ГЛАВА 4.
ИСПОВЕДЬ СОНИ-1. ДВОЙНЯ.
«…Много лет я не решалась это сделать. Очень много. И не потому, что было стыдно за своё поведение тогда или за его последствия. Не потому, что сами воспоминания по сей день – нестерпимая мука. Не потому, что утром, открывая глаза, думаю: “А стоит ли вообще жить?” Не потому, что с каждым днём он яснее и яснее видится мне. Максим. Макс. Любимый. Боль моя.
…Когда я очнулась? Очнулась настолько, чтобы посметь оглянуться в прошлое? Через неделю? Через месяц? Через год? Да, пожалуй. Через год.
То, что известие о двойне вызвало у меня шок – это ни рассказать, ни описать. Оно настолько оглушило, что просто выпала из трезвой и здравой жизни на полгода! Какая там практика? Какие “полевые выезды”? Какое преподавание? Да я на это была просто не способна!
Замерла, отупела, ограничила жизненное существование простыми физиологическими процессами: дышать, есть, спать, гулять, навещать доктора и… любить своего мужа Сержа, Серёжку, моего сумасшедшего страстного ненасытного любовника.
Когда стало известно о двойне, он обалдел на месяц, а потом, убедившись, что дети развиваются нормально, только второй малыш крохотный, опять ринулся штурмовать моё сердце, душу и тело. Победил по всем статьям.
Смеялась, удивлялась, отбивалась и… плыла на волне дикого желания. И радовалась этому и… истерически потом рыдала, вспомнив другую страсть. Максима. Макса.
Думала днями и ночами, ругала себя, пыталась оценить поведение отстранённо, со стороны, как обычный психолог. Буквально: садилась у зеркала с карандашом и блокнотом и начинала сеанс. А оправдания и объяснения не находила. Не было его. Трезвого. Здравомыслящего. С научной точки зрения. Не-бы-ло!
Всё, что происходило с Максимом – мистика чистой воды, а ей неподвластны земные законы и трактовки – это свыше.
…Когда я стала ощущать присутствие кого-то постороннего рядом со мной? Сколько ни силилась вспомнить – осталась в недоумении.
Оно, это ощущение, накатывало волнами: то накрывало до физического осознания – вот он, за спиной; то отступало, словно спрятавшись за угол, лишь украдкой бросая взгляд оттуда, и тогда становилось легче.
Даже тайком вызвала знакомого психиатра. Поговорили. Зря. Что он мне мог сказать, прагматик и циник до мозга костей? Только избитую заезженную пошлость: “Гормоны скачут, влияя на выброс инсулина и кортизона в подкорку головного мозга, что и порождает видения и галлюцинации”.
А как быть со слухом и ощущениями на коже, когда слышишь дыхание, и даже волоски на коже от него шевелятся?
Однажды, когда этот “кто-то” вплотную подошёл сзади и даже протянул руку, я почувствовала тепло его кожи в сантиметре от моей шеи и не выдержала.
– Стоп! Шаг назад! И не смей ко мне больше приближаться! Я запрещаю тебе, слышишь?!
Сработало.
Тихо и протяжно вздохнув, отступил, скрипнув паркетом, и… исчез! Надолго.
Потом стало легче. Страх отпустил, сон и аппетит вернулись, как и страсть в тело.
Серж был только рад, испытывая новые позы с такой круглой женой!
На УЗИ говорили смешные вещи: “Чудо, „дуплет“, межцикловое зачатие, уникум, прецедент, сенсация”. Смеялась только: “Двойня, она и есть двойня. Только она и имеет значение! Тьфу на вас всех!” А вот потом…
Слух вырвался из клиники, и… начался сущий ад: осаждённый дом и клиника, орда зевак и журналистов, мордовороты на каждом углу, даже снайперы на крышах! Словно я не детьми хожу, а уникальный алмаз десятикилограммовый в животе отращиваю! Как Форт-Нокс охраняли!
Новая сотрудница в клинике Сержа, Кэрис Хьюит, часто сканировала мой живот, таинственно так улыбаясь.
– Сынок…
– Почему об одном говорите? Там ведь двое! – только и смеялась я.
Вот потом уже стало не до шуток.
Первой родилась девочка: доношенная, здоровая и крупная. Вышла легко и безболезненно.
Обрадовалась тогда:
– Какие приятные роды! С Филей, помню, так намучилась!
А затем…
Дочь помыли, показали и унесли. Стоят. Ждут повторных схваток, на меня смотрят.
Я на них уставилась:
– Где второй? Тихо. Молчит. Нет схваток!
Слушают, успокаивают с удивительными лицами и вытаращенными глазами:
– Сердцебиение малыша в норме. Никаких признаков выхода.
Вскоре у них стало заканчиваться терпение, видно.
– Ну, Софи, рожать будем?..
– Он передумал. Решил ещё немного там посидеть, – смеюсь, рада, что боль отступила.
Стоят, головы чешут.
– Стимулировать?
– Нет, пусть решает сам, – ещё больше хохочу.
Не понимала, отчего они такие бледные стоят, переглядываются?
– …Я вас предупреждала? Не верили? Звоните Горману! – Кэрис в полном облачении зашла в операционную. – Живо!
Я уснула. Устала за последние сутки. Накрыли меня тёплым пледом сверху, поддон поменяли и вышли, только дежурного оставили.
Часа через два услышала гул вертолёта. На соседнем здании сел.
Через час, после обследования, документов, снимков, окончательный вердикт вынес этот самый Горман, чистокровный еврей-красавец.
– Уникальное “дуплетное” зачатие. Суперфетация. Один случай на десять миллионов рождений. Второй плод – семимесячный.
Наши врачи тихо сползли на пол без сознания:
– Чуть живот роженице не разрезали!
Лежу, глазами хлопаю.
– Можно дальше донашивать? Зашивайте, везите обратно в палату, – деловая, командую!
– Можно. Зашьём. Отвезём, уникум Вы наш, – глаза еврейские хитрые умные так и ласкают! – С дочерью Вас, Софи! – ручки мне целует, сияет!
– Мне ещё сына обещали!
– Будет! – уже в лоб поцеловал и… вприпрыжку убежал!
Поговорили, называется.
Целых сорок дней клиники, режима, кормлений дочери, испуганных лиц.
Ночью открылось кровотечение. Едва успели спасти и меня, и крошку-сына. Восемь месяцев – страшный срок: лёгкие свёрнуты, сам не дышит!
Месяц клиника стояла “на ушах”: светила медицины, профессора, удивлённые лица, и… орда прессы за забором. И эти, амбалы-пехотинцы с квадратными лицами. Они же провожали до дома, следуя впереди и сзади лимузина, как в правительственном кортеже. Долго ещё потом приглядывали, пока интерес не схлынул.
С именами не спешили. Не до того было.
Серж вымотался, даже виски посеребрились – красавец стал. Обезумел от счастья – носил всех на руках и ещё мечтал о ребёнке. Забыл, что я старая уже, этих родила в 42 года!
Начались обычные заботы.
Николь Эме нас не оставила заботой ни в клинике, ни дома. Стала и личным врачом, и няней, и сиделкой мне. И… соглядатаем.
Я стала замечать её странные взгляды, испуг, бледное лицо. Не сразу поняла, что она боится… меня. А я боялась… “его”! “Оно” опять стало появляться: сначала во снах, потом стала слышать шаги и дыхание.
Держала себя в руках, чтобы не оказаться в клинике с душевным расстройством психики. Так и думала: “Приехала, Софьюшка – „глюки“ у тебя, послеродовая депрессия, похоже”. Пока не увидела однажды возле кроватки сына… приведение: слабое и тонкое, едва различимое!
Как сдержалась? Не знаю. Просто почувствовала от него тепло, а не могильный холод.
Стало интересно: вижу только я? Да, видела только я. Николь спала рядом и не ощущала того, кто стоял совсем рядом возле кроватки сыночка.
Долго не могла понять, кто и зачем? Набиралась смелости. Отважилась.
Однажды в полнолуние “оно” появилось сильно и мощно! Это уже была практически явно ощутимая мужская фигура.
Я тихо встала с постели, подошла к голубому потоку лунного света и остановилась на его границе.
– Кто ты?
Он сделал шаг в свет, в самый луч, поднял голову, и я успела разглядеть его лицо, прежде чем потерять сознание. Это был мой Максим!
Николь подняла переполох, врачей, мужа.
С той ночи следила за мной неотступно, но очень быстро я научилась обманывать, притворяясь спящей. И как только она засыпала на диване рядом, он появлялся у кроватки, склонялся, протягивал руку, гладя малыша по щёчке.
Только тогда я поняла: Максим приходит не ко мне, а к сыну. Его сыну. Мальчиком я забеременела от любимого. От Макса. Вот это чудо и было! Вот и “дуплет”. Девочка на полтора месяца старше, и мальчик, зачатый через два менструальных цикла и сумевший зацепиться рядом с нею. Уникум и есть.
Тогда меня и сорвало!..
Ники доложила Сержу. Не виню – боялась за меня.
Итог: острова, разговор, ужас вновь пережитого горя и потери любимого. Истерики. Уколы. Серж. Терпение и понимание. И любовь. Чем сильнее истерила, тем сильнее любил, хоть и была недавно с операционного стола – “кесарили”, сына спасали. Но Серёжка не мальчик, знает и умеет всё – чуть голову мне не сорвал своей страстью!
Там и решили тогда, как назовём детей. Потеряв любимого сына, сохраним его имя, назвав дочь Филиппой, Пиппой. А сына Серж назвал сам, едва поняв и узнав, чей он. В честь отца и назвал: Максимкой, Максом. И сразу полюбил беззаветно, до крика. Принял всей душой того, кто стал сиротой ещё в утробе.
Позже долго вспоминала, высчитывала, прикидывала, и стало понятно, что Максим погиб на десятый день от зачатия сына. Десять коротких дней малыш был рядом с папой.
Начался обычный период забот, детских болячек, докторов, заботы о хлебе насущном.
Дети росли, радовали, ели, спали на балконе. И чем взрослее становился сын, тем становилось понятнее – копия Максим.
Я, грешница, возблагодарила бога, что Серж похож на него – одного типа мои мужчины оказались. Вот и приняли все безоговорочно нашу версию – сын мужа. Ведь здесь, в Торонто, никто моего Макса не видел. Его видели только Калерия с Машей, да ещё ребята Хотьковские. Ну и, конечно, Мариночка, несчастная моя сноха, любимая женщина сыночка нашего Филиппа. Бедные мои дети!
Когда пришла в себя, попыталась хоть что-то узнать о девочке – стена! Как растворилась, родная. Мучилась долго: “Неужели и она попалась в их руки?”
Серёжка, видя мои терзания, вышел на старые связи.
Однажды вернулся хмурый и только и смог выдавить одно-единственное: “Без вести”.
Расплакались оба.
– Потеряли детей! – опомнившись, решили для себя. – Спасём хотя бы ребят из Хотьково.
Серж так воодушевился! Всё бегал, выяснял, организовывал что-то, часто уезжал в столицу.
В декабре на нас вышел представитель крупнейшего выставочного центра в Торонто, и стало понятно: Свету нужно срочно вывезти из России, но только… оторвав от Стаса. Только так.
Оба переживали за ребят, а выбора не было. Стасику пока в Канаде нечего было делать. Сколько я тогда слёз пролила, мгновенно полюбив мальчика за отважное сердце, а помочь не могла! Пришлось смириться и согласиться с доводами мужа: “Выдержат разлуку, смогут пронести чувство сквозь годы – быть им вместе”.
И вот, прямо под Рождество, я её встречала в аэропорту! Чуть с ума не сошла от радости: “Дочь дома! Спасли”.
Бедная девочка, потерянная, безумно влюблённая и любимая, оторванная по живой плоти, по мясу, от своего Стасика! Сколько слёз пролила по нему, родная! Но, чем острее была боль, тем гениальнее были работы.
Уже через год начались персональные выставки и презентации, демонстрации и показы на салонах художников. Обрушились контракты, договора, достойные гонорары и слава.
Дома возилась с малышами, тихо плакала в уголке – хотела своего от Стасика. Не судьба.
Серж как-то рассказал, что резкая смена климата и тяжёлое нервное потрясение от разлуки с любимым спровоцировали жуткое кровотечение. Еле остановили! Месяц в клинике была. Увы. С тех пор ни разу не беременела, даже когда пошли бойфренды.
Отец был не против малыша, так и сказал, пусть, мол, родит на пользу организму, встряхнёт гормонами. Тщетно. Лана оказалась бесплодна.
Что же было после?
Всемирная слава, баснословные гонорары по контрактам, и страстное желание девочки жить одной семьёй в большом доме. Отговаривали, пытались убедить поехать в Италию на пять лет, поступить в Академию художеств, там купить себе виллу или здесь небольшой особнячок. Нет, решила всё сама!
Новые контракты и… целый дворец-особняк в Ричмонд Хилл, на северо-западе города по Янг-Стрит, в районе улицы Кентербери Корт. Всё оплатила “под ключ”, с полной меблировкой и новейшим оборудованием. Повесила на свою тонкую шейку кабалу на три года!
Успокоилась Ланочка только тогда, когда завела нас в особняк и сказала:
– Одна семья – один дом.
Разрыдались с Сержем: “Дочь! Мы нашли себе дочь”.
Ноябрь 2013 г. Продолжение следует.
http://www.proza.ru/2013/11/17/1497