Я понял, что мой братец заболел, когда у меня начали выпадать волосы. Лезли страшно: рукой проведёшь — копна в ладони остаётся! Вот бедняга, тяжело ему пришлось. Но спустя время, чувствую — справился. Все с его выздоровлением меня поздравляли, хлопали по плечу, улыбались. А я кивал утвердительно в ответку, мол, а как же иначе? По-другому и быть не могло.
А потом на пальце безымянном, на коже, появилась неширокая бороздочка. По сезону она загорала, временами становилась чётче. Повзрослел братишка, набегался, взялся за ум. Когда же глаза стали краснеть, как от нехватки сна, и ухоженность мою сняло как рукой, меня тоже все поздравляли — выглядел я тогда жутко, но на это внимания не обращали: первый ребёнок в семье — всегда счастье! И я усталый ходил, но довольный: знал, что мальчик у нас, гордился.
Спустя время на руках возникали и исчезали царапины: молодец, братец, на всё время находит. Когда котёнок подрос, он ещё и собаку завёл. Я всё удивлялся, почему не сразу, сживутся ли? Но всё обошлось. Руки натирал поводок, а на правом плече серые короткие волосы липли как приклеенные. Постоянно приходилось чистить.
Лет через пять в кошельке начали таять деньги. Нет, с ними давно уж так: откроешь карман, только видишь, лежит купюра, глядь — а нет её. Но тут уж ахово. Школа, видимо, — какие затраты. Но ничего не поделаешь — семья! А когда с банковского счёта исчезла огромная сумма, а по выходным я стал злиться и выглядеть усталым, понял — строят они себе дом. По мне — так далековато выбрали, столько бензина съедает. Не успеваю заливать.
А потом и девочка у них появилась. Любит его, как пиявочка, в лучшем смысле, конечно. Он расцвёл, совсем другим стал, нежным с окружающими, чувственным. Вот увидел я дворнягу грязную, сидит у дороги, испуганно носом водит, так чуть не расплакался, купил колбасы, положил ей.
Время, однако, неумолимо. К потере денег я привык и не замечал, к усталости — тоже. Нет, бывали и радости, ещё какие! Но уставать он начал. Хожу медленно. Вчера вон даже трость прихватил, дождливо ведь, суставы бесятся, ноют, аж спать не дают. Спать вообще он перестал: всю ночь ворочаюсь, кряхчу, кашляю, а сна ни в одном глазу.
На меня соседи не смотрят, делают вид, что незаметно, как я сдал. Седина иссеро-грязная, тусклая. Весь я тусклый, матовый. Ох, состарился братишка, жаль!
Вот уже несколько дней я лежу. Это сердце у него. Каждый раз к такому готовишься, но никогда не готов. Как прощаться боязно, больно. Так привык уже — расставаться невмочь! Я глаза закрываю, видеть никого не хочу, злюсь. Но, увы, время его подошло. Так это бывает, что никогда попрощаться толком я не успеваю, но, может это и к лучшему.
Образ его ещё тлеет во мне слабым огоньком, согревает, пока напротив, в другом окне, я смутно угадываю, вглядываюсь в нового брата. Он ещё крохотный, сидит на руках у матери.
Время, когда я снова стал лысым, маленьким — не помнится. Я и сейчас его не всегда узнаю, а всего-то годик ему. Но уже неизменно радуюсь, улыбаюсь: «Родинушка!»
И как бы ни было всё одинаково, никогда не знаешь, как это будет. Но точно будет по-новому.