ГЛАВА 8.
ИСПОВЕДЬ СОНИ-5. МАКС И ПИППА.
Похоронив первого мужа в 48 лет, а второго в 63 года, смирилась и больше в сторону мужчин не смотрела.
“Хватит двух покойников, – сказала себе. – Классическая „чёрная вдова“, Софьюшка? Живи она. Столько потерь, ушедших до срока любимых! Столько боли и слёз…”
Одинокой не чувствовала себя: внуки, дети, дома. Дом Свена тоже стал моим.
Боялась туда одна ездить, а Ласка со мной никак не соглашалась! Сколько ни привозила в поместье – тут же сбегала обратно домой. Пришлось ездить поневоле и часто: содержала в порядке особнячок, ухаживала за садом и цветниками, поливала, полола, а дети задорно и с упоением возились вокруг, радостно оборачиваясь и улыбаясь, даже махая ручками, словно видели рядом с нами… Свена!
Опять чуть с ума не сошла: три приведения – это уже пахло кошмаром! Я их чувствовала рядом физически! Но если с духами мужей ладила, относилась с тёплой грустью и пиететом, то с призраком Макса было трудно. Очень.
Почему? Он слишком часто проявлялся в зяте.
Мне стоило неимоверных усилий, чтобы вновь не наделать тех ошибок, что от отчаяния совершила после смерти Сержа.
Спасибо Стасику. Понимал, успокаивал, часто обнимал знакомым объятием и старался не провоцировать, хотя ему явно не хватало наших поцелуев, телесной любви.
Когда чувствовала это, не отказывала в малом. Но для мальчика моего повзрослевшего это означало несколько иное, а я неглупая: любя жену, любил и меня. Сильно. Лишь однажды уступила в большем, когда Светик опять сорвалась. Поддержала Стасика, спасла от страшных мыслей и дел – почувствовала недоброе. Потом вновь свела всё до минимума – отстегнула “лонжу”. Зятю нужно было разобраться с Ланочкой без моей помощи, как и мне.
Понимала: пора брать себя в руки и справляться с проблемами самостоятельно, а не наваливать на них, пусть и приятные, эмоции и переживания, словно пуховое одеяло: и греет, и оберегает, и баюкает, но есть ещё и реальная жизнь.
Стала редкой гостьей в большом особняке, чаще у Свена обитала, пока не почувствовала и там дискомфорт. Даже реально стала подумывать о продаже, но никак не могла отважиться и что-то конкретное решить. Колебалась, раздираемая противоречивыми чувствами и стремлениями: сохранить память или освободиться от неё, а, заодно, и от призраков. Глупо, конечно. По-детски как-то. Будто они привязаны к стенам! Нет, не к стенам. Они останутся, пока есть живые, те, к кому испытывали такие сильные чувства при жизни, те, кто их любовью и памятью держатся здесь, на земле.
Выход нашёлся внезапно и неожиданно.
Весной 2007-го года моим детям исполнилось по 21-му году – совершеннолетие!
Закатили пир-на-весь-мир по-русски: с самоварами и пельменями, с блинами, водочкой с икорочкой, с ряжеными и розыгрышами.
Когда встал вопрос о долях наследства и подарках, Макс огорошил.
– Мам, если это не оскорбит тебя, я хотел бы жить в доме Свегорда.
Сказать, что удивил – ничего не сказать.
Сын признал шведа не только, как моего мужа, но и как отца! Вот только когда объяснился отчиму в любви.
Плакала долго, обнимая Максимку.
– Тогда, и я хочу маленький домик! – Пиппа от брата не отставала.
– Почему маленький?
Стас положил перед ней документы на особнячок, что находился по другую сторону района.
– Три спальни! Ты – будущая мать, заполняй их потихоньку, родная.
Поцеловал раскрасневшуюся Филиппу в обе щёки.
– Но как только заманишь в дом приличного парня, не раньше!
Все расхохотались по-доброму, а пунцовая Пиппа сопела и ворчала. Знали о том, что с парнями она оочень сурова. Ещё даже не целовалась!
Так, совершенно неожиданно для себя, мои дети покинули родовое гнездо Вайтов, став, наконец, самими собой – Бейлис.
Макс жил теперь в своём доме.
О Свене не забывал, пользовался его машиной, не желая и слышать о новой, более современной модели. Она ему была дорога до винтиков, которые перебирал с отчимом, а тот просто рассказывал о жизни: своей, жены-покойницы, сородичах, работе, о далёкой Родине: городке Свег на реке Юснон, где так и не побывал и очень об этом жалел всю жизнь.
– …Свег – самый главный город Херьедалена, и оттуда начинается дорога в горы, – терпеливо рассказывал, искоса поглядывая на паренька. – На довольно большой территории проживает около 11 тысяч человек, с плотностью не более 1 человека на квадратный километр, представляешь? – улыбался, сверкнув синью севера. – Там лес, и он простирается везде и всюду. Извилистые реки с высокими порогами хороши для гребли, рафтинга и рыбалки. Вот бы съездить! Есть и горы. Самая близкая гора, на которой есть лыжная трасса, находится в 30 минутах езды от поселения.
Старательно подтягивая раскрутившиеся гайки, продолжал говорить и мечтать.
– В окрестностях Свега сохранились небольшие поселки: Дубверг, Эверберг, Юттерберг и Эгген. В поселках можно обнаружить постройки XVIII века. Там всё замшелое, в поросли трав и мхов, стланика. А севернее Свега располагается Гаммель-Ремсгорден – усадьба начала XVIII века с прекрасным интерьером. В 15 километрах восточнее Свега лежит поселок Эльврос. В местной церкви находится красиво раскрашенная колокольня – достойная достопримечательность и радость глазам.
Усмехнувшись, просил передать другой ключ, не переставая искушать Макса чарующей картинкой Родины.
– Считается, что Лильхердаль, находящийся в 30 километрах от Свега, был основан викингом по имени Херьюльф. Неподалёку существует одна из последних приусадебных ферм, которая действует до сих пор – в Бильдхёсте. На ферме разводят крупный и мелкий рогатый скот. А в Хамре Скансе с XVIII века сохранились укрепления из дерева. Там всё было раньше из камня и дерева. Сейчас тоже о нём не забывают, но современность наседает…
А ещё говорил о том, что родная кровь чувствуется всегда. Что, встретив Соню, сердце дёрнулось, хоть и принял её за молоденькую девушку. Что не удивился бы, если б узнал, что предки Софи были скандинавами – он услышал в ней зов крови. Что придёт такое время, и Максу доведётся подобное пережить: услышать зов родного по крови человека – его судьбы.
– …Когда она тебя позовёт – только бог знает. Это может случиться завтра, а может в шестьдесят. Судьба причудлива и непредсказуема: просто надо в это верить и терпеливо ждать чуда – знака свыше. Время настанет – стукнет, не пропустишь, даст такого пинка, не проворонишь!
Так, смеясь, предрёк судьбу смущённому парню, ставшему сразу родным.
Сын рассказал мне это позже, сидя возле кровати в клинике.
И ещё о том, что только в доме Свегорда опять стал видеть… то приведение, что наблюдал с детства: молодого, высокого, красивого мужчину, которого вдруг перестал замечать и чувствовать в тринадцать лет.
Вот что за грусть тогда снедала моего мальчика!
Я не нашла в себе силы рассказать обожаемому сыну, что это за мужчина, почему приходит к нему. Не смогла даже рта раскрыть! Не посмела. Струсила.
Когда Максим отделился от нас, я старалась быть для него всем – рассмеялся только!
Обняв, тактично дал понять, что достаточно вырос – справится. Оправдал надежды.
Преподавал, обожал племянников, возясь с ними в свободное время. Набивал машину Свена и ехал на озёра. Возвращались с облупленными носами и плечами, голодные, грязные, но счастливые!
Только одно меня настораживало и печалило – одинок. Почему так получалось, не понимала.
Макс в отца – красив до ослепления! Девушки спотыкались, когда мы с ним выходили в свет, головы сворачивали, истерики закатывали. Когда был одет в смокинг: высокий, статный, мощный, с развёрнутыми плечами и тонкой талией, с длинными и красивыми ногами, с великолепными кистями рук и музыкальными пальцами, даже у меня, матери, начинали дрожать руки и голос, если обнимал за плечи или талию. А когда вдруг сильно сжимал, прижимая к себе, не могла сдержать крупной дрожи тела и слёз – накрывало ощущение дежавю!
Едва сдерживалась, памятуя о том времени, когда бездумно кидалась на Стасика.
Спасибо, Макс понимал, ласково целовал седую глупую голову и шептал: “Он иногда поселяется во мне”.
Так почему же не интересовался девушками? Искал похожую на меня? Найдёт ли? Не станет ли призрак в этих поисках помехой? Волновалась и переживала за сына просто невероятно.
С Филиппой нисколько не было легче.
С чего она себе в голову вбила, что одной жить лучше?
Любила полное одиночество. Училась великолепно, потом пошла работать, как и брат была активна, мила, дружелюбна… Вот-вот, именно. Друже-любна. И только. Друзей любила, дружила с ними, не больше. А её сверстницы романы крутили, выходили замуж, рожали деток, а она…
На все наши попытки поговорить, следовал один ответ:
– Жду чуда.
Как же я смеялась, увидев однажды, во что это “чудо” вылилось!
…Получив ключи от собственного домика, затеяла переезд.
Позвонив по первому же телефону, вычитанному в местной газетёнке, стала ожидать с важным видом во дворе большого трейлера с целой бригадой профессиональных грузчиков и новомодной спецтехникой. Ну-ну.
Приехал маленький раздолбанный грузовичок с парой крепких молодых парней!
– Ээээ, парни… – опешила, – а кто будет мебель переносить? А… рояль? Да и кровать у меня – аэродром…
– Разберём-распилим! – загоготали.
Так и села в клумбу с ромашками! И пока сидела с разинутым ртом среди белого великолепия, начали резво грузить с мелочей. Пиппа и опомниться не успела, как первый “рейс” ушёл.
Старшой остался рядом.
– А… там?.. – проблеяла, таращась на высокого красавца-грузчика.
– Отец.
Разговорчивый такой. Помог, поднял с клумбы, отряхнул, протянул руку для знакомства.
– Джон я. Ривер. Семейная фирма. Сами и делаем, и перевозим, и… ломаем! – расхохотался.
– А ремонтом тоже занимаетесь?
– Конечно. Что сломать? – улыбаясь, внимательно рассматривал.
– Беседку просторную надо в саду поставить, – смутилась, зарделась румянцем, но быстро справилась, рассматривая славного парня.
– Нарисуйте – сделаем, – тепло улыбнулся и вспыхнул ушками забавной формы.
Вернулась машина, и опять братья стали быстро таскать вещи.
Вынося коробку, Джон неловко её перехватил, и она стала в его руках раскрываться… снизу.
– Ай! Диски!.. – Пиппа бросилась к коробке.
Одновременно кинувшись вниз, спасая вещи, ребята… ударились лбами с такой силой, что отлетели друг от друга, а коробка оказалась на земле, распластавшись и высыпав содержимое!
Конец пришёл многим хрупким и изящным вещицам.
Так и сидели молодые, рассматривая блестящие осколки, смущаясь и краснея, как помидоры.
– Вот и познакомились… – просипела оглушённая дочь, потирая шишку. – Филиппа Бейлис, – как во сне, протянула Джону руку.
Тут уж я не выдержала и вышла из кухни, откуда наблюдала всю сцену, и стала помогать собирать уцелевшие диски в новую коробку.
Пока собирали, упаковывали, мне удалось многое о семье парня узнать: большая и дружная, трудолюбивы и скромны, сами организовали маленькую фирму, начав с мелкого ремонта и помощи на дому. Теперь перевозками подрабатывают, нарастили мастерство в строительстве и реконструкции. Славная такая семья, хоть и с очень скромными доходами.
В Америку переехали их предки из Шотландии почти сто лет назад, в Канаде уже лет сорок живут. Старались с цветными не смешиваться, предпочитали брать девушек из Европы, предпочтительно, славянок, чем и были горды: породистые, высокие, статные, крепкие, красивые, голубоглазые и светловолосые!
Порадовались мои глаза, смотря на членов семьи Риверов. Почти свои, русские, почти родные.
Я благословила Джона, втайне от Пиппы, да простит меня моя гордая девочка. Я выступила в их истории настоящей сводней и рада этому чрезвычайно!
Не прошло и года, как моя девочка… влюбилась!
Джон стал частым гостем в её домике, полноценном особняке, надстроив большую крытую веранду позади, просторную беседку в садике, зону гриль на обустроенном заднем дворике.
Они и не заметили, что превращают домик одинокой девушки в настоящее семейное гнездо.
Макс часто навещал сестру, ревниво приглядывался к парню, интересовался семейной фирмой, наблюдал за попытками выжить в бурном море бизнеса, принимал у себя в домике, приглашая на маленькие праздники и торжества, привозил братьев в особняк к Вайтам – Стас дал “добро”. Только тогда Максим смилостивился и… благословил сестрёнку на любовь. Принял душой семью Риверов, став частым гостем и у них, и у Пиппы.
Поздней осенью 2008-го года скромно, чинно, по-семейному, мы сыграли свадьбу Пиппы и Джона.
На все вопросы к молодожёнам, почему до весны и тепла не подождали, оба так бурно покраснели, что семья в смехе повалилась на диваны и кресла.
Как же я тогда хохотала!..
Моя строгая пуританка Пиппа, гроза парней, непримиримый поборник нравственности, пропагандист чистоты и девственности, не дождалась свадьбы! Она ждала ребёнка!
Вот тогда-то я окончательно успокоилась на её счёт: только настоящая и искренняя, взаимная любовь могла так быстро сломать забор внутренних табу дочери.
Не удивлюсь, если Джон шепнёт, что Пиппа была инициатором добрачной связи.
Дочь оказалась очень страстной натурой и, как только поняла, что её тянет к Джону, а это произошло практически сразу, сопротивлялась влечению не слишком долго. Чувственность оказалась куда действеннее, чем наши дружеские подтрунивания.
Страсть нам не чужда.
Что ж, есть в кого: оба её родителя этим были грешны…
В конце апреля 2009-го года появилась на свет Мэгги Ривер – копия папа Джонни: белокурая, с ярко-голубыми глазками, с носиком-пуговкой и забавными ушками “с кисточками”! Наша с Сержем первая родная внучка.
На его могиле расплакалась в голос, оплакивая нерождённых детей несчастных влюблённых – Филиппа и Мариночки:
– Они были б большие, как Пиппа и Макс! Не внучку б я сейчас держала на руках, а правнуков! Может, и ты, Серж, не сгорел бы так рано? Боль потери, острое чувство бессилия выжгли твою чувствительную душу. Если б не это…
Эти мысли-изуверы мучили меня невыносимо. Вот и не справилась я с болью. Такая болезненная до сего дня потеря…
…В мае того же года мне стало нехорошо.
Не стала беспокоить никого из родных, вызвонила Стивена Оуэна, села в его машину, и он отвёз меня… к онкологу. Я уже давно заметила странную родинку на спине.
“Посевы” оказались положительными. Срок – полгода. Поздно кинулась. Не было никаких симптомов.
Стиви расплакался, вцепился, задрожал, стал бессвязно говорить:
– Нет, Соня! Не сдавайся! Не сейчас… Я совсем осиротею! Не покидай нас… Ты мне давно стала матерью… Только не плачь.
Я этого и не позволила. Зажала чувства в кулак, не собираясь вообще разжимать: на эмоции не оставалось времени. Нужно было завершать земные дела, коих ещё было немало.
Взяла с него слово чести о неразглашении.
Со стоном согласился, только долго целовал руки и называл мамой, замирал в каком-то мистическом ужасе, потом вновь принимался обнимать, жадно целуя голову и плечи.
Вздохнув тайком, поняла: “Кто тебе будет рассказывать о любимой Ланке? Кто приласкает, передаст для неё поцелуи? Несчастный мой Стиви! Обречён на вечную любовь, что давным-давно превратилась в жестокого мучителя, в бессердечного палача”.
Вернулись домой в полном молчании. Теперь нас объединяла не только его, но и моя новая большая тайна. Только он знал.
Не вините парня, молю.
Жизнь не стояла на месте.
Преподнеся страшную новость, тут же порадовала весёлой, счастливой, обнадёживающей и такой животворной!..
…Максим шёл пешком через сквер, яркий, буйно цветущий, благоухающий – первые числа июля. Лето! Задумался, загрустил, остановился у клумбы с ромашками, петуньями, ещё какой-то пёстрой мелочью. Боковым зрением заметил, как мимо проехала велосипедистка. Пропустив её, повернулся и пошёл дальше, и тут же, мгновение спустя, вскрик, грохот, звук упавшего велосипеда. Обернулся, чтобы помочь женщине – вдруг сильно упала, повредила что-нибудь. Повернувшись, едва сдержал смех.
Юная девушка поднималась с клумбы с ромашками, откуда он только что ушёл. Выбиралась задом, пятясь на четвереньках, да не просто выползала, а громко… материлась на русском!
Родной, солёный, кудрявый и заковыристый, крепкий матросский мат просто свалил с ног и вонзился в самое сердце Макса! Расхохотавшись, тут же стал извиняться на английском.
Пострадавшая повернула сердито голову, явив пунцовое, в ярких конопушках, лицо, откинула буйную, вьющуюся гриву тёмно-рыжих волос, сверкнула потрясающим изумрудом глаз в каштановых ресницах, растянула чувственный алый рот в голливудской улыбке и… помахала ручкой!
– Со мной всё хоккей, парень… – ворчала на скверном английском. – Вот, решила прилечь в траву. Не вписалась в поворот немного. Ничего! Поваляюсь недолго. Земля тёплая. Лето. В кайф.
Тут уж Макс просто рухнул рядом в бесстыдном откровенном ржаче, не в состоянии больше это коверканье терпеть! Дрыгал ногами, сидя рядом, и не мог остановиться и прекратить гомерический смех, который стал привлекать внимание зевак.
– Ну-ну, посклабься, паря, посклабься, пока бесплатно… – на русском заворчала пострадавшая.
Неприкрыто смеялась взором цвета молодой травы, ехидно прищуривала роскошные миндалевидные, немного раскосые глаза.
– Посижу уж рядом, так и быть, составлю тебе компанию и счастье всей твоей жизни, блин…
Максим протянул дрожащую руку к её уху и… снял ромашку, подарив ошалевшей девочке! Заглянув в распахнутые изумлённые глазищи, понял, что… пропал. Навсегда. Сразу. Это было, как удар в поддых: сильно, мощно, ярко и мучительно сладко, до колючих “мурашек” по телу, загоревшемуся, напрягшемуся, проснувшемуся, буйному. Тут же вспомнил слова Свена, выдохнул безмолвно: “Свершилось. Нашёл. Она!”
Взял себя в руки, успокоил смех. Встав, поднял с земли девушку, отряхнул, поставил перед собой, окунулся в потрясённые колдовские глаза. Положил руки на плечики, осмотрел: “Малышка! Едва метр пятьдесят. Дюймовочка зеленоглазая”.
– Я Максим Беликов. Здесь – Макс Бейлис. Привет, – на русском спокойно и с достоинством.
Волнение ушло: “Я нашёл судьбу. Спасибо, Свегорд! Почувствовал всем телом, душой и кровью. Это моя женщина”.
– Финиш! Все ж свои! Ну, как в Одессе, че сло! – девушка расхохоталась.
Стихла быстро и уже не сводила восхищённых, затаившихся, ведьмовских, древних глаз.
– Шерил я. Зильберман. Тут – Сильвер, – криво хмыкнула, закатила глаза, покраснев и закусив губу. – Привет, Макс.
Эту историю сын сам и рассказал, когда приходил ко мне с посещениями в больницу.
Девушка оказалась дочерью еврейских эмигрантов, выехавших из советской Одессы с Перестройкой. Она родилась уже в Канаде, и родители назвали местным именем, чтобы адаптация прошла ровнее. Не вышло.
Оставшаяся в Одессе бабушка, скучая, так часто забирала к себе внучку, что она так и не освоила в совершенстве ни английского, ни французского языка. Шерил лучше говорила на русском, украинском, еврейском и суржике, нежели на них.
Макс вызвался заняться девочкой, в чём весьма преуспел.
…Теперь, находясь на больничной кровати, я подвожу итоги своей жизни и близких, поражаюсь одной закономерности, неизменно присутствовавшей в судьбе моих детей: зелёные глаза – ромашки – рыжие волосы.
Марина и Шерил: зеленоглазы, неистовы, немного ведьмы.
Стас и Света, Макс: ромашки – тотем для них.
Светка, Шерил, Вероника: рыжие волосы, пожар души и тела, и… наказание мужским сердцам.
Что их всех ждёт?..
09.12.2009 г. Беликова-Кузьмина София Андреевна. Торонто, Канада».
– …Это конец. Всё.
Заплаканная Пиппа закрыла заключительную страницу тетради, которую неспешно читала последние сутки, заменив Макса, и прижала её к себе.
– Мама умерла 20 декабря 2009-го года, не дожив до Рождества. Оно тогда впервые прошло без неё. Было тихо и грустно. Мы все собрались в Большой гостиной в особняке…
Не договорив, смолкла, прижалась к брату, заплакала, не сумев справиться с горем, не отпустившем её любящего сердца: «Сирота! Круглая. Как и Макс».
– А я так и не успел ей сообщить, что сделал Шерил предложение. Она тогда ещё не ответила мне, вот и не был уверен в согласии. Жаль. Мама бы ушла в мир иной с сознанием, с твёрдой уверенностью, что весной мы поженимся… – Макс тоже едва сдерживал слёзы, гладя любовно спинку Пиппы. – Вот с тех пор и казню себя. Всё думаю, может, стоило всё же ей сказать?..
– Она это узнала позже, не сомневайся. Они все рядом, не ушли, я это точно знаю.
Лана села рядом, прижавшись, обняла его, как мама: сильно, купаясь в ауре и мощи крепкого тела, припадая к груди, слушая гулкий взволнованный стук сердца.
Пиппу поманил Стасик, посадив к себе на колени, ласкаясь, гладя, целуя плечи и руки.
– Да ты и сам знаешь. И всегда знал, – Лана заглянула в глаза брату.
– Уже нет. Больше не вижу, – шёпотом, побледнев, отведя страдающие глаза.
– Они Шерил испугались! Ведьма она! – мягко рассмеялись по-доброму хором родные!
– Шер уже расплатилась за этот дар сыном…
Мягко отстранив Лану, Макс порывисто встал и подошёл к прозрачной двери, стал мрачно смотреть на озеро Каварта-Лейк.
Повисла мгновенная тягостная тишина.
Стас, поцеловав Пиппу в голову, вернул на диван, неслышно вышел на кухню сварить всем кофе и оторваться от жуткой и невыносимой атмосферы.
Оставшись один, задохнулся от слёз, застонал от накатившего горького отчаяния и осознания полнейшего бессилия перед судьбой.
«Бедная Соня! Ты так и не забыла своего Максима. Несчастная моя Сонечка… Любимая! Как тебя жаль, родная! Ты мне так нужна, мама! Приходи, проявись, покажись, молю… Мне нужны твои руки и губы! И тело… И твоя любовь… И твоя дрожь… Так тоскую по тебе, моя радость…»
– Как тебе её исповедь? – Света беззвучно оказалась рядом.
– Ужас. Трясёт всего… – еле просипел.
Помолчали несколько минут.
– Нет, нам тоже досталось немало, но ей… Такая измученная душа! Ушла, по-прежнему неистово его любя! Вот это любовь! Пронесла сквозь всю жизнь, любя его и там, за гранью…
Ласково обнял жену, целуя голову вздрагивающими губами, стараясь всеми силами задавить боль в душе и тоску по ушедшей. Едва удалось.
Напрягся, кое-что вспомнив.
– Светик… – шёпотом на русском, – прости меня… Скрыл. Не моя была тайна… Не смог, не сумел…
Вскинув сапфировые глазищи, положила пальчики на его губы, покачала головой, любя и прощая.
Захлебнулся слезами, хотел объяснить, но жена лишь приникла к губам с признательным поцелуем: «От неё!» Замер, озноб пробил спину: «Светка с Соней на связи!»
Утвердительно закрыла глаза, словно ставя точку.
Стихли, успокоились, смотря на гладь озера.
– Хорошо тут. Спокойно. Она так любила здесь бывать! Природа очень похожа на русскую, правда?
– Да. Не потому ли картины здесь легко пишутся?
Повернула конопатое личико, улыбнулась светло и нежно, словно вечерним, закатным оранжевым солнцем согрела его исстрадавшуюся душу, поддерживая, напоминая радостное, потаённое, только их, личное, давнее и незабываемое.
Затрепетал, шепча: «Волшебница моя, желанная», стал целовать золотые брызги на личике, шейке и спинке. Ласкаясь со стоном, повернул к себе задом, вжимаясь бездумно в мячики…
– Не хулигань. Не здесь… – обернулась, заглянула как-то по-особенному в родные глаза. – Я напишу цикл картин по её дневнику.
– А остальные согласятся? – отпустил.
Одурь схлынула, выпрямился, замер, побледнел, встревожился:
– Как думаешь?
– Спросим. Лица всегда можно написать другие, – ободряюще улыбнулась.
Подхватила серебряный подносик с кофе, а Стасик другой, с ручками, поставив туда пару фруктовых пирогов.
– …Как вы отнесётесь к идее цикла картин?
Лана, убрав со стола подносы и чашки, приступила к обсуждению назревшего вопроса. Села на диван, прижалась к мужу, обводя сестру и брата настороженными глазами цвета осеннего Онтарио.
– По её исповеди? – Пиппа распахнула серые глаза, побледнела, сильно заволновалась.
– Да тут фильм снимать надо! – Макс напрягся, вскинул голову, нервный румянец проступил на скулах. – Только, кто за такое возьмётся? Кто замахнётся поднять непомерное и неподъёмное? Кто осмелится сунуться в Россию, в архивы, в этот осинник? Никто не посмеет выступить в качестве «их» консультанта или даже историка! Тот страх ещё не изжит в сердцах! По сей день!
– Снимут где-нибудь в Болгарии, а на консультантах сэкономят – домыслить дешевле, – пренебрежительно махнул рукой Стасик, скривив губы в презрительной усмешке.
– Нет, уж лучше пусть будут картины, – Пиппа со слезами прошептала. – Однако…
– Не беспокойся, лица напишу другие. Можете сами выбрать, кого бы хотели видеть вместо себя!
Легко и загадочно рассмеявшись, художница настроила всех на легкомысленный лад.
– Чур, я – Софи Лорен! – сестра покатилась от смеха на диване.
– Похожа: маленькая, стройная, черноволосая, талия и бёдра на месте. Только… есть проблемка в области… – Лана хулиганила.
– Нарастит! Вставит импланты! – Стасик подхватил эстафету.
– Тьфу нас вас! – засопела, покраснела Пиппа.
– А я – Антонио Бандерас или Николас Кейдж, – томно закатил тёмно-серые глаза Максим.
Потолок содрогнулся от хохота четырёх глоток.
– Тогда, мне останется Шон Коннери или Пирс Броснан, – улыбался Стас, поглаживая седеющие благородные виски.
– Тогда, я – Джулия Робертс! – Ланка растянула рот в широченной улыбке, явив на обозрение публике все зубы.
Опять расхохотались.
– Ага, да нас исками завалят! Даже на лица «copyright», – Макс сбавил обороты.
Притих, сел рядом с Пиппой, посмотрел на посерьёзневшую старшую сестру.
– Ушедших лица уже можно написать, а ещё здравствующих… немного сместить акценты: цвет волос, глаз, рост, грудь… – обнял двойняшку, мягко смеясь.
– Допроситесь: в виде гоблинов вас напишу! – озорничала художница.
Долго веселились, дурачились, сбрасывая тяжесть и боль, ужас и горечь, пережитые в эти дни, пока вместе с памятью и матерью вновь проживали свои и чужие жизни.
Оказалось, они просто ещё не были готовы пересмотреть собственные жизни и столкнуться с неприглядными фактами лицом к лицу. То ли время ещё не пришло, то ли не созрели до конца души. Кто знает? Знали лишь одно: рано жить прошлым, настоящее и будущее впереди, вот о них и хотелось думать. Только о них. А для анализа прожитого ещё придёт время и место. Этого не избежать, конечно.
В Торонто, прощаясь с братом и сестрой, Лана решила.
– Начну писать не с нашей истории, а с самого начала – с родителей. С любви Сергея и Софии. С той самой, трудной и неудобной, правды. Их история тесно переплетается с судьбой сына и его Марины, вот и выльется цикл в плавное, законченное по смыслу, повествование. Потом, вполне возможно, киношники вновь нарисуются – всё деньги и слава, а ушедшим – память.
– Знаешь, милая… – Максим непонятно посмотрел на Лану, – такая странная картинка вдруг всплыла в голове…
Понимающе кивнула, поддерживая и побуждая к свободному изложению замысла.
– А что, если под каждой картиной поместить небольшой отрывок… Не описание, а…
– Я поняла. Предыстория мизансцены или её последствия.
– Да. Спасибо, – облегчённо вздохнул, смущённо зардевшись красивым лицом. – Трудно порой объяснить, что видишь. Не художник я!
– Нам придётся сесть за сценарий, – Стас встревожился, посмотрев на жену. – Никто за нас этого не сможет сделать. Подробности знаем лишь мы с тобой. А при таком жёстком цейтноте…
– Можно ограничиться маленьким комментарием, раскрывающим смысл полотна.
Кивнули молча, единодушно подумав: «Хорошая идея». На том и расстались, крепко обнявшись и передав родичам приветы и приглашение на субботний семейный обед к Вайтам.
Вечером Лана стояла у мольберта, нанося первые штрихи будущей картины.
…Через два часа Стас мягко вынул из её онемевших пальцев кисти и карандаш, вытер скипидаром, вымыл мылом, протёр насухо.
Света всё ещё видела перед глазами замысел полотна, шевеля неслышно губами:
– …Дети… темнота… части тел… руки на голом торсе… луна в окно потоком голубым…
Подхватив на руки жену, на ходу раздевал, целуя и шепча:
– Будут тебе, родная, скоро и дети от Ники, и темнота нашей спальни со скошенными потолками под крышей, и части наших сплетённых тел, и руки на твоём и моём обнажённом торсе, любимая моя. Единственная судьба и жизнь моя, Светочка. И луна будет светить нам в окно широким потоком прямо на большую кровать, где мы с тобой зачали наших детей, Ромашка моя Хотьковская. И если бог так решит, то подарит нам первой внучку. Назовём её Соней.
Ноябрь 2013 г. Продолжение следует.
http://www.proza.ru/2013/11/22/152