Зимний вечер

               
   Ночью сильно мело. Утром ещё летали редкие снежные мухи, а потом стало подмораживать.
   – Бабушка, а гулять будем?
   – Сейчас у деда спрошу. Пойдёшь с ними?
   – Ладно, – пробормотал муж. Сел пить чай и повернул выключатель радио. Радостно грянул детский хор: «Бабушка рядышком с дедушкой…» – «Рядышком-то рядышком, – подумал он, – а жизнь у каждого своя».
   Она повела внуков одеваться. Пыхтя, дети обули сапожки, натянули рукавички. Помогла им надеть шубки, туго завязала зимние шапки. Дед уже успел одеться:
   – Пошли, топтыжки.
   Ни слова, ни взгляда в её сторону, как будто она и на свете не существует. Закрыв дверь, повернулась к зеркалу. Оттуда на неё смотрела не молодичка, конечно, но не старая, совсем не старая женщина. Молодо блестели глаза, морщинки в полутёмной прихожей были не так заметны. Даже лёгкая седина в волосах не делала её старухой. В свои шестьдесят с небольшим женщина сохранила стройность. Дочь подбрасывала матери одёжки, не поспевшие за сиюминутной модой, и вещички подходили, носила их с удовольствием, выглядела современно. И что за наваждение, почему он замечать не хочет, что она ещё молода?
   Муж её считал себя хорошо пожившим мужчиной, на свой брак смотрел как на давным-давно наскучившее дело, но менять что-то в устоявшемся порядке вещей не собирался. Во всяком случае, пока.
   Сейчас, приведя внучат на горку, он стоял, прислонившись к дереву, и смотрел, как они медвежатами кувыркаются в снегу, вылетев из санок. Дед задумчиво следил за их щенячьим весельем, опасности для внуков не было, потому переключился на свои трудные мысли. Величественная красота зимней аллеи настраивала на торжественный лад, снежный воздух разогревал кровь, пощипывал щёки, и давно ушедшая молодость словно стала возрождать старое тело.
   «В сущности, как всё быстро происходит – не успел оглянуться, а жизнь пролетела...»
   Вспоминал себя молодым спортсменом, яростно тренирующимся, чтобы выиграть чемпионат мира, с усмешкой думал о глупости, которую совершил, когда был в полшаге от победы: друг попросил уступить ему первенство, – мол, женюсь, квартира нужна, а её только за первое место дадут. Пожалев друга, уступил, разыграл фехтовальную партию в поддавки. В результате остался без жилья сам, долго мыкался по студенческим общагам, пока не познакомился со своей теперешней супругой, а тогда молодой девушкой, недавней выпускницей института.
   И после трёхдневного знакомства решил жениться, сделал ей предложение. Семья стала жить в однокомнатной кооперативной квартире, которую жена успела построить к тому времени, родился сын, и вся их жизнь стала выстраиваться вокруг задач, связанных с его воспитанием и, выражаясь высоким стилем, взращиванием. Растили одно, а выросло другое. С их обожаемым сыном произошло то, что случается с некоторыми «комнатными» мальчиками, рвущимися в шестнадцать лет на свободу, но от желания доказать всему свету, что они взрослые, калечащими свои жизни. Родителей он слушать не желал, а его друг оказался злым гением, и всё закончилось колонией, поселением, а потом и тюрьмой.
   Но жизнь продолжалась, надо было растить дочь, родившуюся у них поздновато, когда уже стало подтягивать к пятому десятку. Дочка выросла умницей, окончила университет, с её детьми дед и гулял сейчас.
   – Ребятишки, пора домой, ну нам бабушка и задаст!
   По аллее повернули к дому. Навстречу им шла дама среднего возраста, как показалось вначале, но с небольшого расстояния стали видны морщинки, усталые глаза, скорбная скобочка рта. «Седеющий фавн и бывшая нимфа», – иронически подумал мужчина и, подхватив ребят за руки, ускорил шаг.
   Он принадлежал к поколению послевоенных детей, которым выпало на долю не видеть войны, можно сказать, повезло. Детство прошло в провинциальном городе, в построенном его отцом доме, рядом с которым стоял дом бабушки. В сущности, он являлся типичным представителем советского строя жизни, со всеми достоинствами и недостатками, порождёнными мощной идеологической накачкой. К числу несомненных достоинств относилось его трудолюбие, он был мастеровит, разбирался в электрике и, когда супруга затеяла крутой ремонт, все выключатели переставил вниз, не вызывая мастера. Сам положил плитку на стенах кухни и на пол. Недостаток же его – мелкие недостатки есть у всех, не о них речь, – на взгляд его жены, ужасал: он постоянно врал.
   Объяснение этому нашлось бы, если вспомнить, как люди в прочное советское время говорили одно, думали другое, а прикидывали третье. Муж врал всем: супруге, уверяя, что верен ей, хотя давно связался с непристойной компанией потрёпанных девиц, работающих в поликлинике и оказывающих свои специфические услуги тем из стариков, кто, пытаясь вернуть ушедшую молодость, клевал на них; врал дочери, с увлечением сочиняя рассказы о небывало затруднительных передвижениях по городу – надо же объяснить, почему на получасовую поездку у него ушло полтора часа; врал девицам, что был каким-то образом занят, когда домочадцы сбивали его планы. Впрочем, по части вранья лихие медсестрички ему не уступали и, в свою очередь, вдохновенно вводили в его уши фразочки о необыкновенно возвышенных чувствах, которые будто бы к нему испытывают, перемежая свою махровую ложь не менее махровой лестью, на что состарившийся мужик стал падким.
   Странная вещь – жена его принадлежала к тому же поколению послевоенных детей, но для нее ложь была невозможна. Строчка Визбора: «Они сказали – правду ищешь? Найдёшь – она тебя убьёт», – очень точно определяла её состояние в новом качестве обманутой жены. Она с горечью видела деградацию человека, постепенное исчезновение всех моральных принципов, необходимых ей и оказавшихся ненужными ему, испытывала тяжкое унижение, когда близкий человек буквально через её голову разговаривал со стоящими рядом особами из компании, не оставляющей его в любых передвижениях по городу, и при этом якобы обращался только к ней. Цель таких действий «весёлых санитарок» была ей понятна – они охотились за квартирой, которая после смерти мужа могла попасть в их жадные руки. А могла и не попасть, во всяком случае, она на это надеялась и боролась, как могла. И напряжённо искала причину, приведшую его к таким тяжёлым для неё изменениям. В конце концов она решила, что причина эта – его страх смерти, как и большинство мужчин, муж оказался трусоват, а длительность своей жизни по традиции увязывал с новыми сексуальными ощущениями, иными словами, он чуть ли не благодеяние семье оказывал, когда тайком выносил из дома гостинчики для путающихся с ним девиц.
   И что могла сделать она, видя и понимая всё это? Жизнь продолжалась, изменить что-то было невозможно. Росли внуки, да и дети ещё нуждались в помощи. Поэтому она гнала чёрные мысли прочь, вот и сейчас, вздохнув, пошла открывать двери на весёлый звонок деда и внучат.
   – Ух, какие вы снеговички!
   Она вывела малышей в коридор и стала веником сметать с них снег. Дед же с недовольным лицом отправился на кухню и уселся там перед окном. Жена знала, что он ждёт автомобильного гудка одной из машин, которые возили её противниц, он уже много раз проделывал в ответ на гудок следующее: становился в центре оконной рамы, красуясь, как на картине, и открывал большую створку рамы. Что это означало, она в точности не знала, понимала только, что он подаёт им какой-то сигнал. Если ему не удавалось незаметно это проделать – она специально не уходила в комнату под предлогом необходимой возни на кухне, – муж злился, начинал кричать, случалось, изрыгал ругательства, не стесняясь даже дочери.
   Вот и сегодня она сняла кастрюлю супа с плиты, стала наливать в тарелки.      
   – Идите обедать! – позвала семейство.
   – Я не буду, – недовольно буркнул муж и ушёл в комнату.
   Дети поели, она убрала со стола и осталась на кухне. Женщина уже привыкла к одиночеству вдвоём, но всё никак не могла понять, как он мог перечеркнуть прожитые с ней тридцать пять лет и так унижать её, прекрасно зная, что она – гордый, самолюбивый человек. Несомненно, какие-то негативные процессы начали происходить в его жизни, и она считала, что это последствия его предательства. У него болели и опухали суставы, он был вынужден бинтовать лодыжки и неделями ходил в тугих бинтах. А она вспомнила, как некоторое время назад он врал ей, что у него разболелась то одна нога, то другая, и бросал её посреди улицы, чтобы иметь возможность переговорить с теми, кого она даже не хотела называть нормальными словами. «Вот и допросился у Бога болячки», – качала головой она, ноги-то стали болеть и в самом деле.      
   Высшие силы – эту мысль было не отогнать – стали подавать ему знаки, то есть он своими действиями задел и рассердил покровителя их семьи. Например, летом, когда они вместе были на озере, мимо прошли двое парней, но только поравнявшись с ними, незнакомцы заговорили между собой, да так, что эти слова намертво впечатались в её сознание. «Напрасно ты думаешь, – сказал один другому, – что так уж они млеют. Тут, друг мой, чётко прослеживаются три «нет»: нет денег, нет квартиры, нет молодости». Как будто её собственные мысли прочитали! И потом ушли молча, словно их кто-то послал сказать эти слова для мужа. Было много и других случаев, – он спотыкался, выходя из подъезда, именно тогда, когда говорил ей неправду о том, куда идёт; никак не мог вылечить ухо, сколько ни промывал в поликлинике, слышал плохо, «а потому, – думала она, – что опять заходил к тем ведьмам».
   Вспомнилась недавняя ссора, когда он со злостью сказал о сыне, а она, всё понимая, не сдержала себя и крикнула:
   – Какой он снаружи, такой ты внутри!
   Почему их первенец стал таким, что произошло в переломные моменты его жизни, какие кармические долги он отрабатывал, допустимо ли полагаться в этом на мнение всезнающего Свияша? Сын тоже часто врал, и теперь она сравнивала его поступки с проделками мужа, и всё большее сходство между ними делалось неоспоримым. Но можно ли винить лишь супруга, какие-то черты характера сына сформировались и под её влиянием. Не взял свет, а впитал всю тень…
   Она раскрыла томик Пастернака, и строчки словно вспыхнули перед глазами:

                Но старость – это Рим, который
                Взамен турусов и колес
                Не читки требует с актера,
                А полной гибели всерьёз.

   Полной гибели всерьёз… Она ещё посидела на кухне, слушая, как дети, играя, звонко покрикивают друг на друга. Наконец у них стало тихо. Заглянула к ним – уснули прямо на ковре. Перенесла их в кровати, пошла в комнату к мужу. Он тоже спал, неудобно запрокинувшись, нелепо торчал острый плохо дышащий нос, щёки, запавшие из-за снятого зубного протеза, делали его лицо похожим на лицо глубокого старика. Жалость острой иглой кольнула её в сердце. «Нет, что бы ни случилось, что бы он ни говорил и делал, я буду рядом с ним. До конца».
   Она сняла фартук и села в кресло с книгой. Серое вечернее небо сливалось со светло-серым снегом. Тишина стояла в квартире, тишина и спокойствие воцарились у неё в душе.
   В такие минуты человеку приоткрывается запредельная даль, и всепрощающее, ласковое прикосновение, дуновение милости Божьей стирает печаль, дает силы жить.
   …Годы спустя она вспоминала тот зимний вечер как одно из мгновений безоблачного счастья.


Примечание. Рассказ опубликован в журнале "Нёман" (Белоруссия).



Номинация  Конкурса «Лауреат 34». МФ ВСМ.