ГЛАВА 6.
ИСПОВЕДЬ СОНИ-3. ТАНЕЦ СО СМЕРТЬЮ.
…Было и трудно и легко.
Звуки любви и страсти, периодически включаемые то в душе, то в спальне наверху, то в гостиной, быстро перестали так ввергать молодых в краску и стыд – словно по видику идёт фильм, а ты его только слушаешь. Музыка играла почти постоянно, как и бурчал телевизор – весёлая жизнь была у Светки и Стасика! Зато эти звуки помогали закрыть шумовой завесой тихие беседы Ники и Гоши, их бытовые нужды, обычную, хоть и скрытую жизнь.
На пятое утро проснулись в одной постели после бурной ночи.
То ли наслушались записей, то ли здоровые организмы потребовали – не разбирались. Может, так в роли вжились, что стали на короткое время теми, кого играли, дублировали и старательно копировали.
Поплыли в чувственном облаке странной обжигающей запретной любви.
Узнали бы наставники – влетело бы за несанкционированные действия!
Но это случилось, и стало легче. Просто на время перестали ощущать реальность, пытаясь спастись от внутреннего раздрая. Став настоящими, зажили их обычной жизнью.
За окнами зима разыгралась не на шутку!
Топили с радостью камин, выскакивая на улицу в меховых лохматых малахаях, закрывающих почти полностью лица, набирали охапки дров в сарае, тащили обратно, скрываясь за внушительной горой, склоняясь головами, словно что-то говоря.
Были и в мелочах осторожны – “слежка” велась круглосуточно! Если б наблюдение сняли – сообщили бы свои.
Продукты были в доме и погребе в изобилии – не голодали. Готовили, пекли в камине картошку, пили домашнее вино, занимались любовью у догорающего огня, включая похожую запись любви хозяев. Головы кипели от такой “двойной” любви! Едва успевали заткнуть друг другу рты.
Не забывали поглядывать на улицу, следя за обстановкой.
Когда поняли, что снег скоро завалит входную дверь, надели сплошные шерстяные маски, открывающие только узкую полоску глаз, поверх надели малахаи, на руки перчатки. Необходимая маскировка: у Гоши была посторонняя татуировка на правой руке, а у Вероники на пальцах отсутствовали кольца Ланы.
Пока чистили снег, заметили несколько подозрительных людей на улице. Переглянулись: “Следят”.
– Как ты? – сиял серыми глазами, лаская ими юную возлюбленную.
– Хорошо, – отвечала точно таким же светом.
– Если ничего не случится, на лыжах побегаем. Сначала по участку, там будет видно, – прижался плечом, словно помогая сгребать сугроб.
– Хорошо бы.
Отойдя в сторону, вдруг бросила в парня снежок.
Скоро, побросав лопаты, уже обстреливали друг друга, предостерегая от громких выкриков – голоса могли выдать.
Закончился бой быстро – схватив Нику в охапку, потащил домой.
Сорвав одежду, затащил в душ, включив самую громкую и неистовую запись.
Оторвались тогда!..
Что же Гошка только ни вытворял с обезумевшей от страсти девочкой! Сам потерял ощущение реальности напрочь. Только остатками здравомыслия контролировал крики и свои, и Вероники, полотенцем затыкал ей рот – остервенело кусалась! Из динамиков на пылающих любовников лилась такая страсть, что успокоились не скоро… Только под утро.
…Всё закончилось на седьмой день, 17 декабря 91-го года.
Они уже второй день бегали на лыжах, плотно закрыв лица масками и надев перчатки на руки, благо наступили настоящие морозы – логичное оправдание камуфляжу.
Гоша бежал несколько впереди, но не выпускал из поля зрения Нику.
Навстречу им медленно и неумело двигался мужчина, не совсем ещё владея лыжами и палками, да к тому же, одетый в объёмную “дутую” куртку.
– “Чайник”! – хихикнула Вероника, стараясь не смеяться громко.
– Ещё бы фуфайку напялил на себя! – подхватил смешинку парень, но тихо.
Поравнявшись с ребятами, мужик… упал!
Не успели они хоть как-то среагировать, попытаться поднять неумеху или просто рассмеяться, как он мгновенно выхватил из-за пазухи куртки пистолет с глушителем и в упор расстрелял их. Молодые даже не успели испугаться, только мягко осели на укатанную дорогу и легли друг на друга.
Медленно поднявшись на ноги, стрелок вдел в крепления лыж ботинки, защёлкнул их, поправил брюки, отряхнул снег, убрал оружие обратно в кобуру, одёрнул куртку. Сделал шаг к телам жертв, намереваясь снять маски и сделать снимок для отчёта, но вовремя заметил, что из-за угла ближайших сараев с рёвом выскочил на всех парах мощный снегоход с двумя крепкими мужчинами. Чертыхнувшись, убийца щёлкнул фотоаппаратом жертв пару раз с шагов пяти-шести и быстро и умело кинулся на лыжах прочь к излучине, где его ждала машина.
Снегоход, поюзив в глубоком и рыхлом снегу, порычав, наконец, выровнялся и споро поехал напрямик через поле к объездной дороге.
Выскочив на трассу, быстро подкатил к молодым.
– Эй! Раздавлю! – мужчины остановили транспорт возле лежащих рядом молодых. – Подъём! Отдохнули уж…
Оборвав смех, замерли, переглянулись, соскочили с сидений и кинулись к ребятам. Склонились, рывком сорвали с них маски.
Вероника Громова и Георгий Тихоновский были мертвы. Между глаз каждого зияло маленькое отверстие. Глаза остались открыты, на губах застыли улыбки.
– Чёрт! Опоздали! – взвыли визитёры.
Старшой поднёс к губам рацию и стал докладывать обстановку дрожащим голосом, а второй, помоложе, снял с покойников лыжи, положил рядом, выпрямил тела и, тяжело и протяжно вздохнув, закрыл им глаза, опустил обратно на лица маски.
– Едут. Через полчаса будут здесь. Ты его рассмотрел, Шелест?
– Куда там? Мужик и мужик. Далеко был.
– Чёрт-чёрт-чёрт! Совин с ума сойдёт! Его любимчик был! Как сын! Что пошло не так?!
– Не ори, Магадан… Они ещё здесь…
Парни сняли мохнатые шапки, прижали к груди и замерли, скорбно склонив головы.
На следующий же день на Хотьковском кладбище, в закрытых гробах, молодых тайно и тихо похоронили. На табличках временных деревянных крестов написали: “Станислав Минаев, 09.08.69-17.12.91” и “Светлана Белова, 27.11.69-17.12.91”. Через год поставили большую оградку на три места и два скромных мраморных памятника, выгравировав на каждом одинаковые эпитафии: “Любовь и смерть на двоих”.
Правду о погибших знала только спецгруппа и старший адвокат семьи Вайт«.
«…Рассказывая это, Николя глухо рыдал, оплакивая и того, кто стал ему сыном – Георгия, Гошу, и ту, которая, в попытке найти свою любовь, Стаса, нашла смерть – Веронику, Нику. Ему было 28 лет, ей – 18.
Я тоже не смогла сдержать слёз: “Господи, что творится со страной, если там убивают… за любовь?! Так вот почему ни Лану, ни Стаса тут, в Канаде, „не достали“! Потому что их там, в России, „убрали“! Дело сразу закрыли и списали в архив – „объект“ уничтожен. Потом страна развалилась, как и само КГБ, и интерес к ним уже просто некому было проявлять”.
Позже поразилась одной вещи: “Стасик назвал первую дочь Вероникой! Знал о судьбе девочки или назвал в память о ней, о юной возлюбленной? Скорее всего, второе. А вот Гошку-то назвали осознанно – узнали правду откуда-то”.
Спросила Совина.
– Не смог этого сказать. Не сумел… – тихо плакал только. – Просто сказал, что кто-то из моих ребят оказался на кладбище в Хотьково, когда узнал о смерти матери Ланы. Поехал помочь, а увидел такое… Вот и сфотографировал. А я уж изыскал возможность эти фото сюда переслать.
Жаль, старик долго не протянул.
Едва маленький Гошка пошёл в школу, дед умер. Никиша и нашла его мёртвым на веранде.
…Что было потом?
Затем был опять Тони.
Как только увидела Анюту – сразу поняла, чья дочь! Его глаза-то – серо-золотые, да и волосы тоже в итальянца. Он, таки, дождался своего ребёнка от Ланки. Столько лет её любил! Смирилась. Я люблю Энтони – свой. А теперь родной и по крови.
Моя личная жизнь тоже не стояла на месте.
Долго терпела. Потом вдруг и сразу стало как-то резко невмоготу! Словно сорвался стопор на терпении и везении – обвал и неудачи посыпались на мою седую голову.
Собственные дети выросли и вошли в пору подросткового возраста. Вот тогда и начались проблемы.
Филиппа как-то быстро выросла, увлеклась чирлидингом, акробатикой и гимнастикой, да ещё и посещала курсы менеджмента. О ней как-то не беспокоилась, словно понимала, что сама справляется с первыми сложностями великолепно.
С Максимом же стало невыносимо трудно. Замкнулся, почти не общался со сверстниками, девочек чурался.
Тут меня накрыла настоящая паника: “Неужели и этот сын растёт „иным“? Это что, кара?!”
Стала наблюдать, деликатно следить словно невзначай, ненароком, и многое из того, что увидела, насторожило до предела: часто стоял обнажённым перед зеркалом, рассматривая подробности меняющегося тела, экспериментировал. Тогда поняла – пора подключать Стаса.
Он же просто отдал Макса… Стивену!
– Доверься ему, мама! Стив сам прошёл эту школу, и уж точно другому не пожелает такого опыта. Поклялся. Я ему верю. Он парня втянет в спорт, а сам будет внимательно наблюдать. Если твои опасения подтвердятся – сообщит честно. Поверь ему.
Крепко обнял, как Максим-старший, его поцелуем поцеловал, словно заручился поддержкой из-за грани. Убедили оба.
Результат стал очевиден примерно через полгода.
Макс рос, расширялся, разворачивался в плечах, накачал тело в красивых пропорциях. Девушки падали в обморок, а он… их не видел!
В отчаянии пригласила Стива в кафе.
– …Скажи мне правду, Стиви, – едва не плакала.
– Он нормален, если Вы об ориентации. Страшно скучает по отцу – это да. Часто замыкается и словно смотрит внутрь. Пытался достучаться – молчит. Спорт принял всей душой, уже не бросит, будет поддерживать форму, а это яркий показатель, что женское внимание небезразлично. Ходил к нему в школу, наблюдал за окружением и общей обстановкой. Ничего не насторожило. На парней реагирует адекватно. Его что-то мучает. Не физиологическое. Личное. Психологическое, моральное. Я бессилен, Софи.
Прощаясь, долго целовал руки.
Поняла: так и не может забыть Ланку. Притянула, поцеловала, шепнула, смотря в смущённые глаза:
– Передам по назначению.
Вспыхнул, как маков цвет, и сильно стиснул в объятиях, шепча слова благодарности.
Так и расстались, краснея и сердечно улыбаясь!
Телеграф любви какой-то.
…Это была поздняя осень.
Я медленно шла через наш парк, почти тёмный, сырой, туманный. Вскоре пошёл дождь, а у меня с собой даже не оказалось зонта! Но я этого не заметила: задумалась, ничего вокруг не видела.
Дошла до развилки дорожек, где мы с Сержем любили гулять, постояла в нерешительности и пошла по правой. Пройдя залитую жёлтыми фонарями аллею, увидела вдалеке в тумане мужской силуэт с зонтом в руке. Он стоял и смотрел на меня.
Почему не испугалась? Не повернула назад? Откуда взялась эта уверенность, что преступник под зонтом не ходит?
Спокойно шла к нему, а мужчина, убедившись, что увидела и следую за ним, свернул на боковую аллею, абсолютно тёмную! Я, как под гипнозом, свернула туда же и пошла дальше, пока не увидела, что стоит в круге яркого света, раскрыв огромный чёрный зонт. Подойдя, поняла, что он мне знаком настолько, что кажется родным.
– Серж?!
– Тебя ждут, – тихо и глухо так.
– Кто?
– Иди дальше, – сделав в сторону шаг, исчез в темноте.
Шагнув в круг света, увидела невдалеке другого мужчину, стоящего возле большого дерева. Никак не могла рассмотреть – темно.
Сделал несколько шагов ближе, и… я ахнула.
– Максим?.. – едва не рухнула на мокрую дорожку парка.
– Я, – почти невидимый, только ощущаемый душой.
– Помоги, сын в беде! – заплакала.
– Я знаю. Он меня давно не видит, не чувствует. Рад бы помочь, прости, – грусть такая в голосе!
– Где ты?
– Я рядом.
– Покажись, молю!
Беззвучно шагнул в круг света из тени ствола клёна: молодой, красивый, печальный, любимый.
– Я тебя люблю, – прохрипела.
Старалась не плакать, чтобы разглядеть того, кого так и не смогла забыть все семнадцать лет.
– Я рядом, родная. Всегда. И останусь с тобой.
Протянул руку ладонью вперёд, а по ней бежит вода, струится, стекает по пальцам и затекает в рукав плаща!
– Обними меня, Максик!
Коснулась его руки: холодная, замёрзшая, но живая!
Притянул, страстно, сильно обнял, как умел только он, положил голову на мои мокрые волосы.
– Мне пора, Сонечка.
– Нет!
– Пора.
Разжав объятия и отступив, стал прямо на глазах… растворяться в потоках дождя!
Протянув руку, касалась его пальцев, пока не исчез. Заплакала навзрыд.
Вышла с дальних дорожек парка не скоро. Ничего не соображала и продолжала видеть перед собой любимые глаза Максима, родные черты лица, желанные тело, плечи, руки, слышать родной голос…
– …С Вами всё в порядке? Господи, да Вы же до нитки промокли!
Рядом притормозила машина, из неё выскочил мужчина.
– Садитесь немедленно. Вы так легко одеты! Безумие…
Плохо соображала. Даже не видела его лица.
Очнулась в незнакомой комнате, в большом кресле, укутанная в огромную махровую простыню прямо поверх костюма. На ногах заметила толстые шерстяные вязаные носки. Усмехнулась: “Как в Хотьково! Светик мне после баньки такие натянула, а Максу это так понравилось, что не позволил снять и любил прямо в них”. Задохнулась от слёз, вспомнив это.
Когда опомнилась, смогла поднять, наконец, глаза.
Рядом стоял незнакомый зрелый мужчина и тревожно смотрел на меня.
– Слава богу! Пришли в себя!
Наклонился, протянул кружку с противопростудным раствором, показал пустой пакетик.
– Аллергии на него нет?..
– Нет… – едва пошевелила языком.
– Выпейте. Помочь?
Не дождавшись ответа, присел рядом на подлокотник кресла и напоил деликатно и осторожно.
– Через полчаса температуру измерим ещё раз.
– Где я? – прошелестела, не в состоянии поднять головы с подголовника.
– У меня дома. Вы потеряли сознание, прошептав слово «дом». Не повёз Вас в клинику. Домой к себе привёз. Понял, что у Вас стряслось какое-то горе, вот и ходите, как сомнамбула, себя не помня. Знакомо… – тяжело вздохнул.
– Жена?
– Да. Четыре года назад. А Ваш муж?..
– Десять.
– Тогда, почему сейчас такое состояние?
– Сын. Подросток.
– Пубертат. Трагедия. Отца нет. Беда.
Встал, поднял меня на руки, развернул и бросил на пол простыню.
– Я Вам принесу сухой халат. Сможете переодеться?
– Не знаю…
– Коль так, закройте глаза. Я сам попробую.
А у меня ни руки, ни ноги не слушаются!
Поступил просто: занёс в ванную, содрал одежду в мгновения ока и засунул в горячую, почти кипящую ванну!
– Горячо! – взвизгнула поросёнком.
– Терпите. Пятидесяти градусов нет. Можно вытерпеть.
Сел рядом на маленький стульчик, сгорбился, руки зажал между колен, смотрел грустно в пол.
– Жена долго умирала. Научился. Не смущайтесь. Все мы люди. Пойду, одежду посмотрю какую-нибудь. Не утонете?
– Нет. Мне, как ни странно, стало лучше.
– Кровь согрелась. Хорошая новость. Пусть побегает.
Пришёл минут через пять, когда я попыталась вылезти из ванны.
– Осторожно! Я сам! Сломать руку или ногу можно очень легко!
Закатал рукава и вынул из воды, посадил на стульчик, вытер сухим полотенцем, завернул в другое и понёс в комнату.
– Руки…
Едва сообразила поднять.
Надел шёлковую чёрную сорочку на тонких бретельках, а поверх халатик – пеньюар.
– Новый. Так его и не надела. Не получилось. Я покупал, радовал. Рак победил. Даже детей бог не дал.
– Сочувствую. Мой… внучки всего три недели не дождался. Так хотел! Заставлял себя жить! Только три недели не дожил…
– Как назвали?
– Вероника.
– Мексиканка?
– Нет. Скорее, ударение на третий слог. Славянка.
– Теперь я понял, что за лицо у вас! – приятно тихо рассмеялся так. – Гадал всё: француженка, англичанка, норвежка?
– Рядом. Русская.
– Ого! Занесло Вас.
– Миграция.
– Да. Мои предки тоже приехали из Швеции. Давно, правда. На сегодняшний день, в нашей крови, чего только нет!
С мягкой улыбкой сходил за чаем с лимоном, напоил.
– Но честно скажу: индейцев и чернокожих нет.
Переглянувшись, вдвоём рассмеялись.
– Я уже не могу похвастать чистотой крови, – улыбнулась.
Теперь была в состоянии рассмотреть хозяина: лет пятьдесят пять, лысеет, полноват, высок и мощен, но уставший какой-то, измученный, и… вполне русский по внешности. Сероглаз, с крупноватым носом, округлыми щеками, крупными губами; подбородок средний, приятный. Очнулась, продолжила беседу:
– Внуки и с французской кровью, и с итальянской.
– Зато, красавцы! Уверен.
– Точно! – подбоченилась, деловая такая сижу.
– А дети?
– Поздние. Им было по шесть, двойня, когда отец умер.
– Бог мой, как жаль! Совсем он мало порадовался младшим…
Искренне пригорюнился, сжался весь, даже слёзы показались в глазах. Покачал головой.
– А старшие?
– Дочь. Тридцать три уже.
– Да… Внуки в радость. Сколько их?
– Пятеро!
– Ого! Итальянцы! – расхохотался.
– Думаю, ещё пару-тройку родят, а там и младшие подтянутся! – развеселилась.
– Ох, Вам же нужно им позвонить!..
Пришёл в себя, опомнился, принёс радиотелефон. Уходя, смущённо улыбнулся:
– Придётся мне сегодня побыть “подружкой”.
Предупредила своих, что переночую у знакомой, мол, увлеклись-заболтались.
Лана успокоила: “Присмотрим”.
Дождалась хозяина и отдала телефон.
– Как Вас зовут, спаситель?
– Свегорд-Свен. Свен Густавсон. Вдовец. Финансовый инспектор. 52 года, – спокойно ответил.
Стоял, засунув руки в карманы брюк. По-домашнему.
– Софи. София Вайт-Бейлис. Вдова. Психолог кризисного центра. 58 лет, – виновато пожала плечами.
– Нехорошо обманывать… – проворчал, странно смотря на меня сверху. – 48, даже 45!
– Рада бы! Да только последних детей родила в 42. Теперь им по шестнадцать. Выдадут же! – усмехнулась, заглянув хозяину в глаза. – На ты?..
Протянул руку, тепло и мягко улыбнувшись прямо в душу.
Пожала молча, лишь смущённо кивнула.
Покраснели, замерли и… расхохотались!
Вдруг в наших душах потеплело, сердца шевельнулись уютно. Смех затих.
Вечер, а вернее ночь, неожиданно стала светлой, ясной, звёздной – луна выплыла из-за туч, ярко осветив угол с диваном, где я лежала, накрывшись пёстрым пледом.
– Какая ты красивая, Соня…
Ноябрь 2013 г. Продолжение следует.
http://www.proza.ru/2013/11/19/14