Горькое Майкино лето

               
   Изумрудная вода колыхалась у мола. Глубина даже здесь, почти у берега, была приличная, метра четыре, а то и все шесть. В толще воды распластались сиреневатые блюдца медуз. Придонное течение выстроило их цепочкой и увлекало под сваи. Сухумское солнце жарило, несмотря на десять утра. Майка расстелила на молу полотенце, больше нескольких минут не высидела, прыгнула в море солдатиком, или по-местному «бомбочкой».
   – Я погружаюсь в солёную прохладу, в изумительное море, погружаюсь, погружаюсь…
   Напротив мокрой Майкиной головы закачалось улыбающееся лицо Арика. А она, вылетев на поверхность, глотнула воздуха и погрозила мальчишке кулаком. Арик удобно устроился на её полотенце, свесив ноги в холодную водичку.
 
   Несколько лет девочка не приезжала к бабушке. Только когда прошло года два после окончания войны, родители рискнули побывать в Сухуми. Москвичка Майка почти забыла, как открывалась фантастическая панорама прекрасного белого города, и восторженно захлопала в ладоши, но когда Сухуми приблизился, закусила губу и чуть не заплакала – на въезде стояли две горелые девятиэтажки, вместо лоджий на уровне второго и третьего этажей зияли огромные дыры.
   – Это с моря били, с кораблей, снарядами, – негромко сказал водитель маршрутки.
   Молча Майка и её родители смотрели на улицы с изуродованными домами. В Абхазии строили прочно, стены выводили полуметровой толщины, и коробки домов с виду казались целыми, но крыши были взорваны, и внутри виднелись причудливо разломанные перегородки; в некоторых домах ужасала сплошная чернота, а кое в каких пожар, наверное, заливали водой, и там сохранились даже обои на стенах.
   На улице Лакоба увидели трёхэтажный дом, все окна которого были заколочены, и только из единственного распахнутого на третьем этаже окошка ветер выдувал занавеску.
   – Мама, смотри, а тут живут, – и мама печально ответила: – Да, Маинька, да…
   Бабушкин домик стоял в глубине небольшого садика, и на мгновение девочке показалось, что всё страшное, увиденное только что, было сном. Но нет, разрушенные дома никуда не делись, и бабушкино худое, измученное лицо, слёзы, катящиеся у неё по щекам, вернули Майку в реальность.
   – Как выросла…
   Родители поцеловали бабушку, а она прижала Майкину голову к груди и гладила её волосы, но спохватившись, сказала:
   – Да что же я, вы с дороги, пойдемте-ка есть мамалыгу, и рыбка нажарена.
   Проголодавшаяся Майка чуть язык не проглотила со вкусной мамалыгой, а мама достала и нарезала сухую колбасу.
   – Не режь много, лучше вечером, – попросила бабушка. – А сейчас мы пойдем к морю.
   Купальники, плавки, пляжные сарафанчики, папины шорты – всё лежало сверху, под руками. Ноги сами несли Майку по знакомой дороге к набережной. А сзади шли родители и расспрашивали бабушку:
   – Странно выглядят взорванные дома. Почему стены целые, а крыши разрушены?
   – Это была прицельная война. Прилетали вертолеты абхазских войск и сбрасывали гранаты в центр крыши каждого дома, где жили грузины. Внутри всё взрывалось, а стены – что им сделается? А помните Сухумский обезъянник на трёх ярусах горы? Так вот, сейчас от него осталось три клетки, и обезьянки там сборные, те, что позабирали домой люди и кормили, пока шла война. Когда начали стрелять, директор заповедника клетки открыл, и обезьянки, как малые дети, ходили по домам, стучались и протягивали лапку: дай поесть. Ну, люди, конечно, разные – кто брал к себе и кормил, а кто забил на мясо и съел. И осудить нельзя – голодно было.
   – Ой, смотри: гостиница «Абхазия», какое здание огромное, а окна заколочены…
   – Да, её тоже взорвали через крышу. Грузины, в отместку. Вон, видите – в одном окне уже и деревце видно: залетело семечко, зацепилось за землю между остатками пола и пошло в рост, у нас, что заброшено, быстро зарастает. На девятом этаже, на подоконнике, травка появилась. А снаружи – хоть завтра заселяй. Некого только селить, не едут к нам, боятся. К родственникам – безопасно, не трогают, а чужие, бывает, и пропадают. Женщина одна второй год ездит – у неё пропала девочка-подросток.
   – Ох, – вырвалось у Майкиной матери, – ну милиция какая-то есть ведь у вас, как так можно?
   – Только что какая-то, – с горечью тихо сказала бабушка. – И хватит, не хочу больше об этом.
   На эмблеме Амринского пляжа так же плясали, опираясь на скрещенные железные хвосты, два весёлых дельфинчика, и Майка готова была бежать на мол, но мама остановила её:
   – Нет-нет, пойдём на песочек, бабушка там всегда купается.
   И наконец Майка вошла в сверкающее искорками море, и ничего, кроме моря, не осталось вокруг, только необъятная живая влага, переливающаяся зелёно-голубыми волнами, целящаяся пеной барашков попасть на руки, на лицо, покачивающая девочку, увлекая её всё дальше и дальше от берега. Бабушка первой вышла из воды:
   – Мне больше не нужно.
   Скоро к ней присоединились Майкины родители, а девочку из моря было не вытянуть, пока не посинела, не вылезла. Вдруг на тёплом песке увидела знакомое мальчишечье лицо:
   – Арик! Как здорово, что ты тут!
   Арик подрос, но лицо его мало изменилось: те же прищуренные хитроватые глазки под густыми бровями, тот же внушительный нос, тяжеловатый на худом лице подростка, та же улыбка до ушей.
   – У-у, какая стала красавица! Майка, пойдём завтра на Амру. Можно, тетя Наринэ?
   – Хорошо, идите. С тобой, Арик, пущу Маечку.
   Когда возвращались домой, пошли через парк. Арик сорвал цветок магнолии, Майка приколола его к волосам.
   – Арик, вы здесь постоянно живёте, как моя бабушка?
   Майка хотела спросить, не уезжала ли семья Арэна во время войны, и Арик понял, о чём был вопрос:
   – Куда же мой отец от нашей хачапурной! Люди, как ни странно, хотят кушать всегда, – отшутился он.
   Вечером отец Майки спросил:
   – Ну что, девочки, отпустите меня на пару дней в Адлер? Редактор просил, чтоб я заехал. Неля, справишься?
   – Раз надо, поезжай. Смотри, при переходе через Псоу осторожнее, – попросила Майкина мать своего эмоционального мужа.
   Утром папа уехал, а Майка с мамой пошли на пляж. Девочка купалась на Амре, мама расположилась на песке, как вчера. Майка напрыгалась с мола, наплавалась, надурачилась с Ариком, а он всё рвался показать, с какой высоты умеет прыгать, и действительно прыгнул в море с крыши трёхэтажного дома-ресторана. Во втором часу дня мама позвала дочь:
   – Майя, пора домой. В два часа будет пекло, после пяти можно ещё сходить. Арик, тебя это тоже касается.
   Майка с Ариком быстро собрались. Возвращались мимо хачапурной, которая принадлежала родителям Арика. Он попросил подождать, зашёл туда и принес несколько хачапури:
   – Угощайтесь, пожалуйста.
   Кораблики с сыром были вкусными, но Майка вдруг почувствовала на себе внимательный и недобрый взгляд. Из-за занавески на неё смотрел отец Арика.
   В Сухуми было принято в дневное время сидеть по домам – солнце пекло нестерпимо, и после обеда девочка уснула. Она не слышала разговора отца Арика с её матерью:
   – Наринэ, я зашёл сказать: не надо твоей дочке появляться рядом с моим сыном. У неё русский отец. В эту войну мы решили, что в семью будет входить только армянская кровь. У нас будут проблемы – увлечётся и затоскует. Завтра я отправлю Арэна в село, к тётке. Пусть она его не ищет.
   Проснувшись, Майка хотела опять собираться на море, но мама сказала:
   – Маечка, на пляж не пойдём, у меня от солнца разболелась голова.
   А бабушка решила сходить с ними к своей подруге, которая жила во дворе дома с банком и художественной галереей. Собрали свёрточек с колбаской и кофе, привезёнными из Москвы, и пошли.
   Длинный двухэтажный дом с верандой был знаком девочке. Подруга бабушки была тоже коренной сухумчанкой, и во время войны обе пожилые женщины поддерживали друг друга. Двор этого дома был примечателен тем, что ночью в нём дежурили автоматчики, охранявшие банк, и жильцы чувствовали себя поэтому защищёнными. Майку поразила огромная кошачья стая, коты и кошки бросились к ним, мяукая на разные голоса.
   – Есть хотят, я сегодня не принесла им рыбы, нога разболелась, не пошла на базар, – немного виновато сказала бабушкина подруга. – Прибились к нам чуть не все городские брошенные животные, подкармливаем, чем кто может. Они не дикие, раньше жили в семьях, но куда их было везти, когда люди убегали кто в чём стоял. Один старый грузин оставил кота, Тарзана, – вон он, в стороне. Воспитанный, всё понимает. Старик уж так плакал, когда прощался с ним! А кот неделю не брал никакой еды, хозяина ждал, тот его кормил из рук. Смирился потом, стал верховодить стаей. Но никогда со стола ничего не возьмёт, сядет и будет в глаза смотреть, пока не позовут. Надо посмотреть, что у нас осталось от вчерашней еды, и кошкам отнести.
   Пока накрывали на стол, Майка смотрела в окошко на задний двор. Прямо под окном стояло высокое инжирное дерево, зелёные коробочки инжира сами ложились в ладони. А стёкол не было ни в одном окне. Хозяйка сказала:
   – Да, так и живём, застеклить окна очень дорого, летом и не надо, а зимой одеяла вешаем. Вышибло взрывной волной года три назад. Воры к нам не лезут – брать нечего.
   Долго шла неторопливая беседа за столом. Старушки негромко пели старые армянские песни, Майка уже стала клевать носом.
   – А куда вам идти на ночь глядя, дома вас никто не ждёт, переночуете у меня. Страшно у нас ходить, когда темно.
   Майке и маме постелили в маленькой комнате. Ночью по кроватям, как ураган, пронеслась кошачья стая – кошки так перебирались с одного двора на другой.
   – Я вас, окаянные, – ругалась хозяйка, – нет от вас покоя ни днём, ни ночью.
   Под утро Майке приснилось, что она находится в какой-то очень тёплой комнате, но только пробудившись, она поняла, в чём дело. Прижавшись к её спине хребтом, растянувшись во весь рост, рядом спал огромный кот Тарзан, поэтому девочке и стало уютно холодной сухумской ночью. Он тоже проснулся и мгновенно исчез в окошке.
   Ранним утром после кофейку все пошли на рынок. Неля восхитилась: – Баснословно дёшево! – и накупила всякой снеди, абрикосов, не забыла и рыбки для кошек.
   На пляже Майка сначала поплавала с мамой, потом побежала на Амру. Ныряла, загорала и ждала Арика, только его не было. Пришла с песчаного пляжа мама, постелила своё полотенце рядом с дочкиным.
   – Мама, а я думала, Арик опять придёт, – огорчённо пожаловалась девочка.
   – Я забыла тебе сказать – он поехал в село к родственникам, там надо помочь. Заходил вчера его отец, сказал, что Арэна отправляет к ним на месяц.
   Майка ничего не сказала, но краски чудесного сухумского дня словно потускнели. Она вспомнила, какими холодными глазами смотрел на неё вчера отец Арика. У девочки возникло чувство своей ненужности на роскошной южной земле, ощущение того, что она и её родители мешают кому-то в Сухуми. Майя вспомнила, как бабушка сокрушалась за столом:
   – В древних нартских сказаниях говорится: настанет время, когда люди с гор спустятся на равнину. Но кончится это тем, что они опять вернутся в горы. А что останется на равнине? Разрушенные и даже просто пустующие дома? Абхазского коренного населения так мало, что и в хорошие дома некому вселяться. А лет через пятьдесят вместо города джунгли возникнут – так позарастает. Новый порт-причал построили, готовы были сдать уже, а за войну раздолбали так, что заново надо строить. Вы сюда жить не поедете… Мы, старые, доживаем, а кто здесь останется после нас?

   Время тянулось очень медленно. Майка с нетерпением ждала отца, беспокойство матери передалось и девочке. Но вот он и вернулся в Сухуми, усталый, взвинченный.
   – Нет, рассказывать я сейчас ничего не буду. На море, скорее на море!
   И только наплававшись вволю, папа начал высказываться:
   – Вы представляете, на таможенном переходе спрашиваю людей – тащат ящики с абрикосами – что они делают? Говорят: идём на Псоу. А завтра что будете делать? Отвечают: 'идём' на Псоу. Идём! У них отсутствует будущая форма времени глагола, как у древних арабов! На часах Сухума четырнадцатый или пятнадцатый век. Какая у них промышленность? Шариковые ручки делают, а кто ими будет писать? Половина населения Абхазии грамоте не разумеют! Плохо им жилось при грузинах, при русских, а сейчас прямо замечательно – и их селения разрушены, и грузинские. Помнишь, Гагры проезжали, какая всесоюзная здравница была! Всмятку разбиты Гагры. Дичь, гиль и запустение. На такой благодатной земле и такая разруха! Зато на всей территории Республики Абхазии ни одного грузина, ни одного мингрела, горсточка армян только и осталась. А ведь все бежавшие отсюда люди здесь родились и всегда жили. Дома бросили – и в белый свет! Падёт, падёт на головы сотворивших беду народу тяжкое возмездие. Я верю в это…

   Так и проходили теперь дни: с утра и после обеда на море, а как начинало темнеть – домой. Майка стала замечать многое, на что раньше не обратила бы внимания. В мусорных ящиках возле высотных домов рылись оборванные люди. В Москве бы подумала: бомжи какие-то, а здесь увидела, что у них безумные лица, ничего не видящие глаза. Бабушка сказала:
   – Во время войны сошли с ума. Таких несколько человек, мы их всех знаем.
   На Амру часто приходила средних лет женщина, всегда в тёмной одежде. Она садилась прямо на бетон мола, подальше от купающихся, опускала в море тонкую бечёвку, а через некоторое время вытаскивала её. К бечёвке прицеплялись мидии, женщина собирала их и уходила.
   – Это она свой обед уносит, – как-то заметил отец. И опять с горечью говорил Майкиной матери:    
   – Помнишь, мы с тобой отдыхали в Кудепсте? Да-а, давно было, а как хорошо! И один раз пошли пешком в Адлер. Какая была красивая дорога, цветы вокруг, чудесный аромат, рай земной, да и только. А теперь посмотрел я на эту дорогу, а на ней воронки от бомб. Преступление перед Богом и перед населением…
   И только море было связующим звеном прошлых и настоящих времён – неизменное и вечно меняющееся, ворчащее, словно громадный зверь, и ласковое, как прикосновение голубиного пёрышка, млечно-жемчужное, зелёно-бирюзовое или сине-чёрное, вздувающееся громадными волнами, и смиряющее норов на следующий день, и опять еле заметно подползающее к Майкиным ногам. «Нет ничего на свете лучше моря», – думала юная москвичка, и все последние дни старалась как можно больше купаться, не хотела идти домой обедать. Уже перед отъездом, чтобы разрядить обстановку, папа предложил сходить вместо обеда в художественную галерею. Майке пришлось подчиниться, она, скучая, обошла зал, но перед большим триптихом стояла долго. На левой картине триптиха летела огромная птица, а под ней между гор были нарисованы сказочные животные, ростом с гору. Справа боролись горцы со странными существами из легенд, уродливыми и могучими.
   – Должно быть, дэвы выглядят именно так, страшнее не нарисуешь, – лёгкая папина шуточка прошла мимо Майкиных ушей. Она засмотрелась на центральную часть композиции. Там на громадном троне сидела красавица в златотканой одежде, на грудь её спускались две иссиня-чёрные косы, длинные, до самой земли, сверху к волосам было приколото прозрачное покрывало, украшенное драгоценным венцом. Её чёрные глаза пристально и высокомерно смотрели на людей, стоящих перед ней, словно она хотела сказать им: «Вы здесь чужие, а я была и буду всегда».
   – Такова Абхазия, Апсны, золотая царевна, – словно подвёл черту под отпуском отец Майки.
   Сам отъезд из Сухуми Майка запомнила плохо. Когда ранним утром опаловое море засветилось в квадратике автобусного окна, на сердце у неё стало грустно. Девочка ещё не осознала, что этим летом она оставила в Сухуми детство.


Фото Аллы Алборовой. Из Инета.

Примечание. Рассказ опубликован в журнале "Нёман" (Белоруссия).


Победитель Тематического Конкурса - Человек - человеку. Фонд ВСМ.

Номинация Тематического Конкурса «По всему миру». Фонд ВСМ.