1983-1992-й
«По чуть потрескивающему ледку подходим к дому номер семь, идём к Аристарху Бетову на его день рождения. А работает он художником-оформителем в проектном институте, и только по выходным пишет картины. Невысокий, незаметный, но всегда вижу в его глазах некое свечение участия и преданности нам, в которое верю, что не погаснет в ту минуту, когда позарез будет нам нужен.
Побродить бы еще, подышать мартовским весенним воздухом, но уже поднимаемся по истертым ступенькам меж исписанных стен подъезда, уже разворачиваем альбом рисунков и акварелей Русского музея, - подарок юбиляру, - и я целую его в щеку. Почти следом приходит наш общий друг Юрий Андреевич, громоздит на стул свою картину: весеннее небо, - небо он пишет всегда отлично! – справа дорога с подтаявшим снегом, слева стайка берез, а за ними поле изумрудной озими. Отлично!.. Показывает еще и письмо, - приглашают в Воронеж с выставкой.
- Ехать ли? - сомневается.
- Да ты что? Конечно, ехать, - восклицает Платон.
А потом - сумбурное застолье: Коля Иванцов (журналист) всё говорит с Платоном о «собственной чашке» в семье, - плохо, мол, это или хорошо; Таня, жена Иванцова - о детях да о детях; Лёля, жена именинника, угощает и угощает всех, а дочки и мать помалкивают, улыбаясь.
Но вот Аристарх провожает нас по темноватым улочкам к троллейбусу, идет рядом со мной, и я всё говорю и говорю о солнце, совсем другом солнце Цейлона, а он - о солнце и луне Армении; я - об Индии, о ее запахах, цветах, он - опять об Армении, о том, как попал там в больницу, лежал никому не нужный, а потом начал рисовать тех, кто был в палате, за это ему понесли еду, фрукты и он стал выздоравливать... А над нами висела огромная луна - солнечная поляна - и я щебетала:
- Ах, как же плохо, что в городе мы ее почти не замечаем! Она прекрасна лишь в поле, в лесу, деревне…
А под ногами похрустывал ледок и пахло, пахло весной! И свежий ветерок ласкал холодил щеки.
Но подползли освещённые окна троллейбуса, мы с Платоном вошли в салон, я оглянулась: Аристарх стоял какой-то распахнутый, - и пальто, и глаза! Но резко захлопнулись створки, отрезав его прощальный взмах.
... Приходили Бетовы… Пили мы кофе, говорили и говорили о том, что накопилось, ждало выплеснуться. Лёля добрая, милая женщина, во всём согласная с мужем и, наверное, он для неё - и голова, и творец. А для нас - не только талантливый художник, но и тот, с кем можно поговорить обо всём, зная, что не пойдёт, не донесёт «куда надо», а такое многого стоит.
... Балкон открыт, ветерок свежий подувает, а я сижу и шью себе из жатого ситца пиджак. И как же отрадно наедине с моим «величеством» - долгожданным одиночеством! Но вот... Платон и Аристарх. Оказывается, сегодня у них первый сеанс, - художник хочет написать портрет мужа. Ну что ж, придется моему «одиночеству» подождать, да и пиджаку – тоже. И вот «объект» - у стола. И уже Аристарх говорит и говорит о рассказах Платона, откладывает кисть, берёт в руки сборник, листает его:
- Вот, нашел! – И читает: - «Зачем встречаться с беспокойным прошлым? Пусть бы по-прежнему прикрывало твою лысеющую голову от беспощадных лучей жизни легкое облачко тихой грусти по несбывшемуся...» - Смотрит на Платона, перелистывает страницы, читает дальше: - «Но нет, оказывается не поздно задуматься даже тогда, когда пойдет вторая половина дня и крылья мечты, надежды уже опустились, повисли ненужным грузом и просто мешают жить». - Закрывает книгу, кладёт её на столик, снова берет кисть, но пока смотрит на Платона: - Ты же этими словами подталкиваешь читателя к действию, открываешь ему глаза.
Вижу, приятно мужу слышать это, а я… Нет, не хочу пока «вписываться» в их диалог и уже иду на кухню заваривать чай.
... Шли с художественной выставки, и Аристарх опять говорил и говорил о сборнике Платона: ничего, мол, более лучшего за последние годы не читал и особенно - рассказ «Серебряные сопки».
... Платон пришел домой в половине двенадцатого под хмельком.
- Где так долго?.. – вышла к порогу.
- Да были с Юрой Махониным у Аристарха, обмывали событие. Его портрет «Инженер» взяли на областную выставку.
- Ну что ж, портрет отличный, мог бы Аристарх стать настоящим портретистом, если бы…
- Если бы писал тех, кого хочет и как хочет, а то в нашем Союзе художники всё больше пишут передовиков производства в манере соцреализма.
- Но Платон, передовики тоже люди, и если художник настоящий…
- И если художник... - опять подхватил: - конъюнктурщик, то из него получится только плохой художник, как и из писателя. Вот я написал правду об обкомовцах-пенсиорах, которые хотят себя еще и в книгах увековечить, прочитал Аристарху и Юре, а они сказали: рассказ, мол, очень глубокий, но держать её надо в столе, да подальше, чтобы не попала в руки гэбистов*.
Ох, а ведь прав. Прав мой, зажатый идеологией, писатель.
... И снова Платон позировал Аристарху, а за чаем:
- Позавчера, кажется… - Аристарх отпил глоток: - Ну да, позавчера. Иду по улице, а навстречу две собаки гонят кошку. Мечется та, не знает куда спрятаться... и вдруг прыг ко мне на плечо! Почему ко мне? – засмеялся: – Рядом же и другие шли.
И взглянул на меня, будто я и должна ответить на его вопрос.
- Аристарх, - улыбнулась: - если бы я была кошкой, которую гнали собаки, то в тот опасный момент именно на твоё плечо и вспрыгнула.
- Почему? – поставил чашку на блюдце, взглянул удивлённо.
- А потому, что верю тебе до конца… без границ. Верю в то, что не оставишь, когда будет нужно. - Вроде бы смутился, но ничего не ответил, и я «перевела стрелку» на другое: - Золотой ты муж, Аристарх, - сказала и взглянула на своего: – Успеваешь и на службу ходить, и вечерами портреты заказные писать, и дачу строить. - Платон вроде бы понял мою игру. - А у нас дачи никогда не будет.
- Почему же не будет? А Платон на что? - вроде бы и он понял, взглянул на Платона, но тот промолчал. - Разве не построит? - И, погасив улыбку: - Вот мне сейчас предлагают еще одну работу. Конечно, не хочется забрасывать живопись, но придется, чтобы домик дачный достроить.
И на это не ответил Платон… у которого голова и руки приспособлены только для карандаша или ручки.
... И состоялся последний сеанс. К десяти вечера портрет был готов и «выставлен» для просмотра. Молодец Аристарх!
- Только вот борода Платона как-то уж очень… на первом плане. – И поспешила смягчить замечание: – Но зато придает ему некую монументальность.
Ничего не ответил художник, да и Платон лишь улыбнулся.
За окном повисли сумерки, и муж пошел проводить нашего художника… усталого, взлохмаченного, и такого же затурканного жизнью, как и мы».
Встречи с Аристархом, хотя и не частые, случались тогда ещё не один год. Заказывали мы ему портреты дочери, сына, своих родителей, которые с фотографий писал карандашом, и поэтому в шутку называли его «наш фамильный художник», тем более что начал писать и мой портрет, а потом…
В тот день, когда стало темнеть, Аристарх закончил писать и разрешил мне посмотреть.
- Ой, какая я круглолицая! – удивилась: - Да еще этот пестрый платок на плечах… Прямо, красавица Кустодиева*!
И Аристарх уловил мою лёгкую иронию:
- Но портрет сырой… буду еще работать.
И ушел с Платоном, а я… А я начала подправлять портрет… пальчиком, и так увлеклась, что когда Платон вернулся, то сразу заметил:
- Мазки какие-то странные… Что, он еще чем-то писал?
- Да, нет, - засмущалась, - это я попробовала…
Платон так и ахнул.
Конечно, стыдно мне было! Когда Аристарх увидел мое «творчество», то ничего не сказал, но в тот день писать не стал и заторопился домой. Правда, потом... несколько раз предлагал продолжать сеансы, но я не захотела, - то ли не верила, что получится хороший портрет, то ли мешал не погасший стыд? И незаконченный портрет мой, «лицом» к стене, стоит и теперь за письменным столом мужа.
Но висят на стенах отличные карандашные рисунки моей мамы, отца, родителей Платона и самый мой любимый – этот: первый послевоенный год, мне – восемь лет, маме – за сорок и мы, заморенные, худые, сидим на кровати, на мне – черное платьице с круглым вырезом и серыми рукавами, - на черные маме не хватило ткани.
«Вот уж и впрямь золотые руки у Аристарха, - не только дачку почти построил, но и камин выложил. Правда, покайфовать нам возле него пока не удалось, - как-нибудь зимой, - а вот вчера… С Юрой Махониным и его женой Валей сидели мы на их уютной верандочке, Лёля угощала нас салатами прямо с грядок, потом пили чай с домашними крендельками, ходили купаться к озерцу, что совсем рядом, а когда вечером в купальниках шли вдоль заборчиков, над которыми тянулись к нам ветви с почти зрелыми яблоками, то Аристарх пошутил:
– Прямо три грации!
На что Юра сомнительно хмыкнул, а Платон поспешил смягчить его ухмылку:
- А что? Вполне.
О-отличный был день!
... Муж ходил на заседание избирательной комиссии. А дело в том, что Аристарх предложил институту, где работает, выдвинуть Качанова кандидатом в местные Советы. И собрание проголосовало за него почти единогласно, но тамошний Райком партии развернул компанию «против» демократа Качанова, и вскоре признал то собрание недействительным. И всё же Аристарх не собирается сдаваться, - хочет еще раз собрать институтских коллег.
... Были у Бетовых. За бутылкой водки они рассказывали, как вечерами ходят по подъездам и расклеивают листовки, которые Аристарх тайком отксерокопировал в своем институте: «Черные чернила тем, кто ездит в черных «Волгах!» и «за» кандидатуру Платона. Кстати, на собрании в институте «за» кандидатуру Качанова снова проголосовали почти единогласно, так что, хлопотами Аристарха мой муж стал кандидатом в предстоящем «всенародном волеизлиянии народа» в наш местный Совет.
... Пять сеансов Аристарх писал портрет и нашей дочки, и вот мы - перед ним: с царственной осанкой сидит она в кресле, длинные волосы – волной, на поручне - рука с браслетом, пёстрая индийская юбка чуть оголяет колено и она, чуть улыбаясь, смотрит на нас. Хороша!.. а, вернее, портрет хорош! И не к чему придраться… и хвалим, а Аристарх сидит с румянцем на щеках и глаза поблёскивают. Доволен!
Но уже - за столом, Платон с бокалом:
- Моя жена задумала создать литературный триптих: жизнь матери, свою, а дочка должна завершить его. Первая часть сделана, вторая... – смотрит на меня, - думаю, будет. Предлагаю выпить за то, чтобы и третья, - теперь уже посылает улыбку дочке: - как и этот прекрасный портрет, тоже будет написана. Ну а внучка вырастит, разбогатеет и всё издаст.
Я, молча, улыбаюсь тосту, улыбаются и Аристарх с дочкой, и только внучка Машка согласно гулит и гулит в своей красивой качалке.
... Пользуясь полномочиями депутата местного Совета, Платон «выбил» у коммунистической власти, - не одним же обкомовцам иметь дачи! - целое колхозное поле для журналистов «Новых известий», где он теперь работает, но осталось несколько участков не «заселёнными», и Платон предложил один из них Аристарху. Теперь мы – соседи и как-то, «обмывая» свои землевладения, сидели под березами, пекли на костре картошку, лакомились ею, пропахшей дымком, запивали пивом... И то был праздник!
А вчера весь день провели на даче у Бетовых и сидели уже у его камина, пили домашнее винцо, говорили о том, что начало открываться в газетах, по радио и телевидению: о скрытых ранее фактах прихода к власти Ленина*, гражданской войне*, развязанной большевиками, «расстрельных списках» Сталина*, лагерях ГУЛАГа*. И как же не вплетались эти разговоры в то, что пас окружало! Вокруг домика всё сияло инеем, в нетронутом снегу, смешно подпрыгивая, что-то выискивали длинноносые черныши-галки, перепархивали с ветки на ветку синички и, осыпая с веток снег, упруго взлетали в бирюзу неба.
Потом рассматривали мы картины хозяина, - у него там мастерская, - и он показал портрет поэта Есенина*, который идёт у него «ну уж очень трудно».
- А зачем ты его пишешь? – удивился Платон: – Его уже столько понаписали!.. хоть пруд пруди.
На что Аристарх обиделся… как мне показалось.
Когда стало темнеть, петляли мы к вокзалу меж придавленных снегом и покосившихся заборчиков по чуть заметной тропинке, и этот уходящий день казался коротким праздником жизни.
... Вечером Платон пришёл напряжённый, молча съел салат, пододвинул картошку с сосиской, и я спросила:
- Чего такой?..
- А-а, - и чуть не выронил вилку: - встретил на выставке Аристарха, поехали к нему… И луче б не ездил!
- Что так?
- Да понимаешь... Не сошлись в оценке русского народа. Для него он хороший, только власти плохие… и теперешние в том числе, а для меня - народ и сам хорош.
- Знаю, знаю о чём ты…
- А что, разве не так? Да, страдал народ, страдает и теперь, но ведь из народа же вышли те, кто после революции семнадцатого громил церкви, жёг иконы на кострах, разорял и растаскивал барские поместья…
- И поместья тех,- подхватила, чтобы увлечь его в другую тему: - кто строил для него школы, больницы, как Могилевцев*, а потом… А потом могилу его отрыли и кости по полю разбросали.
- Ну да, - подхватил, - ведь во время раскулачивания* находились среди народа и те, кто приходил развлекаться этим, как на зрелище. - Показалось, что закончил свою обвинительную речь, но он, словно вспомнив что-то, даже встал: - А во времена терроров? Ведь среди народа были доносчики на соседа, чтобы получить комнату, когда того расстреляют… да и те «тройки»*, «расстрельные списки», надзиратели в тюрьмах, лагерях? - Взглянул на меня разгорячённо: - Что, разве все они были не из народа? Эх…
И махнул рукой, отвернулся к окну.
Знаю, при таких разговорах нервы Платона сдают, а поэтому еще раз поддержала:
- Да прав ты, прав. Может, Аристарх и потому… Но печально, конечно, и досадно, что отшатнулся от нас.
... Давно Аристарх у нас не был. Если приглашали, отказывался, на телефонные звонки отвечал сдержанно, а иногда и вовсе не хотел брать трубку, чего не скрывала Лёля. Как-то Платон предположил:
- Может, обиделся на меня? Ведь сказал ему тогда, на даче, о портрете Есенина, что похож больше на юмориста Винокура.
- А зачем ты рубанул? – почти упрекнула: – Ты со своей правдой-маткой всех друзей отвадил.
Ничего не ответил, но позже подошёл:
- А, может, всё же из-за народа? Помнишь, рассказывал тебе, как мы в последний раз с ним поспорили…
Да помню я, помню! И, скорее всего так оно и есть. Но ничего не ответила и только плечами пожала.
... На базаре пожилая женщина продавала несколько картин. Подошла, посмотрела…Так себе, не за что взгляду зацепиться. А, впрочем, вот этот пейзаж... На переднем плане – розоватый снег, за ним – силуэты оголенных деревьев, а над ними… вернее, меж них – раскаленный шар заходящего солнца. Да, есть в этой картине настроение… Наклонилась, поискала подпись. «А. Бетов». Так ведь это… «наш фамильный художник»!
И созвонилась, съездила к ним… Странно. Приглашали меня снова приезжать, но без Платона.
... И всё же по моему совету Платон «пробился» к Аристарху, привёл к нам.
Ох, лучше б не советовала! Сидел перед нами почти другой человек! Весь вечер распалённо, с ненавистью говорил о Перестройке*, не находя в ней ничего положительного, её «вождях», - обокрали, де, хороший народ, набили себе карманы, и за это их всех надо расстрелять, а заодно и Николая Сванидзе, «этого продажного журналиста», на что я взмолилась:
- Аристарх, ну хотя бы журналиста пощади! – А он только хмыкнул: - Да и вождей наших… если все и «набили себе карманы», как ты думаешь, что ж сразу и расстреливать... как при Сталине?
- Рас-стре-лять – словно трижды нажал курок.
И когда уже стоял у порога, то окончательно «добил» меня: оказывается, ходит он лечить катаракту глаза к бабке!.. и дочку с собой водит, чтобы спасти от сглаза, который «наслал на неё бывший муж».
И что случилось с нашим «семейным художником»?
... Когда-то Аристарху понравились строки из рассказа Платона: «Нет, оказывается не поздно еще задуматься над своей жизнью даже тогда, когда пойдет вторая её половина и крылья мечты, надежды, благородных стремлений уже опустились, повисли ненужным грузом и просто мешают жить». Так вот, после нашей последней встречи думаю так: наверное, его «крылья опустились, повисли»... а, может, и взлетел перед этим, но совсем в другую от нас сторону.
И поэтому, когда Платон начинает маяться, - «Как же спасти бывшего друга?» - я советую:
- Не надо, не делай этого. И потому не делай, что Аристарх хотя и выбрался из той идеологической «трубы», о которой ты писал в своей повести, но не справился с переменами жизни, которые на нас обрушились, и теперь безнадёжно болен».
А, впрочем, не только Аристарх болен, но и все мы, кто жил в социалистическом лагере. И больны в разной степени, ибо гражданская война, развязанная «вождём всемирной революции» после переворота 17 года, всё еще продолжается меж нашими душами, и остаётся лишь с грустью проститься с нашим бывшим другом.
Но остались с нами портреты, написанные Аристархом, и пейзаж с закатным солнцем, которое вот-вот скроется за тёмными стволами оголённых деревьев.
*Гэбист (нар.) - сотрудники Комитета государственной безопасности CCCP.
*Борис Кустодиев (1878-1927) - русский художник.
*Владимир Ленин (1870-1924) - лидер большевистской революции, глава советского правительства (1917-1924).
*Гражданская война в России (1917-1923) - ряд вооружённых конфликтов, последовавших за приходом к власти большевиков
*Иосиф Сталин (1878-1953) – политический, военный деятель, Генеральный секретарь ЦК ВКП, глава СССР (1924-1953).
*ГУЛАГ - Главное управление лагерей и мест заключения в 1930-1956 годах.
*Сергей Есенин (1895-1925) – поэт, представитель новокрестьянской поэзии.
*Павел Могилевцев. - председатель и член Брянской городской Думы 1892–1902 гг.. За благотворительность был награжден золотой медалью.
*Раскулачивание (раскрестьянивание) – с 1928 года политические репрессии, применявшиеся в административном порядке.
*Тройки НКВД - органы административной (внесудебной) репрессии при управлениях НКВД.
*Сталинские расстрельные списки - досудебные перечни лиц, подлежащих осуждению Военной коллегией Верховного суда.
*«Перестройка» - название реформ и новой идеологии советского партийного руководства в 1990-х годах.