Запах апельсинов брызжет на меня воспоминаниями Нового русского года. Задумываюсь на минуту, почему? Ну да, конечно: ведь этот фрукт был своего рода символом праздника. Новый год – апельсин.
11.02.03
Мне снился Париж. Я видела его так явственно, что, когда проснулась, удивилась - откуда это Гриша лежит рядом. А все оказалось проще простого: это был сон. Сон! Мое неисполненное пока желание. Наверное, одно из самых сильных в моей жизни. Из психологии: ночью мы видим то, чего желаем днем. Мой ид (бессознательная часть психики). Он (город) был в предрассветном тумане, и невозможно было ошибиться, что это не он: вдалеке возвышалась Эйфелева башня, открытая на всеобщее обозрение во время большой всемирной выставки 2 апреля 1889 года. Я вышла из отеля, перебежала один мост, потом второй. Помню, ехала машина по шоссе, навстречу мне, в ней сидел мужчина. Осень в Париже. Желтые листья, колыхающиеся от слабого ветра деревьев, маняще зовет башня…и я бегу, бегу через мост, навстречу к ней, к своей мечте…Но тут что-то загремело, и я проснулась…Он кончился, мой сон. Гриша обнял и прошептал: «мое чудо». Уткнулся, сонный, мне в плечо, и уснул дальше. А я гладила его по волосам, долго-долго. Любить – это ведь тоже счастье, не менее приятное, чем гулять по Парижу ранним осенним утром в мирном и спокойном одиночестве…Потом, я делала гимнастику, и вдруг – меня чуть подбросило в воздух, я вскочила от испуга…в Иерусалиме, оказывается, было землетрясение, дома посдвигало, может, даже, посносило, а у нас в Хайфе только трясонуло так неплохо. Вот вам яблоко раздора: если что-нибудь в этой стране происходит – так обязательно в Иерусалиме. А, казалось бы, святой город…
Проснулся Гри, я зарылась ему в шею, сказала: «Мне приснился сон. Чтобы он сбылся». Он не спрашивал, какой.
Любовь – невысказанное слово, дыхание. Как птение птиц вдалеке, яркий свет солнца. Вспышка, озарение…Любовь…мы мечтаем о ней, мы нуждаемся в ней. Мы зовем ее тихо и громко, мы кричим и молим в ночной тишине и в разгар дня. Глаза, руки, движения. Иногда, одного лишь легкого прикосновения достаточно, чтобы ощутить силу Любви. Помогающую, исцеляющую, заживляющую раны – Любовь. Тепло души, согревающее нас.
На улице жуткий грохот – небеса злятся. Да, они злятся на жестоких, бессердечных, завистливых волчат – людей. Не волков даже, - волчат. Потому что не доросли еще, но зубы все равно скрежещут от злобы и ненависти, от неуемного желания загрызть ближнего своего, которого предназначено Богом любить как самого себя.
….Дождь льет и льет не переставая, но это не важно – завтра его не будет. Tomorrow it will not be here. If I have a dream – this is only to speak and to write in English. Nothing can be compared to this wonderful thing: knowledge of foreign language as well as Russian. Чтобы речь лилась не переставая, чтобы, не задумываясь, легко ложились фразы. Красивые. Яркие. Сочные. That’s all what I want.
Красно-голубая замершая пижама на кровати, разморенная дыханием обогревателя – это я. Смотрю в одну точку, непроизвольно выбранную в стенке стола. Все в раздельности: дождь за окном – это одно, он льет себе и льет; Гриша и я на фотографии в рамке – это другое; и я – сижу и пишу – это третье. А где же встречный пункт? Я хочу, чтобы все это объединилось. Только нужно ли, только возможно ли?.. Завтра утром рано вставать, идти на работу. Потом – готовлюсь к экзаменам. Продолжать жизнь. Я все время завидую Герцену – ему хватало всего лишь четыре часа для сна. Собственно говоря, - завидую - это нехорошее слово. Я никому не завидую.
Дождь, гром, темные тучи, нависшие над окнами – все это распологает к творчеству. Почему? Не знаю. Когда за окном холодно и сыро, на улице апатия и пассивность гуляют, взявшись за руки. А дома – тепло и уютно, чашка горячего какао на молоке, и хорошая книжка. Фейхтвангер, например. Кот, свернувшись в рыжий клубок, тихо посапывает на диванчике. Да, он и правда, там посапывает. Вот только какао мне заменил чай, а Фейхтвангера – подготовка к экзаменам. К сожалению, этот автор не входит в число изучаемых мной в университете.
14.08.2003
А я помню, какое было грустное у него лицо, какое милое, доброе, ласковое. Беззащитное. У него погиб брат, и он не спал, и тогда, после разбора документов, обняв свой портфель и склонив лицо, он спал. Позади, сидели Алекс и Веня, спереди Мишка и Петр, а мы посередине. Я сидела, смотрела и не могла наглядеться, и так хотелось прикоснуться головой к его плечу, погладить по голове, прошептать какие-то нежные слова, успокоить, и сказать, что все равно, все будет хорошо…А потом я взглянула случайно в переднее зеркало, и встретилась глазами с Мишкой. Итак, все понятно. Мои глаза слишком много болтают. Кто их только просит рот раскрывать!
Я сидела тогда все время в тишине с ним, он рассказывал интересные, «умные» вещи, и я смотрела на него, в его глаза, и не могла оторваться…Думала про себя: почему нет? Зачем женат? Теребила Мишку: что сделать, чтобы соблазнить мужчину, а он, в ответ, интересовался, что надо сделать, чтобы соблазнить меня? Вот так все и кончилось.
А потом он вернулся. И это был самый большой и лучший подарок моей судьбы: я была с мужчиной своей мечты. Мало, но счастливо. И сейчас уже все заканчивается, практически, закончилось. И больно, и сердце болит, и слезы все равно текут. Но…делать нечего. В моем сердце и моей памяти сохранятся те моменты и встречи, всегда слишком желанные, чтобы отказаться. Сердце – это такое мощное человеческое горнило, что в нем заживает все. И эта боль и пустота тоже пройдет.
Иногда, когда я прохожу или проезжаю мимо той остановки на Адаре, я вспоминаю папу. И мне становится грустно на душе. Эта остановка на улице Герцель в Хайфе, после нее идет спуск на мост, ведущий к Халиссе. Это было давно, почти шесть лет назад, перед моим отъездом во Францию. Я была так счастлива, что, наконец-то, добилась своего. Я ждала целый год – писала письма, учила французский, искала себе подходящую семью, которая согласилась бы принять меня гувернанткой своим детям. Было непросто вырваться из Израиля в Европу. Последние документы были подписаны, я получила визу на проживание во Франции!
В тот последний день перед моим отъездом, я пошла проведать папу, в его маленькой комнатке, которую он делил со своим коллегой по работе. Сырая, темная квартира, пропитавшаяся плесенью, две тощие кровати, шкаф. Папа. Мы говорили ни о чем. Наверное, ему больно, что я уезжаю, но он не умеет этого выразить. Папа идет меня провожать. Мы проходим до конца улицы. Он несет пакет с двумя неощипанными курицами. Это для мамы. Автобус подъезжает, и я обнимаю своего папу в последний раз…Через два месяца мама по телефону сообщит мне, что папа смертельно болен, и надежды нет. Только я не верила этому до самого последнего дня, когда мама сообщила, что папы не стало.