Дизель-поезд Одесса-Кишинев медленно продвигался по молдавской земле, прорезая собой гордость руководства молдавской республики – пальметный яблочный сад, раскинувшийся по обе стороны железной дороги.
Слева по ходу поезда проплыли какие-то одноэтажные каменные постройки с большими окнами и небольшой водоем рядом. Из водоема внутрь здания уходили толстые трубы.
– Это наш институт спроектировал, насосная станция называется, – прервав игру в карты, сообщил Цукерман.
– Бывший институт, – поправил его Лобидзе.
– Да, теперь уже бывший, – с грустью согласился Коля.
– Вот и хорошо – теперь меньше болот осушат, – вступил в разговор Силикатов. – Уже озеро Сасык возле Татарбунар рассаливали – теперь там даже жабы не квакают.
– Не рассаливали, а уменьшали соленость, – огрызнулся Цукерман.
– И теперь там соль добывают открытым способом, – сошкрябывают со дна высохшего болота,– не унимался Силикатов.
– Так это ты, Коля, реки в обратную сторону поворачиваешь? – не удержался Гаркенко.
– Ну, ладно, хватит его кусать, – заступился за Колю Лобидзе.– Сдавай лучше карты. Я раньше ездил туда охотиться, а теперь там даже камыш не растет – пустыня Кара-Кум.
Третий час друзья резались в переводного «дурака».
Извиваясь красной лентой, поезд нес четверых друзей навстречу неведомой жизни – службе в Советской Армии.
Друзья получили в штабе округа предписания явиться 18 августа 1980 года в Кишинев, где дислоцировался штаб армии, впоследствии ставшей знаменитой.
Страна Советов вела в это время «освободительную кампанию» в Афганистане, куда с конца прошлого года направляла все больше и больше офицеров и солдат. По всей стране разворачивались воинские соединения.
Ощущался острый дефицит в младшем офицерском составе.
Выход чиновниками в погонах был найден – призвать на два года офицеров запаса, получивших знания и звания на военных кафедрах гражданских институтов и не прошедших срочную службу.
Так очутились четверо сугубо гражданских лиц в пути, промежуточная остановка которого называлась всеобщая воинская обязанность.
По прибытии поезда в Кишинев, минут пятнадцать друзья наблюдали, как Цукерман выгружается из вагона. За ним из вагона появились два огромных фибровых чемодана, один из которых (вероятно, ровесник самого Цукермана) был плотно перевязан бечевкой. На плечах висел рюкзак, который мог поднять разве что штангист, на шее болталась матерчатая сумка, доверху набитая консервами.
Цукерман с таким количеством носильных вещей походил на коробейника, возвращающегося домой, из Москвы в Коломну, после удачного колбасного рейда.
– Мыкола! – дождавшись, когда наконец-то Цукерман выберется из вагона, воскликнул от удивления Гаркенко, у которого на плече висела всего одна миниатюрная сумочка , в которой лежала колода игральных карт. – Что ты набрал? На два года жратвы?
– Может быть хрусталь, ковры, – предположил Игорь. – Смотрите, еле ноги волочет.
– Хватит издеваться, взял самое необходимое. Лучше помогли бы, чем зубы скалить, – взмолился бедняга Коля.
– А раскладной диван-шихвоньер ты не забыл прихватить, – не унимался Серега. – Хочешь, могу очки помочь понести.
– Да пошел ты! – сквозь зубы процедил Мыкола.
– Коля! Давай все шмотье сдадим в камеру хранения, – миролюбиво предложил Игорь. – Все равно сюда вернемся.
– Ни за что! – категорически отрезал Коля. – Никогда еще Цукерман ничего не сдавал! Не верю я этим камерам захоронения, вдруг сопрут что-нибудь, что я потом буду делать?
– А что у тебя там? – опять пристал Серега.
– Не твое собачье дело, все мое ношу с собой! – отрезал Цукерман, давая понять, что разговор окончен.
В штаб армии, располагавшийся в центре города, добрались без приключений.
Там уже тосковали человек сто тридцать, таких же новоиспеченных офицеров, ожидающих приговора. «Приговор» для четверых друзей, как потом они оценили, был удачным.
Служить предстояло в Приднестровске, в ста километрах от родной Одессы.
Изрядно отметив удачный старт, не пропустив ни одной Кишиневской винарки, уставшая от избытка впечатлений, скорее возлияний, нетвердой походкой «нечистая четверка» прибыла на железнодорожный вокзал Кишинева.
Оказалось, в этот поздний час в Приднестровск можно было уехать лишь на скором поезде Кишинев – Москва.
– На автобус не пойду, – канючил Серега. – Я устал, я спать хочу, этот проклятый сумка мне весь плечо отдавил.
– Перестань ныть, бери пример с Мыколы - наш Геракл. Лучше иди договаривайся с проводниками, – попытался утихомирить Серегу Игорь.
– Я не умею, – не унимался Серега. – Пусть Колюня идет, он в очках.
– Вот гад! Чуть что, сразу очкастый. Никуда не пойду. Буду помирать здесь до утра, – твердо сказал Колюня.
– Кончайте гавкать, – сказал Силикатов, до сих пор не участвующий в разговоре. – Игорь! Идем договариваться, до отхода паровоза десять минут осталось, не успеем Цукермана загрузить.
Уютно расположившись в купе спального вагона, друзья не сразу обнаружили, что они не одни.
В темноте, возле окна, с опаской наблюдая за странными перемещениями четверых, не совсем трезвых людей, вернее совсем нетрезвых, сидел темнокожий тип.
– Ты кто? – первым заметил темное пятно Игорь. – Живешь тут? Умыться не успел?
– Ду ю спик инглиш? – спросил у темнокожего больно умный Силикатов, пытаясь блеснуть своей эрудицией.
– Трохи дует. А ты не умничай, англосакс недобитый, – перебил его Игорь.
Забившийся в угол негр владел русским языком на том же уровне, на каком Игорь мог изъясняться на языке племени Суахили, что, однако, последнего нисколько не смущало.
– Он из Сомали. А, может, из Эфиопии. Зовут Толян. Едет в Москву… или в Киев, – выслушав лепетание негра, «перевел» Игорь.
– Выпить хочешь, Лумумба? – предложил темнокожему пассажиру Игорь. – Жека, налей ему стакашку!
Толян Лумумба в ответ забормотал что-то, размахивая руками, как мельница.
– Не хочет, падла, брезгует, – со злостью заворчал Серега. – Хочет, наверное, чемодан спереть у тебя, Колюня. Смотри, как руками загребает, словно фекальный насос.
– Да я его, гада, задушу как собаку, – зашипел яростно Колюня. – Не выпьешь, гадюка, убью!
Лумумба понял, что упираться бесполезно, взял стакан, понюхал жидкость, дико скривился и сделал маленький глоток.
Даже смотреть на Толяна было тошнотворно. С трудом подавляя в себе рвотные потуги, Толян, широко раскрывая рот как жаба, жадно хватал воздух.
– Смотри, Цукер, он сам сейчас подохнет, тебя без работы оставит, – с кривой ухмылкой сказал Серега.
– Ничего, они живучие! – авторитетно заявил Игорь. – Я знаю! У нас в институте в группе был один, помнишь, Коля? Хлебал все подряд, как жеребец! И хоть бы хны! Сейчас, кажется вице-премьер, где-то в Зимбабве.
– Серега! Что ты за гадость купил? – вдруг взорвался Женя, понюхав содержимое стакана. – Жидкость для травли клопов? От одного аромата можно «кондратия» схватить.
– Ты чего орешь? – попробовав жидкость, огрызнулся Серега. – Классный напиток. Ты же знаешь, водка бывает двух сортов: хорошая и очень хорошая. Так эта – хорошая. «Мерцишор» называется, из гнилых яблок – молдавский «Кальвадос». Нектар!
– Сам ты «Кальвадос»! – не унимался Женя. – Ничего нельзя поручить. Сам и лакай свой нектар. Чуть было на международный конфликт не нарвались.
– Подумаешь! Адвокат нашелся! Ни черта с ним не будет. Они у себя там только «Кальвадос» и хлещут. К утру аклимается. Не хочешь – не пей! Нам больше будет! Правильно, Игорь? – ища поддержки, не признавал свою оплошность Серега.
В штаб соединения, куда получила назначение веселая четверка, прибыли за полночь. «Перегар стоял на гектар».
Разбуженного дежурного по штабу чуть было не хватил инфаркт. Такой наглости – явиться для прохождения службы в таком состоянии, да еще ночью, не могли позволить себе даже кадровые офицеры. Руки чесались у дежурного отправить всех в комендатуру. Но, пока руки были еще коротки.
Получив от ворот поворот, четверка не горюя, узнав адрес гарнизонной гостиницы, отправилась восвояси.
Троллейбусы в этот поздний час уже не ходили, метро еще не спроектировали, в такси, как пел Высоцкий, «не содють».
– «Ой, кто-то с горочки спустился, наверно, пьяный муж свалился», – распевая в три горла так, что с деревьев опадала листва, завтрашние офицеры бодро зашагали через весь город.
Цукерман, под тяжестью своих чемоданов, проклиная все армии на свете, плелся метрах в двадцати от авангарда и участия в хоровом завывании не принимал.
– Не бросайте меня, мне тяжело. У меня дистония, тахикардия; я, когда выпью, вблизи плохо вижу, а вдали ничего не помню, – пытался перекричать хор «Пятницкого» Коля.
– А энурез тебя не беспокоит? – тут же откликнулся заботливый Серега.
– Я тебя предупреждал! Зачем брал ковры, хрусталь? Говорил тебе: «золото бери», – с издевкой спрашивал Игорь.
– Все! – отрешенно сказал Коля, упав как подкошенный на свои чемоданы. – Больше не могу! Пристрелите меня.
– Не придуривайся, Цукер, осталось немного – километра три, – ответил ему Сергей. – Дай колбасы, легче чемодан будет... Удавишься, а не дашь! Вставай, симулянт, пошли.
Пока шли переговоры, к четверке ночных путников подъехал милицейский УАЗик (видимо, кто-то из местных жителей уже успел настучать), откуда с автоматами и трехэтажными матами, как горох посыпались менты. Спьяну показалось, что их было человек двадцать.
– Руки вверх! Всем стоять! – завизжал мент с погонами младшего сержанта, наверное, старший по званию. – Сопротивление бесполезно! Где хрусталь, ковры, золото, бриллианты?
– Успокойся, начальник, – спокойно ответил ему Игорь, – мы офицеры, вот документы. Следуем в часть.
Выяснив, что вызов оказался ложным, менты, «несолоно хлебавши», убрались, даже не предложив подвести горе-вояк в общежитие.
Общежитие отыскали часам к трем ночи. Бабушка-вахтер категорически отказывала в просьбе четырех незнакомых переночевать до утра. Но все же, вняв мольбам и увидев в замочную скважину замученного Цукермана, обвешанного чемоданами, как новогодняя елка, сдалась и причитая:
– Что же вы, здоровые лбы, на самого меньшего все взвалили! – пустила переночевать в вестибюле.
Однако попытки устроиться на вестибюльном диване успехом не увенчались. Как ни садились, как ни ложились, Цукерману места не хватало.
– Ну ты и разожрался, Колюня! – сказал Игорь, самый «маленький» и «худенький» из всей четверки (ростом под два метра и весом больше ста килограммов). – Из-за тебя нам и примоститься негде.
Колюня, ростом ниже всех из четверых, а весом, по выражению Игоря, пятьдесят килограммов с кроватью, от усталости огрызаться не мог и только тихо шипел, отчего загривок у него раздувался как у кобры.
Пришлось опять будить старуху. После длительных переговоров, в обмен на червонец бабушка выдала ключи от комнаты № 12, в которой коек оказалось целых двенадцать.
– Теперь каждому по три! – обрадовался Силикатов.
Утром, быстро приведя себя в порядок, друзья поехали «сдаваться» в часть. Серега же успел «увести» у Цукермана кусок колбасы, пока тот бегал в туалет.
Вчерашний гадюка-дежурный уже успел раздуть ночной приезд новобранцев как ЧП гарнизонного масштаба.
Друзья по несчастью в первый же день поняли, что карьера в армии им теперь не светит.