто торчал – а в последние месяцы соскочил.

Раскидывает руки:
- Конечно. Прямо сейчас позвоню секретарше, чтобы подготовила клиентскую базу.

Я думал, он шутит, но, оказалось, у него действительно была секретарша и действительно велась клиентская база. С именами, фамилиями, адресами, заметками о платёжеспособности и склонности к сотрудничеству с органами. Что ж, это удобно. Приходит к сбытчику незнакомый клиент, тот звонит в центральный офис, и ему говорят: «Этому человеку лучше не продавать. Его на днях за хранение брали, и немного странно, что он на стороне закупается, а не на своей точке». Или: «Этого мы знаем, ему и в долг поверить можно. Он всегда отдаёт, а тот, у кого он брал, сейчас действительно из города уехал».
Информатика на службе бизнеса, прогресс не дремлет.

***

На обратном пути я забросил Дениску в РОВД и, вернувшись домой, решил послушать файлы с моего микрофона, который давеча повесил на ствол Ракитина старшего.

Был только один разговор с неизвестным, но разговор – обо мне. А значит, интересный по определению (ну да, я нарцисист).
 
«И как он тебе, этот чекист с Москвы?» - «Да никак (это Антон Ракитин). Пацан какой-то. Я пробил через Лазарева, говорит, он сынок одной шишки, в жирных лампасах, Артём этот. Ему внеочередные звания чуть ли не на день рождения дарят, вот и подполковник. Накидают на левой хате оружия конфискованного – и, типа, схрон накрыли. Успешная операция. Сам знаешь, как это бывает».

Закуриваю. Размышляю.
Генерал-майор Лазарев – это начальник УФСБ по области. Он действительно пробивает сотрудников центрального аппарата по заданию отставного главы районной ментовки? Друзья детства? Да и будь так, что он может знать-то о «лубянских»? Уж во всяком случае, не то, что я «сын генерала, дочь камергера». У меня отродясь не было такой легенды. 

И тогда – к чему этот трёп? Чтобы я кровно обиделся на «пацана» и как-то среагировал? Как с давешним «нападением» в шерстяной маске? Да он маньяк, этот папашка Денискин!
Но ясно одно: он намеренно подставился, чтобы я заинтересовался, сделал прослушку, и чего-то услышал. Что? Голос таинственного собеседника? Для этой цели Ракитин и пистолет мне свой в руки дал?

Кстати, о птичках!
Вспоминаю номер того ПМа, который, собственно, и брал у Ракитина под этим предлогом, проверить «чистоту». Ввожу запрос.
Занятно. Он говорил, прибрал «пугач» со спиленным бойком из вещдоков, когда ещё на службе был? То есть, три года назад, как минимум? А вот по базе – пистолет числился за воинской частью под Уссурийском. Списан и утилизован в прошлом году.
Уссурийск? Что ж, кажется, я знаю, кто собеседник Ракитина. Тычок пальцем в ночное пасмурное небо – но я почти уверен, что «подстрелил луну», как говорят англобуржуи.
Но это – завтра. А сегодня – Юлечка. Весь вечер, и предпочтительно – до утра.

Глава десятая

- Артём, извини за дурацкий вопрос, но ты ведь женат?
Это Юля. У нас сейчас перекур. Лежим рядышком, раскинувшись навзничь, у неё на квартире (должен признать, её гнёздышко уютнее моей съёмной конуры, и тахта совсем не скрипит даже под экстремальными динамическими нагрузками). Отдыхаем. Болтаем. Мы, конечно, давно не виделись, больше суток, но и повидаться успели часа два. Вот и отдыхаем.

- Женат, - подтверждаю. – Хочешь об этом поговорить? (Подразумевая: «Дофига для тебя приятная тема?»)

- А тебе не хочется говорить о жене?

- Мне? – удивляюсь. – Почему? У меня классная жена, мы десять лет вместе, у нас прелестное исчадие восьми годиков от роду.

- Исчадие?

- Сын. Друзья так в шутку его называли, когда совсем маленький был. Подразумевая, что мой отпрыск – по-любому «исчадие». Но против их ожиданий, он оказался удивительно добродушным существом.

- А ты – злой, что ли?

- Нет, - отвечаю честно. – Не припомню, чтобы когда-нибудь злился на людей, сдирая с них кожу и сажая на кол.

Юля фыркает:
- Чего ты делал?

Вздыхаю:
- Я не говорил, будто что-то делал! – Растолковываю занудно, уводя от семейной темы: - Я сказал: не припомню, чтобы злился, сдирая кожу и сажая на кол. И это истинное утверждение, независимо от того, то ли не злился, то ли не делал, то ли подзабыл. Вот если б я помнил, как беснуюсь, освежёвывая кого-то, – тогда утверждение было бы ложным. Но только в этом случае. Логика.

- Нда! – Юля приподнимается на локте, заглядывает мне в лицо, нависая. – Теперь начинаю понимать, почему друзья называют твоего отпрыска «исчадием». (Внезапно):  А почему ты снял кольцо, когда мы… эээ.

«Собрались потрахаться?» - договариваю мысленно. «Видишь ли, Юля, я просто не хотел осквернять священный символ высокого союза со своей единственной и ненаглядной - о сто пятнадцатую интрижку на стороне в твоём лице, пусть и симпатичном». Такой ответ тебя обрадует? Почему-то кажется, что нет. Как нет и причин тебя огорчать. Лучше – приладим виртуальные пейсы и ответим вопросом на вопрос:

- А тебе хотелось бы иметь его, кольцо, перед глазами, когда мы… эээ?

Юля вскидывает подбородок:
- Забота о моих чувствах, значит?

- Я джентльмен, - говорю. Со всею своей скромностью.

Заговорщицки щурится:
- А жене изменять – это по-джентльменски?

«Она что себе возомнила? – озадачиваюсь. – Надежды, что ли, какие-то безумные проклюнулись? Или впрямь втюриться в меня настрополилась? Так это лечится. Носорожьей чуткостью, слоновьим тактом, гамадрильской откровенностью…».

- Изменять? – посмеиваюсь. - Измена, Юль, это когда, скажем, жена три часа готовила фаршированную утку, а я – пошёл в ресторан. Вот это измена. Гнусное предательство. Плевок в душу и поругание святынь. А секс – это всего лишь секс.  В моём списке интимных дел – где-то между партией в теннис и туром танго.

Юля «звереет», порывается удушить меня подушкой.
- Танго, значит? А что, если прямо сейчас твоя жёнушка танцует танго с тренером по теннису? По очень большому теннису?

Отбиваясь, продолжая улыбаться:
- Танцует? Ну а я что делаю?

- Валяешься, лентяй!  - нарочито «зло», но совсем небольно ударяет меня кулачком в грудь.

«Ну да, - думаю, - это-то они в Кураеве не разучились делать. Когда нарочито «зло» и совсем не больно. Понарошку. Игра в насилие. И хирурги хладнокровно, уверенно режут скальпелем человеческую плоть, во имя спасения пациента. И парни лишают своих подружек девственности во имя любви, но сами не лишаются чувств, когда вынужденно причиняют девчонкам некоторый дискомфорт. Это мы уже установили. А где проходит грань между «можно» и «табу»? Возможно, не так уж я «гнал» давеча этому похитителю ноутбуков Ванечке про «гормон-пацифин». Всё дело в сознании, всё дело в направленности умысла».

Юля снова тычет меня в грудь, мол, чего, совсем умер, что ли?

И я понимаю, что перемена кончилась, звонок прозвенел.
Рывком перевернув «провокаторшу» на спину, твёрдо вознамерившись «покарать» за неосторожный упрёк в амурной праздности, успеваю подумать о Женьке.
«Я наврал Денису, чтобы не вдаваться в подробности. Она сейчас не на Гавайах. На P51D. Островок в трёхстах милях от Гавайев. Наша главная военно-морская база, по совместительству – корпоративный курорт. И там водятся хорошие тренеры по теннису, равно как и танцоры танго. Но жена цезаря – вне подозрений. И не потому, что не способна развлечься со смазливым каким-нибудь антинойчиком. А потому, что не пристало цезарю раскорячивать из этого мелодраму. К чёрту эти унылые, плебейские подозрения! Контрацептивы давно изобретены, и матрона Евгения – давно уж не восьмиклассница. А коль и произведёт негритёнка – так мы не звери, не расисты, приютим как-нибудь. Друзьям скажем, что подарок от занзибарского императора. Лёшке игрушка, опять же».

По тому, как жалобно взвизгнула Юлька, я понял, что «ревнивые» мысли по-прежнему ожесточают меня. Это хорошо. Надеюсь, и Женька бесится, думая о том, как я развлекаюсь в командировке. Крепкая семья, душевные узы, духовные скрепы, чего уж там! Вот только не повод отыгрываться на посторонних.  «Прости, девочка! Надо бы поделикатней».

Юля так, впрочем, не считает.
Мурлычет, глядя глаза в глаза, плотоядно облизываясь: «Да ты завёлся, как погляжу! Обожаю злить женатиков!»

«Ах ты сучка!» - думаю с нежностью. Прям, от сердца отлегло. Нет у неё никаких глупых иллюзий. Нимфоманка, стервочка, – но не дура.

***

Встаю с постели, чтобы откупорить новую бутылку шато-тальбо.
- Ты Дениску малость обидел, - заявляет Юля,.
К чему это было сказано? Почему именно сейчас? Нефиг ломать голову: пусть в барышне будет загадка!

Удивляюсь:
- Да что ж я ему плохого-то сделал, не считая маленькой дружеской пытки?

- А ты его «бывшим гопником» обозвал. Он не то чтобы сильно сокрушался из-за этого, но упомянул, когда утром в отделе пересеклись.

Недоумеваю ещё больше. Выговариваю обстоятельно, ровно:
- Наше с ним знакомство завязалось с того, что твой братец отжал у меня мобилу. Да ещё прихвастнул, что в школьные лета был весьма ловок по этой части. А теперь обижается на «бывшего гопника»?

Юля оспаривает:
- Да вот именно, что прихвастнул. И он не то имел в виду. Это давняя семейная, как бы, наша история…

«А и расскажи мне, - думаю, присаживаясь с бокалами на тахту, - про вашу семейку! Наверно, мы дозрели до этого, до откровений о родичах. Только с моей стороны, - не рассчитывай, что я стану показывать фотки жены и сына. Это слишком закрытая информация. Я имена-то их оглашать не могу. Валяй лучше ты, Юленька».

- Понимаешь, - говорит она, - наш отец, да ты его видел, он очень жёсткий, волевой человек. Абсолютный трезвенник. И – принципиально против насилия в семье. Честно, ни разу пальцем не тронул. Ни меня, ни Дениску – хотя мы оба… ну, догадываешься, что за подарочек были?

«Редкость для мента, - думаю. – Они-то обычно – ярые поклонники «ременной передачи жизненного опыта». Впрочем, эзотерические увлечения – для мента редкость тоже. Не поминая уж трезвенничество».

- Ни разу, - продолжает Юля, - кроме одного. Дениске тогда пятнадцать лет было, и вот он как-то заявился домой часа в два ночи, здорово бухой. Но не совсем в хлам, а так, на ногах был, в сознании. И папку это больше всего взбесило. Что не в хлам, что не на четвереньках, не в блевотине. Там бы всё ясно было. Первый раз в жизни мощно ужрался, по шарам вдарило, дальше – аут. Смешно, но, как бы – законное алиби на «почему не позвонил?» Но Дениска – по нему видно было, что он не вырубался. Он просто отвисал где-то, и мобильник сам выключил. По прямому и злому умыслу всех на уши поставил. А ты ж представляешь, какой там шухер на районе вздыбился? Сын начальника РОВД пропал – поди, не репку с грядки дёрнули.

- Да, как-то не по-доброму, - соглашаюсь.

Сколько помню, сам-то я был пай-мальчиком на сей счёт. Всегда наперёд с таксофона предупреждал: «Дорогие родители, не волнуйтесь, эту ночь я проведу в притоне разврата среди воров и падших женщин, предаваясь азартным играм, воскурению гашиша и разнузданным оргиям. Алло-алло, что-то плохо слышно, короче, к утру буду». А тогда ведь и мобильников не было, в моём-то отрочестве. В отличие от Денискиного. Так какого ж, действительно? Мятеж мятежом, пубертат пубертатом – но чего зря-то в перетягивание каната на родственных нервах играть?

- Вот отец и удивился, - продолжает Юля, - с чего бы вдруг такая подлянка? Денис – он шалопай, конечно, был, но не сволочь. Вот папка и спрашивает: «В чём дело? Внимание к себе привлечь решил? Мало перепадает?» А Денис ему, вдруг весь взъерошившись, отвечает: «Да нужно мне твоё внимание! Побереги его, а то амазонке твоей, по ходу, не хватает!» Да, там была история, родители за два года до того развелись, мама в Голландию уехала, но они мирно разбежались, до сих пор по Скайпу общаемся… да, это всё, конечно, офигенно тебе интересно, но, короче, папа стал встречаться с одной тёткой, инструктором в конноспортивном клубе. А я тогда как раз в колледже училась, готовилась к работе ИПДН, книжки по психологии подростковой почитывала, и боялась, что у Дениски с этих дел разовьётся какой-нибудь особо навороченный эдипов комплекс. Но он к Вере, к наезднице этой, поначалу нормально относился, даже рад был за отца. И только через год - возненавидел её буквально. Странно, да?

«Надеюсь, - мысленно ворчу, - мы уже на полпути к разгадке зловещей тайны Дениса Ракитина: почему он отжимал в детстве мобилы – но не считает себя «бывшим гопником».

Ворчу, - но не зеваю. На самом деле, интересно даже. Состояние сейчас – самое подходящее, чтобы какое-то такое «мыло» ушами впитывать, и ничем больше голову не грузить. Благо, рассказчица Юлька хорошая, вещает выразительно, даже артистично. В лицах разыгрывает диалоги, мимика живая, жестикуляция неистовая.

И главное – это реально сочное зрелище, когда она «гриву свою пышноцветную  яро полощет над пЕрсей тугой белизной». Или как там было у Гомера? Да не было у него ничего подобного – куда его Ленке Прекрасной до Юльки Отвязной! А Юльке – действительно идёт эта «цветомузыка» на голове. Особенно, когда такая голая, когда такая белая. Вельми художественный контраст. Зело гармоничная асимметрия композиции.

Но сейчас, сказав своё «странно», Юля будто бы ждёт от меня какой-то версии? Итак, чего там, бишь, братец её по пьяни ляпнул? «Амазонке твоей внимания не хватает»?

Напяливаю академическую важность, предполагаю:
- Возможно, Денис нечаянно сделался свидетелем физиологической близости этой конской тётки с конюхом или даже с конём.

Юля толкает меня в плечо так, что я чуть не расплёскиваю бокал:
- Извращенец! Но – почти угадал. Да, как мы поняли потом, Дениске показалось, будто Вера – клеит его. А она… она просто предложила от чистого сердца научить его, как в седле держаться. Она и меня учила – так что, мы лесбиянки с нею теперь? Но Дениска – он вообразил себе хрен знает что. Может, и «горделиво» ему было, задроту мелкому, вообразить такое.  И папке глаза открыть, мол, подруга твоя – шлюха, на меня запала. Но не напрямую, а витиевато. Короче, все комплексы, какие они есть, в книжках.

«Честно сказать, - думаю, - не видел ни одной книжки по подростковой психологии, где бы присутствовал живой подросток, а не сферическая модель обобщённого подростка в вакууме. Людей нельзя понять, оперируя обобщёнными моделями. Индукция – здесь не метод. Впрочем, ладно, не буду умничать. Готов признать, что какая-то часть этой психологической писанины – не полный бред».

- Но тогда, когда он пьяный заявился, - продолжает Юля, - мы этой всей движухи его душевной не знали, конечно. Поэтому отец не сдержался, залепил оплеуху. Но не признавать же ему, что из-за Веры взвился? Поэтому, охолонув, говорит назидательно: «Снова такой загул устроишь – будет хуже». А Денис – он ухо потёр и ухмыляется: «О, это что-то новенькое! А насколько хуже?» Отец: «Ты, сопляк, вообще уже берегов не видишь!» Денис: «Да, да, давай, заводи шарманку! Сначала пьянство – потом наркотики – потом кражи – потом грабёж и разбой. Плавали, знаем. Слушай, а может, я с разбоя и начну? И чего тогда?» Отец буркнул, мол: «Зона тогда!» и ушёл. Понял, что бесполезно сейчас с этим обормотом препираться. Я-то не присутствовала, я в общаге тогда жила, в облцентре, но Денис потом рассказал.

Являю «проницательность»:
- И после этого разговора он стал отжимать у прохожих мобильники, чтобы насладиться реакцией своего правоохранительного папы и ублажить свой мазохизм?

Юля гневно опровергает:
- Никакой он не мазохист!

«Да неужели? - думаю. – Плохо ты, сестрица, своего братца знаешь! Себя, впрочем, тоже».

- Нет, он просто упрямый, как чёрт. И мобилу он свистнул – только один раз. Попросил в сквере позвонить у какого-то солидного дядьки – и дал дёру через ограду да по дворам. Оторвался, дошёл до ментовки нашей – и к дежурному: «Оформляй мою чистуху, а заява щас подоспеет!» Но его, конечно, в лицо там все знают, сперва послали. Мол, трубу оставь, а сам гуляй. И не спорь больше с дружками на такие глупости, а то догонит как-нибудь терпила да навешает. Но Дениска – ни в какую. «Это не спор, - говорит, - это дело принципа. Я был плохим мальчиком, и теперь хочу в тюрьму, там мне самое место. Не закроете – пойду стекло у тачки расфигачу и магнитолу дёрну».

- Что ж, дежурный видит, что парень не в адеквате, - позвонил отцу. А тот говорит: «Ну и суньте его в камеру, пускай денёк посидит!» Так Дениска им такой концерт устроил – пепсы с маршрутов срывались, чтобы на мобилы самолично заснять, через «амбразуру». Потом в Инет выкладывали, хитом стало. И песни орал, и матом крыл. «Давайте, волки позорные, коршуны ментокрылые, прессуйте меня, пытайте меня, терзайте мою юную плоть, чтобы я вам ничего не сказал!»

- Может, - говорю, - стоило доктора вызвать? Истерика, как-никак.

Юля морщится:
- Да не истерика нифига! Говорю же: концерт. Дурака он валял просто. Развлекался. А главное – отца требовал на разные лады. «Я согласен вести переговоры только с главным менеджером этого шикарного отеля. Приведите его в мой номер». «Я готов исповедаться лишь перед аббатом сей богоспасаемой обители». Юродствовал, короче.

Хмыкаю:
- И батя ваш, что же, всё это терпел?

Юля пожимает плечами:
- А ему чего? Блок ИВС хорошо так изолирован, в самом отделе не слышно, хоть ты обкричись. Да и пойми – не мог он уступить так вот сразу. Ни сам прийти не мог, по требованию, ни оперов послать, чтоб заткнули. Тоже упрямый. Тоже на принцип пошёл. Своим путём переломить хотел. Ну, как это у Ганди?… стратегия ненасилия, молчаливый игнор, вроде того.

- И чем кончилось?

- Неделю там Денис прокуковал, - в Юлином голосе мне послышалась даже некая гордость за строптивого братца. – Камеру-то на второй день отперли, но он уходить отказался наотрез. До последнего хорохорился, делал вид, что вовсе ему там нескучно. Пока Антон Василич не соизволили капитулировать. Пришёл, сказал: «Чёрт с тобой. Извини, что ударил, но и ты свинтус, что даже не позвонил тогда». На что Денис кивнул и бросил этак буднично: «Ага. До тебя дозвонишься. Весь заряд извёл. Пришлось с чужой трубы эсэмэску отправить, что в гостях ночую. Ты проверь в списке-то».

«Вот же драма! – думаю. – Да, своеобразная семейка. Но лейтенант Ракитин, пожалуй, имел право обидеться на моё предположение, будто бы он хоть когда-то воровал мобильники ради поживы или азарта. Нет, для святого дела: с батей прочностью лбов померяться на недельку! А вообще, характер, конечно. Не знаю, правда, чего больше достойный: уважения – или внимания психиатра».

- Так что, - победоносно заключает Юлька, - не надо бы вам, Артём Викторович, напраслину на семейство наше возводить! Тем более, - конспиративно склоняет головку, многозначительно закатывает глазки, - тем более, что сами-то вы перед законом – как бы это сказать помягче?

- Это ты о чём? – изображаю невинность. – О том преступном сообществе, которое я замутил в двенадцать лет?

- Да не-ет, кое-что посвежее. Как насчёт дерзкого угона автомобиля Дэу Нексия, синего цвета, в городе Одинцово, в две тысячи ноль восьмом году? Зачем ты его угнал, разбойник, а?

«Ага, так вот оно, что! Ну да, теперь-то многое проясняется. А пальчики мои снять – у неё сто возможностей было вчера. Хоть и пэдэнэшка – но оперская дочка, могла и в детстве уметь это делать».
Отвожу взгляд, затягиваюсь, держу долгую паузу. Говорю в сторону, безучастно, немного меланхолично:
- Затем и угнал, что у меня очень проницательный шеф.

- В смысле?

Медленно поворачиваю голову, смотрю «правильным» взглядом, судя по тому, как вздрогнула Юля. Нет, не подпрыгнула, не отдёрнулась, как будто хотела набрать воды из речки, а ведро сжевал внезапный аллигатор, - просто вздрогнула, как если бы из наполненного ведра на неё уставилась всего лишь говорящая щука.

- В том смысле, Юль, - объясняю, - что я-то поначалу на Колычева грешил. Но мой шеф верно рассудил: господин полковник не до такой степени ещё из ума выжил или на свете зажился, чтобы намеренно пробивать через Папилон пальчики старшего офицера секретного отдела ФСБ. И что уж точно: Колычеву достало бы профессионализма и хитрожопости, чтобы понять: мои пальчики, если фиксируются в базе, не могут проходить только по одному какому-то ничтожному висяку пятилетней давности. А значит, не фиксируются. Значит, такой единичный случай - это ловушка для чересчур востроносых Варвар!   

На последней фразе я всё же сделал голос чуть повеселее и легонько прищёлкнул её по кончику носа. Уж больно она напряглась. А едва её милый подбородок поборол гравитацию - тотчас бросилась оправдываться:
- Артём, да я ж не со зла… Да я ж не собиралась…

Я закрыл ей рот ладонью, приглашая к молчанию, и набрал воздуху, чтобы прочитать обстоятельную лекцию на тему того, какие бывают шпионские игры, какие в них бывают ставки, и почему малахольным воспитательницам малолетних шпанюков -лучше не пытаться даже заглядывать туда, где они сами хрен понимают, чего могут увидеть. Если бы им кто-то, конечно, позволил увидеть такие вещи, чёрт побери!

А потом – закрепить информацию, да так, чтобы внучатам транслировала эту мудрость: «Не лезь с ватной палочкой в пасть живого кархародона, не пытайся пробить пальчики назгула при исполнении!»

Единственное, в чём я сомневался – стоит ли слишком доказательно демонстрировать и перед этой девочкой мою способность намеренно «делать а-та-та и бо-бо», столь уникальную в городе Кураеве?

Но – звёзды не осияли своим благословением нашу просветительскую беседу. Не в этот вечер. Зазвонил мой телефон – и пришлось ответить.

Бросив краткие «Да» и «Жди», я отключился и порадовал Юлю:
- Твой братец спас твою задницу.

Быстро собираю шмотки, разбросанные, в порыве первой страсти, по всему ковру, облачаюсь.

Недоумевает:
- То есть, «спас задницу»?

Сияю приветливо, как лампочка на столе в допросной НКВД. Нарочито резко протягиваю кончик ремня через пряжку, защёлкиваю её нарочито звонко. Судя по Юлиному мимолётному движению зрачков вниз и лёгкому, едва заметному поёживанию, – не так уж она и недоумевает. Мыслит в верном направлении. И это мне нравится.

-. Потом объясню, - привлекаю к себе, целую в щёчку. -  Денис говорит, у них там нарисовалось какое-то очень важное и очень срочное дело.

Юля хмурится, выходя за мной в коридор:
- А что там у них? Что он конкретно-то сказал?

- Конкретно? – подёргиваю плечами, натягивая кожак. – Дословно – сказал так: «Бросай эту шалаву, хватит с неё, жду в машине у подъезда!» И если что, я(!) ему о нашем флирте – ничего не говорил.

Юлю, казалось, совершенно не удивила осведомлённость братца о наших отношениях, она негодует по другому поводу:
- Я ему дам, «шалава»! Я – Оторва! Сколько можно путать? Ладно, удачи… ваше высокоблагородие!

Сбегая по лестнице, размышляю над теми словами, которые тоже сказал Денис, помимо «бросай эту шалаву», но их я не стал передавать Юльке.

«У нас труп. Огнестрел. Здесь, в Кураеве».

***

Едва я вышел из Юлькиного подъезда, как мне дважды мигнула фарами чёрная пятнашка, припаркованная напротив. Та самая, что вела меня до ресторанчика «Арго» от РОВД, после первой моей беседы с Колычевым.

«Тогда за рулём был не Денис, другой опер. Сейчас – Денис. Возможно, «общаговая» оперативная тачка».

- Только не подумай, что я за тобой следил! – заявил лейтенант Ракитин, когда я сел.
Мысленно фыркаю:
«Ты что же, мальчик, серьёзно полагаешь, что мог бы пропасти меня, а я бы об этом не знал?»

- Если б и следил, - говорю, - то уж, наверное, не на этой машине? По крайней мере, номер сменил бы. И кстати, почему я вообще должен подозревать, что ты следил за мной? Из-за Юльки, что ли?

Денис чуточку смущается, отчего ухмыляется с характерной «тинейджерской» похабностью.

- Ну да! Туарега своего ты где-то поодаль бросил, типа, чтобы даму не компрометировать, но, знаешь, когда она мне утром сегодня говорит в Отделе, такая: «Чего-то, братец, жирком ты стал от пивасика заплывать, преждевременно, вот ты бы видел, какой пресс у Артёма» - как бы, комментарии излишни, ага?

«А что мой пресс? – думаю. – Хотя, конечно. Я ж привык работать среди людей, которые давно забыли, что такое отжиматься в упоре лёжа или подтягиваться на руках. Потому что это они могут делать вплоть до полного обезвоживания организма. У нас другие упражнения. И сопутствующий тип мускулатуры – сложно скрыть. Что, на самом деле, порой создаёт проблемы. Не сейчас, впрочем».

Денис продолжает, ухмыляясь всё так же по-детски сконфуженно-развязно:

- Не, ну реально-то – мне, как бы, пофиг. Дело-то молодое. И Ленка – она девчонка хорошая. Ты не подумай, что я её со зла как-то «шалавой» обозвал. Это, считай, по-братски. Мы по жизни друг друга подкалываем. Но просто, в ментовке… сам понимаешь…

«Конечно, понимаю. Странное дело, но униформа, призванная размывать различия между полами, - воистину их размывает, некоторым образом. Поэтому барышни в погонах и барышни в белых халатах, как никто другой из их сестёр, относятся к сексу с чисто пацанским прагматизмом. Здраво, без «соплей», без лишней лирики. Крутые парни, крутые девчонки, жизнь коротка, а смерть всё время рядом. И я допускаю, что до меня Юлька успела перетрахаться с половиной кураевского угрозыска, а возможно, и с четвертью мобовцев. Ей же двадцать шесть, как-никак. Ей-богу, Дениске нет нужды развивать эту мысль».   

Он развивает другую. Пылко заверяет:
- Но кроме меня, никто про вас с ней - не в курсах! И я, естественно…

Перебиваю:
- Деня! У вас там, кажется, какой-то труп был?