1 мая, рассвет
Сон, о великий утешитель и лекарь, где же ты?.. Прими меня в свое королевство, оторви меня от страхов и сомнений… Глаза уже не желают видеть мир вокруг, беспокойный разум грезит о спасительном забытье. Солнце за окном масляным пятном расползается по белесому небу. Оно не дает света, утопая в густых клочьях тумана. Кругом царит вязкий полумрак. Тихий утренний пересвист скворцов режет мой слух, заставляя нервно ворочаться во влажной нездоровой постели.
Ночь была адом, настоящим, а не воображаемым. И в природе, и в моем доме, и в моей душе бесновались полчища демонов. Бушевала гроза – удивительно, в последний-то день апреля, а такая сильная! Оглушительные раскаты грома сотрясали стены дома, будто он находился на поле битвы великанов в самый разгар сражения. Яркие всполохи молний ослепляли, как никогда. Дождь оглушительно барабанил, словно был не из воды, а из свинца. Казалось, что стекла не выдержат такого натиска и брызнут тысячами острых осколков. Но не спал я совсем не из-за грозы. Хохот, неистовый и проходящий любые преграды, разрывал воздух. Крики и стоны, вперемешку с ним, заставляли меня съеживаться под одеялом и зажимать уши руками. Это была Эльвира… Ведьма… Или сам дьявол в обличии человека. Да, эту ночь мне никогда не забыть – Вальпургиеву ночь.
Все началось еще вечером. Эльвира заставила меня нарубить большую кучу дров.
– Чтоб горели ярко-ярко, долго-долго! – неестественно высоким голосом требовательно выкрикивала она, пугая меня своей ненормальной веселостью. Я молча рубил сосну и березу, пытаясь не обращать внимания на странное поведение жены. Она же разделась донага и бегала вокруг меня широкими кругами, то и дело вскидывая кверху руки и выкрикивая что-то непонятное, но таким остервенелым голосом, что по спине у меня пробегал холод. Похоже, что это были какие-то заклинания. Я не понимал, что это вдруг на нее нашло, пока вдруг не вспомнил, какое сегодня число. Да, именно сегодня был «большой шабаш» для ведьм… По спине пробежал холод, но я продолжал рубить. Ведь все равно сделать я ничего
не мог. Хотя… Закрыть ее, пожалуй, мог, но что-то не позволяло мне. Наверное, все еще живая любовь.
Когда дрова были готовы, мы – да, именно мы, ведь я не мог, просто не мог не подчиняться ее обвиняющим и жестоким глазам – сложили их посреди двора. Я мелко дрожал в предчувствии чего-то ужасного, а Эльвира была весела настолько, что ухватила меня за руки и закружила в диком беспорядочном танце.
– А теперь разожги костер, Томас Ройс! – вскричала она, откидываясь назад и крепко держась за мои руки. Ее грудь при этом выгнулась вверх, приковав мой давно забывший ласку взгляд. Я замер, невольно залюбовавшись ее прекрасной кожей, розоватыми столбиками сосков, столь манящей женской природой… Как долго, Боже, как долго не касались мои пальцы трепещущего и ожидающего любимого тела... Как долго губы не жег огненный и в то же время такой нежный поцелуй… Как долго густой бархатистый голос не ласкал моего слуха… Я сжал Эльвиру в объятьях, зарывшись лицом в пьянящее укрытие между ее грудей.
– Моя дорогая… Душа моя… Вернись, умоляю, умоляю! – в беспамятстве шептал я хриплым от волнения голосом. И, кажется, плакал, не знаю. Она снова разразилась хохотом, крепко ухватила меня за волосы и пыталась оттащить от себя. Ее глаза горели, на щеках впервые за долгое время показался румянец. А голос – чужой, прожигающий, – бросил:
– Ничтожество… Какое же ты ничтожество, Том! – И снова заливистый хохот. – Ты ничем не лучше этих ублюдков! Этих жалких животных! – Ее рука резко взметнулась и с невероятной силой врезалась в мою щеку, оставив на ней пунцовый след. Я упал перед ней на колени и снова взмолился, не обращая внимания на боль и обиду:
– Дорогая моя, любимая, сокровище мое… прошу… прошу тебя… Я не смогу без тебя, ты понимаешь? Понимаешь ты?! – Последнюю фразу я уже выкрикнул; чувства, бушевавшие внутри и сдерживаемые столько времени, дали о себе знать в полной мере.
Эльвира вдруг притихла, уставилась на меня как-то удивленно и растеряно, будто я сказал что-то несусветное или непристойное. Она больше не смеялась, лишь только тяжело дышала. Глаза, обращенные ко мне, выражали глубокое сомнение. Потом она подалась ко мне, но тут замерла, будто испугавшись чего-то, потом снова подалась. Ее рука несмело коснулась моей растрепанной головы, следа от ее удара, губ, глаз… По щеке вдруг побежала крупная слеза.
– Том… – выдохнула она. – Том…
Я встал на ноги и порывисто прижал ее к груди, ощущая, как сердце подступило к горлу.
– Ты моя девочка, моя Эльвира… Я люблю тебя… Люблю…
Она прильнула ко мне в ответ, ее тело крупно дрожало, голова бессильно упала на мое плечо. Я покрывал ее поцелуями, гладил давно нечесаные спутанные волосы, передавал ее телу жар своего… Как прекрасна была она когда-то и как жалка сейчас!.. Воспоминания, которые вновь окутали меня густым облаком, были так мучительны. За что, за что все это нам? За что этой бедной девочке выпала такая тяжкая участь? Ответа не было, откуда ж ему взяться? Но сейчас она вновь была рядом. Пусть не такая, пусть всего на чуть-чуть, но все же рядом, и это казалось даром свыше, ведь мне показалось, что Бог услышал мои молитвы. показалось, что вот оно, счастье, снова укрыла нас своими большими белыми крыльями.
Но тут я услышал громкий, отчетливый голос откуда-то со стороны:
– Вот же проклятая ведьма! Что чудит! Наших мужей и сыновей в гробы уложила, а сама-то со своим муженьком развлекается! Проклята будь! Проклята! Проклята!
Медленно, как во сне, повернулся я на голос, ощущая всем телом, как напряглась Эльвира, как ее сердце приостановило свой бешеный бег. Она отскочила от меня, будто от раскаленного железа. Просветление на ее лице сменилось еще большим безумием, рот искривился, будто от боли, кровь отхлынула от щек.
– Предатель… Грязный предатель! – зашипела она мне в самое лицо. – Это ты привел ее! Ты! – Я раскрыл рот, пытаясь что-то возразить, но она не слушала меня, закружилась вновь в своем безумном и бесстыдном танце вокруг кучи дров.
За той самой калиткой, где я впервые увидел Эльвиру, стояла женщина. Я не узнал ее сперва – так изменили ее лицо лишения и беды. А когда узнал, меня замутило от страха, а крик негодования и отчаяния так и замер, не вырвавшись. Это была мать Генри, того самого Генри… Лет сорока от роду, она была абсолютно седа. Глаза глубоко впали, на тощем бескровном лице застыли гнев и презрение. И ведь не незаслуженно ведь, нет… От этого-то и было хуже всего. Эльвира стала чудовищем, но… Но… Что – но? Как бы я не оправдывал ее, как бы ни любил, тех людей, тех мужчин уже ничто не вернет. И их матерей и жен не излечит от боли. Я, дрожа, сквозь зубы втянул воздух, показавшийся нестерпимо холодным. Женщина с таким отвращением глядела на меня, что хотелось провалиться сквозь землю. Но я не мог отвести глаз, будто загипнотизированный. На ее глазах вдруг показались бисеринки слез и она тихо прошептала, но я услышал ее слова очень отчетливо:
– Беги отсюда, Том… Иначе кончишь как и мой сын.
И она повернулась спиной и зашагала прочь. Сутулая, старая и печальная, но что-то такое было в ней, что внушало мне дикий страх. Не перед Эльвирой, нет. Перед самим собой. Я стер рукавом пот, выступивший на лбу, глубокой вздохнул.
– Жги давай, – злобно бросила Эльвира, хватая меня за шиворот и таща к дровам. Я подчинился. Но не так, как раньше. А потому, что принял решение. Очень важное и страшное. Такое, которое не прощу себе никогда.
Костер горел, казалось, задевая сами небеса. Голая Эльвира безумным демоном кружила вокруг него, во все горло выкрикивая заклинания и странные аритмичные песни. То и дело она бросала в огонь какие-то травы, и дым наполнялся сладковатыми тошнотворными запахами. Я сидел у окна, наблюдая за ней, а когда стемнело, лег в постель. Пытался не думать, забыться, уйти, но щадящая пустота не принимала меня. Потом разразилась гроза, и я на секунду подумал, что это именно моя жена вызвала ее. С каждым раскатом грома Эльвира страшно кричала, да так, что я думал, не ударила ли ее молния, чтобы прервать ее муки. Когда я понимал, что этого не случилось, то… простите меня, читатель, и сам Господь, но я жалел об этом. Наверное, и в моей душе поселились демоны. Наверное, я сам уже был безумен.
Не знаю, сколько продолжался этот ад, но крики, стенания и хохот постепенно стихли. Но их сменило нечто пострашнее. Весь дом заходил ходуном, будто началось землетрясение. Небо за окном засветилось сначала зеленым, потом алым, потом фиолетовым... А потом я услышал голоса. Не человеческие, совсем другие... Низкие, жуткие и говорящие на странном, вряд ли знакомом кому-либо из обычных людей, языке. Эльвира отвечала им, и это было страшнее всего. Потом запела - низко, бархатисто и удивительно мелодично. Слов я не понимал, но сама мелодия, каждый ее звук, был преисполнен такой печалью, что ныло в груди. Низкие голоса вторили ей, превращая пение в нечто настолько поражающее воображение, что забывались все чувства, все мысли, оставался один лишь покой... Но только не в моем сердце… Когда дверь в мою спальню с тихим скрипом приоткрылась, я от страха чуть богу душу не отдал. Но это оказался всего лишь ветер… Видно, Эльвира бросила входную дверь в дом открытой.
Поняв, что мне все равно не уснуть, я начал писать эту запись. Так вот и встретил я этот проклятый рассвет. Мой последний рассвет в этом доме, ибо я ухожу. Это и есть то решение, которое я принял. То предательство, которое я намерен совершить. Тот крест, который я добровольно принимаю на свои и без того усталые плечи. Не могу я больше так жить, не могу. Возможно, когда я буду писать в свой дневник следующую запись, я буду уже далеко. Где – да черт его знает? Лишь бы подальше отсюда. Я понимаю, что легче мне уже вряд ли когда-нибудь станет, но другого выхода не вижу. И да простит меня Бог…