Встреча с прекрасным

 

 Ольга с детства тянулась к музыке, можно сказать, шагала с ней по жизни. Но с годами отдалилась,  и не ее в том вина. Музыка, близкая Ольге, перестала наполнять эфир. Подхватив иностранное словечко «клип», телевидение забыло о концертах классики, трансляциях опер и балетов. Поправ лозунг «Искусство принадлежит народу», оно принялось творить «искусство для народа», и образцы этого «искусства» год от года становились все грубее и пошлее.
«Кошмар!» - вздыхала Ольга, глядя на откровенные телодвижения певцов и певичек, кривляющихся на голубом экране. И радио, размножившееся так, что частотам в эфире стало тесно, оглушало тюремной романтикой, «русским шансоном», низкопробной попсой и рэпом.
«Что поделать – какие времена, такие и песни», - думала Ольга, глядя на молодежь. Как-то она ей в последнее время не нравилась. Нет, конечно – попадались иногда чудесные юноши и девушки. Но даже самые лучшие из них казались ей поверхностными, односторонне развитыми. Если учатся – то насмерть вгрызаются в свой предмет, и будто не видят ничего вокруг. Из развлечений – поход в ночной клуб, и это в лучшем случае.
«А вот мы в их годы… - вспоминала она. – В кино по два раза на неделе ходили, и не попкорн жевать и пивом накачиваться под 3D и долби-сураунд… Часто посещали театры, музеи, выставки - тянулись к прекрасному…»
За трудностями перестроечных времен, семейными проблемами, и напряженной, едва ли не круглосуточной работой пролетело время. И вдруг она очнулась: «Что ж это я – совсем одичала! Конечно, живу в спальном районе, но все-таки в культурной столице, и Мариинский театр до сих пор функционирует. Надо бы снова начать туда ходить».
В театральной кассе выяснилось, что удовольствие подорожало непомерно. «Ничего, - успокоила себя Оля, - уж два-три раза в год могу себе позволить». И стала изучать репертуар.
В рамках фестиваля «Белые ночи» в программе значилась кантата Карла Орфа  «Кармина Бурана» в исполнении хора и оркестра Мариинского Театра. На нее она и купила билет. 
Одну вещь из кантаты Ольга отлично знала. Эта незабываемая музыка звучала в нескольких кинофильмах, в том числе в оскароносном «Омене». Дома она проштудировала статьи в Интернете, выяснила, что кантата часто исполняемая – а значит, интересная. Даже ролики прослушала выборочно и либретто выучила чуть ли не наизусть.

Поход не заладился с самого начала. И вроде время до концерта правильно рассчитала, да застряла на Васильевском. Казалось бы, всего-то через Неву по Благовещенскому  – в недавнем прошлом Лейтенанта Шмидта – мосту переехать, еще парочка остановок, и вот она, Театральная площадь. Но не тут-то было! На линиях возле метро «Василеостровская» транспорт стоял мертво. Ольга вспомнила, что не раз ей говорили – в час пик с Васьки не выбраться. Поэтому решилась идти пешком до набережной. Авось, тронется транспорт – успеет вскочить. Однако она добралась до Невы раньше красного автобуса, который приметила еще возле метро. Обернулась, увидела, что он едва маячит вдали, и вступила на мост.
Время поджимало, шла торопливо, да еще мелкий нудный дождик вдруг зарядил. Зонтика, конечно, не прихватила, и пришлось прикрыть тщательно уложенные волосы косынкой. Она сходила с моста, когда красный автобус с броской рекламой все-таки ее обогнал. Мысленно чертыхнувшись, Оля кинула взгляд на часы. Чуть больше десяти минут до начала.
Площадь Труда она миновала мелкими перебежками, мимо Новой Голландии пронеслась, уже запыхаясь, мельком отметив в уме: «Сколько можно спорить, что в ней разместить? Такую цитадель в запустение привели!»
 Не сбавляя темпа, добралась до Театральной. Окинула площадь взглядом и покачала головой. Квадратная махина, возвышающаяся за жемчужиной Тома де Томона, сильно смахивала на огромный бизнес-центр. «И это – новая сцена?! Столько денег вбухали в проекты,  целый район разворотили, а построили бетонный куб…»
Но раздумывать об этом времени не оставалось. Ольга влетела в вестибюль, сунула контролерше билет, под звонок сдала плащик в гардероб и потрусила в партер.
То, что кресло в шестом ряду оказалось возле центрального прохода, ее обрадовало – никто не будет мешать наблюдать за дирижером.
В оркестровой яме в диссонанс настраивались скрипки и прочищали горло трубы. Заняв место, Ольга принялась с интересом осматривать зал, ощущая себя так, будто вернулась в издавна любимый дом.  Чудесный, необыкновенно красивый дом! Лепнина на ярусах сияет золотом, люстры – хрусталем. Под цвет знаменитому на весь мир занавесу зеленеет бархат на барьерах и стульях. Взгляд зацепился за императорскую корону над царской ложей. Попыталась вспомнить – была ли корона в советские времена? – но  так и не вспомнила.
Оглядываясь, Ольга, наконец, обратила внимание на публику, и ужаснулась. Бог мой – времена действительно изменились! Народ одет по-будничному, и … как-то далеко не все причесаны. Глядя на головы некоторых женщин, возникало впечатление, что они и утром расческу в руки не брали. Она украдкой залезла в сумочку и раскрыла зеркальце, проверяя, в порядке ли ее собственные волосы.  Удовлетворенно улыбнулась: пожалуй, она единственная  в зале с настоящей укладкой.
Люстры и канделябры начали меркнуть, какофония в оркестровой яме смолкла. За пультом появился дирижер. Коротко склонив голову в знак приветствия зрителям, он повернулся к ним спиной. Бархатный занавес пополз вверх, являя хор на сцене – три ряда одетых в черное женщин и мужчин.
Хорошо изучив либретто, Оля знала, что первой пойдет самая известная тема кантаты: «О, Фортуна».
Дирижер поднял руки, замер – и отмахнул, будто отрубил. Грохнули литавры.
От первых же четырех нот, исполненных хором фортиссимо, по спине побежали мурашки. Еще несколько монументальных тактов и на смену фортиссимо пришел монотонный, простой – вначале вкрадчивый, но постепенно нагнетающий тревогу перепев. И вот снова фортиссимо: и хор и оркестр, и литавры, и тарелки… Дрожь по спине и в желудке. Финальная, фатальная нота. Все.
Ольга выдохнула. Огляделась.
Никто не хлопает, видимо, так надо. Ожидают следующего номера, но все явно потрясены мощью услышанного. Отношение к публике переменилось. Похоже, здесь одни знатоки. Впрочем, чему удивляться? Любителей слушать кантаты не так уж много.
Мужская часть хора затянула что-то жалобное, в припеве к ним присоединялась женская группа. Ольга вспомнила название: «Оплакиваю раны». Не столь сильно душу задевает, но поют хорошо, оценила она, и стала  рассматривать хористов.
Молодых немного. Некоторые ее возраста. Вспомнилось, как сама стояла во втором ряду справа, среди альтов. Множество раз – на сцене Капеллы, в Большом зале Филармонии, почти на всех крупных сценах Ленинграда. А еще вздохнула о том, какую глупость совершила в свое время. Когда ей было лет восемнадцать, и она уже не пела  в Детском хоре Ленинградского телевидения и радио, Оле предложили прийти на прослушивание в хор Мариинки, а она не пошла. Просто не пошла. Некогда было – любовь…
Вспомнив о подругах хоровых времен, Оля пригляделась к женщинам на сцене. Лицо одной показалось знакомым. Неужели Люда? Удивительно. Ведь у нее был не лучший голос. А может, и не она… Столько лет прошло.
Тем временем зазвучала следующая тема кантаты – «Заклинание весны». Басы хороши. И тенора с сопрано не хуже. «Бальзам на мою больную хоровым пением душу», - улыбнулась сама себе Ольга.
Следующий номер был сольным. Молодой брюнет, баритон, чудесно владел голосом. Жизнеутверждающая мелодия лилась абсолютно свободно.
Еще за одной песней, исполненной всем хором, последовал инструментальный номер.
Оля с нетерпением ждала, когда в середине кантаты будет петь детская группа из ее родного хора. Она давно заметила, что в правой ложе рядом со сценой чинно расселись мальчики лет восьми - десяти в белых балахонах.
Вновь зазвучал хор.  Оля сама не заметила, как стала подпевать альтовую партию,  конечно, абсолютно беззвучно – внутри, одними связками. А когда осознала, что делает – улыбнулась, сглотнула и… поперхнулась!
Прикрывая губы ладонью, она пыталась тихонько прокашляться, но не тут-то было. Першение в горле не давало вздохнуть, а заткнутый рот только усугублял желание откашляться во всю силу.
В театре? Во время исполнения номера??? В десяти метрах от дирижера?!!   Невозможно! Немыслимо!!!
С минуту она сдерживала себя, попёрхивая через ладонь. На глазах выступили слезы, вот-вот тушь потечет. Понимая, что унять кашель не удается, Ольга, согнувшись в три погибели, устремилась по центральному устланному зеленым ковром проходу. Выскользнув за дверь, и по инерции пробежав несколько шагов, она, наконец, дала себе волю. Тетеньки-билетерши изумленно взирали, как не первой молодости женщина, сложившись пополам, кашляет и кашляет, надрывно, чуть не до рвоты. Ольга пыталась избавиться от застрявшей в горле слюны. Не удалось. Между приступами она просипела: «Простите, где тут ближайшая дамская комната?» Тетеньки указали на лестницу, и она, оглашая пустые фойе своим надсадным кашлем, устремилась на второй этаж и влетела за дверь с дамским силуэтом.
Открыв кран, принялась хлебать горстями воду, честя себя: «Вот получу отравление – так мне и надо! Нечего было воображать себя певицей на сцене. Хористка чертова!»
Прошло несколько минут, пока она более-менее пришла в себя. Перекрыв воду, взглянула на отражение в зеркале над раковиной. Прелесть! Глаза красные, под ними черные разводы, на щеках дорожки туши пополам со слезами. И, как назло, платочков в сумке нет!
Салфетки для рук из дозатора оказались жестковаты, но кое-как Ольге удалось привести лицо в относительный порядок. Заодно восстановила помаду на губах. В горле продолжало першить и саднить. Не факт, что опять кашель не прихватит. Порывшись в сумке, она обнаружила на дне завалявшуюся карамельку в обертке. С трудом отлепила приросший от времени фантик, сунула конфету в рот, пососала – вроде бы стало немного легче.
Взглянув в зеркало последний раз, она покинула туалет.
Из-за дверей, ведущих в ложи, доносились ангельские детские голоса. Но вот они смолкли.
Боже, сколько я пропустила! – ужаснулась Ольга и поторопилась к лестнице.
Внизу она направилась туда, откуда вышла, но поняла, что дверь заперта. Тетеньки-служительницы ворковали где-то за поворотом овального коридора, пришлось бежать к ним.
«Во время концерта входить в зал нельзя», - ответили билетерши.
Оля стала умолять впустить ее, ведь она покинула зал только потому, что не хотела мешать концерту. Служительницы переглянулись и сжалились. Дама с сиреневыми волосами вызвалась провести незадачливую зрительницу со стороны бенуара.
Они переждали у дверей пока не закончился очередной номер: несколько мужских голосов выводили а капелла что-то оптимистическое. Во время короткой паузы сиреневая дама открыла дверь специальным ключом  – и вот Ольга вновь в зале.
В пределах видимости свободных кресел не оказалось, театр был полон, а служительница просила не возвращаться на свое место, не мешать публике. Пришлось встать возле ложи бенуара.
Пять номеров она прослушала стоя, сокрушаясь, что столько времени потеряла из-за дурацкого кашля.
И вот опять мощный удар литавр, патетические ноты хора… Вновь «Фортуна». Значит, уже конец.
Исполнение показалось еще сильнее и трагичнее, чем в начале кантаты.
Когда отзвучала последняя нота, зал взорвался аплодисментами. Теперь стояла уже не одна Ольга, а все зрители.
Вышли на поклон солисты, на сцену понесли цветы. Дирижер раскланивался, публика продолжала хлопать. Раздавались отдельные выкрики: «Браво!»
У Ольги глаза увлажнились. Она была счастлива. Вот оно, единение с искусством, которого она была лишена много лет. Вот люди, которые чувствуют его так же, как она. И пусть некоторые из них в джинсах и футболках – это все та же, родная, ленинградская публика ценителей музыки.
Народ не желал покидать зал, и дирижер сдался, обернулся к оркестру, взмахнул и…
И еще раз «Фортуна»! Еще вдохновеннее, еще лучше! Браво, дирижер! Браво, хор! Браво, оркестр!

Выйдя из театра, Ольга двинулась пешком в сторону Сенной. Нечасто теперь случалось приезжать в центр, и она была рада возможности прогуляться по любимым местам. Тучи рассеялись, над головой голубело вечернее летнее небо. Она шла неторопливо, ощущение праздника не отпускало. Несмотря на то, что досадный кашель не позволил ей прослушать почти половину кантаты, встреча с прекрасным все-таки состоялась. В голове продолжала звучать «Фортуна». Вблизи никого не было, и она стала тихонько напевать, не опасаясь, что ее примут за сумасшедшую.
Когда миновала улицу Глинки и обогнула сквер Николького собора, стали попадаться редкие прохожие и пение вслух пришлось прекратить. Вскоре она перешла через канал Грибоедова по Никольскому мосту и завернула на вечно многолюдную Садовую.
Минут десять-пятнадцать, и Ольга будет в метро, а еще через полчаса – в своем спальном районе.