БЕЗОПАСНЫЙ ПАТРИОТИЗМ
рассказ
Федя Пырков евреев ненавидел, сколько себя помнил, с детства, не особенно задумываясь о том, что же всё-таки лежит в основе той ненависти, ненавидел и всё. Впрочем, так же, наверное, как и большинство евреев не удосуживаются озаботиться размышлениями, за что же именно их ненавидят так много людей, едва ли не всех населяющих планету прочих народностей, разве что довольствуются стандартным объяснением – за то, что мы умные очень.
Ещё когда Федя был мальчишкой и обитал с родителями в большой коммуналке на Таганке, в их подъезде жили три еврейские семьи и по достатку они превосходили всех своих соседей, хотя также как и прочие существовали в крайней тесноте. Естественно, другие жильцы им завидовали, завидовали и родители Феди. От их разговоров типа: "во жиды живут, и холодильник ЗИЛ у них, и машина, и дача ...", у Феди тоже как аппетит у недоедающего развивалась зависть. В классе, где Федя успевал в основном на тройки, училось четверо евреев и все они успевали на четыре и пять, и здесь это вызывало нездоровую зависть у многих, в том числе и у Феди. Хотя круглыми отличниками были и двое русских, толстая белобрысая девчонка и очкастый тощий парень, но почему-то никто не верил, что они добьются чего-то в жизни, даже если и получат медали. А вот евреи... никто не сомневался – эти своего не упустят. После школы все эти отличники поступили в серьёзные ВУЗы, а Федя с грехом пополам в мало престижный мясомолочный институт при мясокомбинате, благо дядя, брат матери на том комбинате работал снабженцем и был кое-куда вхож. Федя по инерции продолжал ненавидеть евреев, за то, что лучше учатся, умело устраиваются в жизни, даже воруют умело... но ненавидел спокойно, как бы про себя, тихо, неактивно.
Незадолго до крушения Союза Федя окончил институт и стал работать на молокоперерабатывающем заводе. Завод в постсоветскую эпоху не приватизировали аж до двухтысячного года, и благодаря этому Федя там ни шатко ни валко прокантовался, получая мизерную зарплату. В эти годы он женился, переехал от родителей к жене, благо она жила одна, у них родился сын, а Федя постепенно превратился в лысеющего, невзрачного тридцатипятилетнего мужичонку. Но тут впервые в его жизни случилось настоящее потрясение – завод приватизировал какой-то банк и назначил своего директора... еврея. Когда новый директор знакомился со служащими, он встретился взглядом с Федей... Этого "столкновения" оказалось достаточно, директор каким-то пятым еврейским чувством безошибочно распознал Федю, а так как он начал свою деятельность с сокращения персонала... В общем, вскоре Федю с работы уволили.
Так окончательно создались предпосылки, когда из антисемита тихого Федя готов был превратиться в антисемита воинствующего. Вообще среда безработных очень питательна для подобного рода настроений. До того не особо интересующийся политической жизнью, Федя стал посещать собрания организаций типа Национально-державной партии, Чёрной сотни, читать соответствующие газеты (если они раздавались бесплатно). Так он узнал про миллиардные состояния, сколоченные буквально за несколько послесоветских лет Березовским, Ходорковским, Абрамовичем, Фридманом... Попутно он узнал и про своих бывших одноклассников-евреев: двое эмигрировали и их следы затерялись, двое других, как и ожидалось, процветали. Один делал деньги на фондовой бирже, второй рулил преуспевающей фирмой. А вот его русским одноклассникам-отличникам, как и ожидалось, их медали не осветили дальнейшего жизненного пути: и та девчонка-толстушка и парень-очкарик никуда не пробились, ничего не возглавляли, а получали небольшую зарплату госслужащих. Зато полной неожиданностью стала новость, которую Федя тоже узнал на очередной встрече выпускников в своей школе. Такой же как он троечник оказался в нынешней жизни депутатом Мосгордумы, а первый школьный хулиган, которому пророчили "небо в клетку"... он действительно отсидел два срока, зато теперь входил в совет директоров крупной экспортной фирмы. Впрочем, последние известия Федю хоть и удивили, но не особенно уязвили.
То, что троечник стал депутатом ... ну так он и в школе мог без мыла куда угодно залезть. И то что малолетний хулиган, превратившись в матёрого бандита, сейчас ворочает такими делами – ну так время-то какое, бандиты вообще "на коне". Но вот, как евреям удаётся при всех властях ... Невероятно, они ведь, ни в морду дать, ни убить не могут, и трусы все до одного. Ну, как у них всё это получается? Много думал Федя, скрипя зубами от негодования, ведь свободного времени у него теперь было много...
2
Жена растолкала Федю довольно бесцеремонно:
- Вставай... хватит дрыхнуть ... Вчера опять на свои собрания ходил, патриот долбанный. Ты понимаешь, что я не высыпаюсь из-за тебя? Только засну, тут ты припёрся, корми тебя, слушай всю эту чушь, которой там тебя шпигуют. Чем допоздна по этим сборищам шататься, лучше бы работу искал, дармоед!
Федя тяжело, как с похмелья встал, оделся и стал понуро ожидать "руководящих указаний". Но жене всё было некогда, она сначала собирала в школу сына, потом собиралась на работу сама. Наконец, уже уходя, она указала на лежащую на комоде сторублёвку и список на четвертушке бумаги:
- Сходишь в магазин и на рынок, купишь всё строго по списку. Хватит мне одной на всю семью ишачить, по две сумке в каждой руке после работы таскать. И смотри, за каждую копейку отчитаешься...
После ухода жены Федя прочитал список. Предстояло как обычно сходить в магазин за хлебом и, что для него было внове, купить на рынке овощи. Впервые жена "взвалила" на него рынок, до которого было во-первых не близко, во-вторых, судя по оставленным деньгам, идти предстояло пешком.
Позавтракав без настроения, Федя взял авоську, спустился на лифте на первый этаж... На первом этаже сразу две смежные квартиры купила какая-то большая армянская семья. Сейчас они их объединили сделав один общий тамбур с мощной стальной дверью. Федя не любил и армяшек... за то, что дружные, деловитые, домовитые и, главное, тоже все богатые и так ловко умеют устраиваться в любом месте. Но в отличие от евреев, про эту нелюбовь Федя почему-то не решался говорить вслух.
Ближайший магазинчик, где торговали хлебом, в свою очередь принадлежал азербайджанской семье, и когда Федя к нему подходил, рядом стояла машина и шла разгрузка товара. Один из владельцев магазина тучный азербайджанец покрикивал на грузчиков и одновременно недружелюбно разговаривал с неким типом, у которого явно "горели трубы".
- Ну, ты что... пузырь, что ли продать не можешь? Тебе же это минутное дело,- наседал на азербайджанца парень пролетарского вида.
- Нэ видышь... товар прынымаю... через полчаса подойды!- хозяин магазина пересчитывал товар, что ему привезли и жаждущий опохмелиться субъект ему сильно мешал.
Однако парню тоже не хотелось ни ждать полчаса, ни топать до ближайшего универсама, к тому же там не торговали "четвертинками", которую он и хотел купить. Парень завёлся:
- Ты что чурбан, не понимаешь, не могу я ждать?!
- А мнэ насрать... можешь, нэ можешь. А за чурбана я тибэ сичас кадык вырву!- кажущийся просто огромным в раздувшейся куртке и кепке-аэродроме азербайджанец угрожающе надвинулся на тщедушного страждущего и тот поспешил поскорее отойти и уже с безопасного расстояния принялся поливать хозяина магазина бранью:
- Чурки проклятые, всю Россию скупили!...
Федя и азербайджанцев не переносил, за то, что они так споро и умело торговали, но вступиться за парня он почему-то не решился. Пожалуй, если бы на месте азербайджанца был еврей, он бы не сдержался, кинулся. Ведь он не сомневался, что в подобной ситуации еврей наверняка испугается, "не примет боя", струхнёт, да и родичи за него мстить не станут, а вот с кавказцами совсем другое дело - не испугаются и мстить будут. Федя, втянув голову в плечи, прошёл мимо, решив хлеб купить на обратной дороге.
Таким образом, сначала предстояло идти на рынок. Федя давно не преодолевал пешком таких расстояний и уже минут через десять основательно устал. Так хотелось сесть на автобус... всего-то четыре остановки и он на месте. Но, увы, сейчас не советское время, сейчас в каждом автобусе кондуктора, зайцем никак не проскочить, а на билет жена-кормилица денег не дала.
Решётчатую загородку с арбузами Федя заметил издали. День выдался ясным, и хоть температура была ещё по раннему времени невысока, но на солнцепёке, да и от ходьбы ему стало жарковато, захотелось утолить возникшую жажду сладким, сочным... Но и расходы на арбуз предусмотрены не были. Загородка была ему не совсем по пути, но Федя решил сделать небольшой крюк, чтобы пройти рядом и хотя бы от вида полосатых плодов астраханских бахчей испытать хоть некоторое облегчение. Подходя ближе, он и здесь услышал разговор на повышенных тонах. Почуяв и там конфликт, он решил близко не подходить, но с расстояния метров в двадцать видел всё достаточно хорошо. Напротив продавца арбузов стоял высокий плечистый русский мужик и что-то громко и недружелюбно выговаривал ему. И он был явно под "градусом". Продавец, невысокий мешковатый азербайджанец, что-то в ответ объяснял, но мужик этим не удовлетворился и уже почти заорал:
- Да пошли вы все на ... мать вашу...!
Едва он неблагозвучно отозвался о матери продавцов арбузов из самой загородки вышел до того невидимый напарник и, возможно, родственник продавца, крепкий коренастый кавказец лет тридцати. Подойдя к ругавшемуся матом высокому, он неожиданным резким ударом в подбородок сбил его с ног...
- Это твою мать все ... все русские женщины ****и... А теперь, ****ский сын иды отсюда, пока я тибе брюхо не пропорол,- коренастый красноречивым взглядом указал на лежащей на прилавке нож используемый для разрезания арбузов на пробу.
Он говорил нарочито громко и внятно, явно показывая, что никого здесь не боится, и чтобы его слышал не только тот к кому он обращался, но и все проходящие мимо, живущие на нижних этажах окрестных многоэтажек – пусть боятся, будут бояться, будут уважать... все эти русские, которых он только что недвусмысленно охарактеризовал. Высокий на редкость проворно, будто только что и не получил нокаутирующий удар вскочил, и уже не матерясь, прихрамывая поспешил прочь, испуганно оглядываясь. Прохожие спешили мимо, будто ничего не видя и не слыша. Поспешил пройти мимо и Федя. А что ему было... Вон пару лет назад так же продавец арбузов, кавказец самого Попова, олимпийского чемпиона, двухметрового тренированного гиганта, гордость нации, вот так же порезал. Потом дело, то ли замяли, то ли кавказец отделался условным, то ли смехотворным сроком... Но факт есть факт, весь Кавказ распирало от гордости, что их рядовой джигит на улицах Москвы может сделать всё, что захочет с вашими лучшими людьми. А что Федя, кто он есть такой, да за него никто и пальцем не шевельнёт, случись что. Поэтому на этот раз он без особых угрызений совести прошёл мимо.
3
Проклиная про себя всё на свете, в первую очередь нынешнюю власть и конечно всех инородцев Федя (даже в мыслях он прежде всего ненавидел евреев, даже в мыслях побаивался "джигитов") обливаясь потом наконец добрался до рынка. Сначала предстояло купить основной пищевой продукт нищих русских, картошку. На неё в основном и предназначались выданные ему сто рублей. Слава Богу, картошку на рынке продавали в основном русские, тогда как всеми прочими растительными продуктами, где бы они не произрастали торговали почти исключительно кавказцы, или нанятые ими по дешёвке торговки с Украины. После покупки картошки у Феди денег осталось только на лук-перо. Но он оказался неожиданно дорогим, и если покупать его по той цене, по которой дружно его продавали кавказцы, не оставалось денег на хлеб. Побегав по рынку, Федя захотел в туалет, благо он был здесь бесплатным...
Нет, ему действительно везло сегодня на лицезрение межнациональных конфликтов, но почему-то на те, к каким он совсем не был морально готов. Очередной назревал за тем самым туалетом, рядом с контейнером для мусора. И вновь с одной стороны выступал сумрачный мордатый кавказец лет сорока, а с другой... То была почти бабка, явно алкашеского вида с вороватыми глазами. Таких наиболее жадные кавказцы тоже изредка нанимали стоять за прилавком соблазняясь совсем уж мизерной оплатой, которую те просили. Но видимо в данном случае дешевизна вышла хозяину боком.
- Я тибэ говорыл... я тибэ прэдупрэждал...?! Будэшь воровать, убью сука!- негромко, но достаточно звучно гундосил хозяин товара.
- Ах... да что ты, Махмудик! Да ничего я из выручки не брала... наверное, обронила где-то. Ты уж прости!
- Я тибэ сычас простю...- с этими словами "махмудик" наотмашь тыльной стороной кулака с клацающим звуком ударил женщину по лицу.
- Ой, что ты... не надо, не бей!- вроде бы кричала алкашка, но так, чтобы не было слышно за гулом рынка смешивающегося с шумом от потока автотранспорта по пролегающей рядом улице.
- Дэньги давай сука!... Гдэ хочишь бэри, но чтобы сегодня до вечера всё отдал...
- Что вы делаете, как вам не стыдно!- от туалета, привлечённая голосами и звуком удара подошла пожилая женщина с металлической сеткой для яиц, примерно тех же лет, что и продавщица, которую били.- Это вы там у себя распоряжайтесь, своих старух бейте, а здесь Москва!- повысила голос пожилая женщина.
Кавказец сумрачно взглянул на заступницу.
- Заткны свой поганый рот старуха и не лез не в свой дэло, а то я тибя вот в этот ящик головой засуну,- он угрожающе кивнул на контейнер с мусором.
Женщина, видимо, никак не ожидавшая такого откровенного хамства, беспомощно огляделась. Выходящие из туалета и спешащие в туалет мужчины стремились прошмыгнуть мимо, делая вид, что ничего не видят и не слышат... Лишь Федя нерешительно стоял, переминаясь с ноги на ногу.
- Мужчина... молодой человек... вы слышали? Помогите, здесь старую женщину бьют. Надо вызвать милицию, я свидетелем буду... вы... вы ведь тоже видели!?
Хмурое лицо кавказца осветилось зловещей, но спокойной улыбкой. Он вскользь, пренебрежительно окинул взглядом Федю.
- Ты чэго тут стоишь?... Иды, дэлай свои дэла, а то я злой сичас, кадык твой вирву...
И Федя поспешил прочь, забыв что собирался по малой нужде... про лук-перо. Он спешил подальше от рынка, по улицам города в котором родился и вырос, в котором вроде бы должен был считать себя хозяином. Почему-то угроза лишиться кадыка, уже второй раз слышимая им за день, но обращённая уже лично к нему, повергла его в панику. Нельзя сказать, что он настолько испугался, что совсем не испытывал никаких угрызений за уже троекратное унижение Москвы, России, русских. Но как-то это всё не вязалось с его основополагающим антисемитским мировоззрением. Он не мог так быстро перестроится, ибо уже давно не ходил на рынок, по магазинам – всем этим занималась жена. Он в основном жил только дома и на работе, и вот выйдя на улицы Москвы, как бы открыл для себя совсем не знакомый город. Вот если бы на месте этих кавказцев были евреи, тогда всё бы было просто и понятно, тогда он бы не испугался. Но эти... он не был готов к борьбе с ними, и чувствовал, что не только он.
Именно осознание, что не он один такой, что таких, что шли мимо, отворачиваясь, когда били того мужика возле загородки с арбузами, или когда лупцевали старую алкашку... Да чего там, сейчас Федя подозревал, что наглых джигитов боятся даже те, кому положено с ними бороться по долгу службы, как и те, кто принадлежит к каким-нибудь "крутым" националистическим организациям: городские власти, менты, скинхеды... Те же футбольные фаны никогда не поедут дебоширить в Махачкалу или во Владикавказ, они для это выбирают обычно русский город, желательно покультурней и "оторвутся" там. Даже бандиты русские их откровенно боятся, отдали им все рынки, большинство районов Москвы, предпочитают за границей "крутизну" изображать, перед тихим западным обывателем, а дома против кавказской крутости кишка у них явно тонка.
"А мне, куда уж мне, кто я такой... на нож нарываться? Нет уж ищите других дураков".
Проходя мимо станции метро, Федя увидел примелькавшегося продавца газет патриотического содержания, у которого он их обычно и брал.
- Русские люди, объединяйтесь против жидо-масонов в единый фронт. Нет жидам-олигархам, нет жидам-министрам, нет...
- Слушай, а ты против Кавказа рискнёшь что-нибудь прокричать? Ну, например, смерть кавказским оккупантам, или, не дадим испоганить Россию южным зверям?- с усмешкой обратился к нему Федя, перебив на середине очередного призыва.
Продавец подозрительно скосил на Федю глаза и тихо процедил сквозь зубы:
- Ты, браток, не понимаешь всей тонкости политического момента. Главная опасность это жиды, а до чёрных потом очередь дойдёт, не нужно распылять силы.
- А мне сдаётся, что ты и твои руководители "чёрных" элементарно ссыте... Перо в бок боитесь получить, или что джигиты всю вашу редакцию разгромят. Против жидов кричать оно, конечно, куда безопаснее...
Отойдя от метро, Федя окончательно успокоился, "расшифровав" нутро всех этих "патриотов", которых он по неопытности совсем недавно готов был почитать едва ли не новыми мессиями русского народа. И себя он уже ощущал не как мелкую сошку, которую каждый норовит пнуть и обидеть... а равным членом огромной толпы, которая одинаково ненавидит и кавказцев и евреев, но ненависть к первым ограничивает страх перед ними, а ко вторым не ограничен ничем. Впрочем, это "открытие" так и не принесло Феде долгожданного морального равновесия. Он нуждался в "патриотической разрядке". Ох, с каким бы удовольствием он разрядился на каком-нибудь еврее... Но еврей не подвернулся и разрядиться пришлось...
Недалеко от его дома, на узкой парковой дорожке он столкнулся с женщиной монголоидной внешности. Она была явно не москвичка с большой дорожной сумкой на тележке. По всему, она плохо ориентировалась, смотрела по сторонам, не видя идущего навстречу мужчину, а Федя решил впервые за весь день проявить "твёрдость", не уступить инородке. Они едва не столкнулись.
- Что чурка узкоглазая рот раззявила? Смотри куда копыта ставишь, и сопли утри, в Москву приехала, не куда-нибудь!...
Женщина, округлив от страха глаза, чуть не отпрыгнула вместе со своей тележкой в сторону, уступая дорогу. Федя гордо прошествовал мимо, бросив сквозь зубы:
- Понаехали тут... мрази проклятые...
Только после этого он окончательно успокоился и уже больше не испытывал никаких угрызений совести. Он, наконец, на прямые и косвенные оскорбления, которыми подвергался, ответил... ответил совсем постороннему, беззащитному, растерявшемуся в большом незнакомом городе человеку, женщине. Так обычно зверь не щадит слабого, но боится, пасует перед более злым и наглым зверем. И ещё, Федя укрепился во мнении, что патриотизм лучше всё-таки исповедовать "безопасный", такой, который исповедовали большинство так называемых русских патриотов.