XIX век
Уильям Вордсворт
(1770—1850)
и
Сэмюэл Тейлор Кольридж
(1772—1834)
Начало английского романтизма литературоведы связывают с появлением совместного поэтического сборника Уильяма Вордсворда и Сэмюэла Тейлора Кольриджа «Лирические баллады» (1798). Оба поэта оказали заметное влияние на всю мировую и, в частности, на русскую поэзию. Судьбы Вордсоврта и Кольриджа тесно переплетены, поэтому рассказ о них включён в одну главу.
Уильям Вордсворт (Уордсуорт) родился 7 апреля 1770 года в Кокермауте, графство Камберленд. Он был вторым ребёнком из пяти детей Джона Вордсворта (1741—1783), поверенного агента Джеймса Лоутера, первого графа Лонсдейла (1736—1802). Жили Вордсворты на севере Англии, в так называемом Озёрном крае.
Мать будущего поэта, урождённая Анна Куксон (1747—1778), умерла рано — от пневмонии, и менее чем через год после её смерти, в 1779 году, отец отправил старших сыновей — Ричарда (1768—1816) и Уильяма в классическую гимназию Хоуксед-ин-Фернесс (Северный Ланкашир, центр Озёрного края), где подопечным давали отличное образование. Уже в школе Уильям начал писать стихи.
Мальчику шёл четырнадцатый год, когда умер отец. С этого времени все дети Вордсвортов были взяты под опеку родственниками родителей. Джон оставил наследство около 10 тысяч фунтов, по тем временам целое состояние. Но примерно 5 тысяч фунтов из этого капитала составлял долг покойному со стороны графа Лонсдейла. Джон выполнял работу его поверенного не за реальные деньги, а под обещание будущего расчёта, когда же он умер, граф отказался признавать свой долг.
Опекунами детей Вордсвортов стали два дяди и тётушка, им было не до судебных тяжб с обманщиком. Родственники достойно исполнили свой долг, у каждого из сирот в отдельности судьба сложилась наилучшим образом, но в целом опекуны тяготились свалившеюся на их голову обязанностью.
В 1787 году Уильям поступил в Сент-Джонс-колледж Кембриджского университета. Зачислили его как студента-сайзерса, т.е. по бедности с него не брали плату. Дяди же честно содержали племянника все годы учёбы. Правда, молодому человеку в Кембридже не понравилось. Своеобразной формой протеста против царившей там атмосферы зависти и подхалимажа стал пассивный отказ от учёбы. Номинально Вордсворт изучал английскую литературу и итальянский язык. На деле же он увлёкся сочинительством и написал в студенческие годы несколько поэм: «Равнины Солсбери», «Вечерняя прогулка», «Описательные зарисовки», «Жители Пограничного края». Выдающимися эти произведения не назовёшь, но в каждом сияют отдельные гениальные строки и изящные вдохновенные образы и картины. Закончил Вордсворт обучение одним из последних по успеваемости.
Важнейшим событием стали для юноши каникулы 1790 года. В июле он и его университетский друг Ричард Джонс пешком пересекли Францию, переживавшую революционное пробуждение, и через Швейцарию добрались до озёр на севере Италии. Это путешествие дало поэту богатейший творческий материал и закалило его физически и морально.
Дядюшки надеялись, что по окончании Кембриджа Уильям примет духовный сан и станет обеспеченным человеком. Но молодой человек о церковной карьере даже думать не желал.
В ноябре 1791 года он вновь отправился во Францию. Тогда многие молодые англичане из бедных семей уезжали в мир, где люди хотя бы на словах провозгласили всеобщее равенство и братство. Их влекла сама идея республики. Так и Уильям просто бродил по стране, добывая средства на жизнь случайными заработками. В Орлеане Вордсворт влюбился в дочь военного врача Аннет Валлон, которая вскоре забеременела от него.
Наконец опекуны в категоричной форме потребовали, чтобы Уильям вернулся в Англию и начал самостоятельно зарабатывать себе на жизнь. Молодой человек вынужден был уехать, пообещав Аннет непременно вернуться и жениться на ней. Однако сделать это оказалось весьма проблематично: Аннет была католичкой, а её семья — яростными монархистами; Вордсворт был англиканином (протестантом), сам же он считал себя убежденным республиканцем. Несовместимость оказалась полнейшей.
Через шесть недель после отъезда Уильяма, 15 декабря 1792 года женщина родила дочь Каролину. Вордсворт сразу признал своё отцовство, но приехать в Орлеан не смог. Со временем, когда начались революционные и Наполеоновские войны, в которых Англия играла первую скрипку, поездка стала невозможной.
Вернувшись на родину, поэт поселился в Лондоне. Денег у него не было, профессии как таковой не было, дома своего не было. Зарабатывать он пытался стихами. В 1793 году Вордсворт опубликовал два произведения — «Вечерняя прогулка» и «Описательные зарисовки», благодаря чему имя его стало известно, и у поэта появились почитатели.
Почти четыре года Вордсворт проводил время в компании лондонских радикалов, что стало для него хорошей школой познания жизни низов английского общества. Уильям общался с брошенными матерями, нищими, бездомными детьми, бродягами и калеками многочисленных военных кампаний английской короны.
Осенью 1794 года поэт взялся ухаживать за своим смертельно больным школьным приятелем, обеспеченным, но одиноким молодым человеком. В благодарность перед кончиной бедняга завещал Уильяму 900 фунтов стерлингов. Эти деньги позволили Вордсворду арендовать в 1795 году маленький домик и забрать к себе сестру-погодка Дороти (1771—1855). С этого времени они с Дороти не разлучались до последнего дня жизни поэта. Ныне мисс Вордсворт также признана классиком английской литературы XIX века, но при жизни на её писательские труды просто не обращали внимание.
Исследователи предполагают, что в том же 1795 году Вордсворт познакомился с двумя молодыми друзьями-поэтами — Сэмюэлем Тейлором Кольриджем и Робертом Саути (1774—1843). Друзья амбициозно задумали реформировать английскую поэзию, но весьма скоро рассорились, и Кольридж нашёл единомышленника в Вордсворте: оба поэта провозглашали приоритет духовно здоровой сельской жизни над гнилой городской.
Сэмюэл Тейлор Кольридж (1772—1832) родился в городе Оттери-Сент-Мери в Восточном Девоне. Он был младшим сыном в семье уважаемого пастора Джона Кольриджа (1718—1781) и его второй жены Анны Боуден (1726—1809). Всего в семье росли десять детей. Когда Сэмюэлу исполнилось восемь лет, отец умер, и мальчика спешно от-правили учиться в Лондонскую благотворительную школу при больнице Христа. Там он провёл всё детство и юность, там научился сочинять стихи. Кольридж и в семье жил одиноко, а в школе у него нашёлся единственный приятель, но на всю жизнь — Чарльз Лэмб (1775—1834), в будущем известный публицист и эссеист.
В 1791 году юноша поступил в Кембридж, колледж Христа, где занимался изучением классической литературы. Через два года, в декабре 1793 года, несмотря на явные успехи в учёбе, Кольридж бросил занятия и поступил на службу в полк королевских драгун, причём под чужим именем — Сайлас Томкин Кембридж. Одни биографы утверждают, что причиной столь необдуманного поступка является большой карточный долг, другие — несчастная любовь к некой Мэри Эванс, которая отвергла ухаживания влюблённого. Как бы там ни было, но у Сэмюэла случился тогда первый приступ сильнейшей депрессии, и он начал понемногу привыкать к курению опиума. Впоследствии приступы депрессии у Кольриджа периодически повторялись и усиливались, он стал неизлечимым наркоманом.
В 1794 году братья отыскали незадачливого вояку, объявили его психически больным и силой вернули в Кембридж. Впрочем, диплом и учёную степень поэт так никогда и не получил. Дело в том, что по возвращении Кольридж познакомился в колледже с начинающим поэтом Робертом Саути. Оба увлекались радикальными республиканскими идеями Великой Французской революции и решили вместе уехать в Америку, где учредить на пустынных землях Пенсильвании коммуну. Узнав о настроениях и бунтарских разговорах студентов, начальство колледжа предпочло отчислить обоих смутьянов.
Саути уехал к себе на родину в Бристоль, где попытался зарабатывать на жизнь литературой и журналистикой. Кольридж надеялся, что ему тоже найдётся там хорошее местечко, даже одно время гостил у друга, где познакомился со своей будущей женой. Однако из их общих замыслов ничего путного не вышло по причине нехватки средств. Недавние друзья рассорились, поскольку Саути оказался слишком прижимистым и эгоистичным, а Кольридж, наоборот, — идеалистом и бессребреником. Конфликт зашёл столь далеко, что женившись на родных сёстрах (Кольридж — на Саре (1770—1845), Саути — на Эдит (1774—1837) Фрикер) — новоявленные недруги даже не были на свадьбах друг у друга. При этом Сэмюэл быстро разочаровался в жене и отдалился от неё. Правда, у них родились три сына — любимец отца, в будущем тоже поэт Дэвид Хартли (1796—1849), умерший в раннем детстве Беркли и болезненный Дёрвент (1800—1883), в будущем выдающийся английский учёный-лингвист и духовный писатель, а также дочь, будущая писательница и переводчица Сара (1802— 1852).
Семью следовало содержать. Кольридж читал публичные лекции с обличениями правительства Уильяма Питта-Младшего, пытался издавать еженедельную газету «Страж», выпустил свой первый поэтический сборник «Стихотворения на разные темы» (1796). Все эти труды никакого дохода не принесли, Кольриджи нищенствовали.
Бедность заставила поэта перебраться в 1797 году на жительство в деревню Альфоксден, где он оказался соседом Вордсвортов. Так началось их постоянное общение, совместные бесконечные прогулки и экскурсии. Дружба Вордсворта и Кольриджа изменила не только жизнь обоих поэтов, но и саму английскую поэзию.
В течение 1797—1798 годов друзья практически не расставались и проводили время в «поэтических забавах». Вордсворт обратился к созданию небольших лирических и драматических стихов, снискавших ему любовь читающей публики. Многие из них были написаны в соответствии с творческой программой, разработанной Вордсвортом совместно с Кольриджем и предполагавшей разрушение поэтического канона неоклассицизма. Биографы Вордсворта называют период 1797—1807 годов «великим десятилетием» великой поэзии. Как утверждают биографы Кольриджа, именно тогда Сэмюэл тоже сочинил лучшие свои стихотворения.
В 1798 году Кольридж нашёл издателя для их совместного с Вордсвортом поэтического сборника «Лирические баллады». Предисловие к книге носило характер литературного манифеста, в котором определялись новый стиль, новый словарь и новая тематика для английской поэзии. В книге была опубликована «Поэма о старом Моряке» Кольриджа, которая считается первым и главным произведением английского романтизма. Более того, «Поэма…» рассматривается как одно из самых важных произведений в судьбе английской литературы.
Фактически Вордсворт и Кольридж встали во главе так называемой Озёрной школы, или школы лейкистов, которая имела значительное и благотворное влияние на английскую поэзию, развив вкус к изучению простого человека и природы. Сам термин появился в 1800 году, когда в одном из английских литературных журналов Вордсворта объявили главой Озёрной школы, а в 1802 году Кольридж и Саути были названы её членами.
Жизнь и творчество этих трёх поэтов связаны с Озёрным краем, северными графствами Англии, где много озёр. Поэты-лейкисты блистательно воспели свой край в стихах. Озёрная школа имела определённое влияние на Байрона и Шелли.
На вырученные от «Лирических баллад» деньги Сэмюэл, Уильям и Дороти отправились в путешествие по Германии. Поездка эта оказала громадное влияние на их философию жизни.
Вернувшись из Германии, Вордсворт решил навсегда осесть в Озёрном крае, и обосновался в местечке Грасмир. Кольридж был в восторге от этих мест и от дружеского общества, которое там сложилось. В 1800 году он перевёз свою семью в местечко Кезик, что в 19 км от Грасмира.
Этот переезд биографы связывают с началом зрелого, высшего периода в творчестве поэта. Дело в том, что Кольридж влюбился в Сару Хатчинсон, сестру невесты Вордсворта. Поэт дал возлюбленной псевдоним Азра и посвятил ей ряд выдающихся любовных стихотворений. Самое печальное, что все были против этих отношений, особенно Вордсворт и сама Сара Хатчинсон, которая очень любила малышей Кольриджа и часто нянчилась с ними.
Летом 1801 года Вордсворт и Кольридж объездили многие английские озера и были потрясены красотой своей родины. Под впечатлением этой поездки Кольридж задумал огромную поэму: предполагалось рассказать обо всех науках, философских системах и религиях человечества. Поэт предварительно назвал её «Ручей». Но сил на такой грандиозный замысел у нетерпеливого Кольриджа не хватило. К этому времени он уже был неизлечимым наркоманом, быстро охладел к своей идее и предложил Вордсворту заняться её воплощением. Тот согласился и работал над поэмой всю жизнь, целых сорок лет. Новый автор назвал своё детище «Отшельник». Вордсворт успел завершить только первую часть поэмы, которую опубликовал в 1814 году под названием «Прогулка».
Несколько лет Кольридж разрывался между семьёй и Сарой Хатчинсон. Он почти перестал писать стихи, постоянно испытывал чувство вины перед детьми и одновременно полагал их главными виновниками своих любовных несчастий. Отзвуком смятения поэта стала его выдающаяся поэма «Кристабель», перекликающаяся с «Потерянным раем» Мильтона.
В 1806 году Кольридж забрал детей и переехал от жены к Саути, но гораздо больше времени сам поэт проводил у Вордсвортов. Там он имел возможность часто и подолгу общаться с Сарой Хатчинсон, даже диктовал ей свои новые произведения. Однако к 1810 году болезни его обострились, а наркомания сделала его чудовищем в отношениях с близкими людьми. Не выдержав его капризов, Сара предпочла на время уехать от Вордсвортов. Вскоре Кольриджу насплетничали, что Уильям жалуется общим знакомым, будто друг последние годы стал для него истинным мучением. Возмущённый этой новость, Кольридж собрал вещи и навсегда уехал в Лондон. Через два года друзья помирились, но прежних отношений между ними более не сложилось. По общему признанию биографов обоих поэтов, эта размолвка губительно сказалась на их творчестве.
Кольридж обосновался в столице, где последние девятнадцать лет жил в доме своего лечащего врача Джеймса Гиллмана (1792—1839). Семья врача фактически стала второй семьёй поэта. Гиллман же не только заботился о здоровье пациента, но и помог ему издать в 1828 году собрание сочинений, а также написал его биографию: первый том её вышел через четыре года после кончины Кольриджа, в 1838 году, работу над вторым томом прервала смерть самого автора. Специально для своего выдающегося постояльца Гиллман возвёл пристройку к дому, там в часы просветления между опиумным дурманом Кольридж писал политические и философские статьи. Среди английских интеллектуалов он слыл великим отшельником-философом, и умнейшие люди Европы стремились побывать у него в гостях. Умер Сэмюэл Тейлор Кольридж 25 июля 1834 года в Лондоне, официально от сердечной недостаточности, но в действительности от отравления опиумом. Похоронили его в Уголке поэтов в южном трансепте Вестминстерского аббатства.
Судьба Вордсворта сложилась иначе. В мае 1802 года скончался граф Лонсдейл. Наследовавший ему двоюродный племянник Уильям Лоутер (1757—1844), будучи видным политиком в партии тори и получив от покойного помимо графского титула ещё и более 200 тыс. фунтов стерлингов, предпочёл рассчитаться с долгами дядюшки. Вордсвортам выплатили 8 тыс. фунтов стерлингов. Это существенно укрепило благосостояние Дороти и Уильяма, собиравшегося жениться на подруге его детских лет Мэри Хатчинсон (1770—1859).
Поскольку в марте 1802 года между Англией и Францией был заключён непрочный Амьенский мир, в августе того же года Уильям, Доротея и Мэри побывали в Кале, где повидались с Аннет Валлон и Каролиной. А 4 октября Мэри и Уильям обвенчались.
Брак их был счастливым. С 1803 по 1810 год у них родились три сына — Джон, Томас и Уильям и две дочери — Дора и Катерина.
Считавшая себя старой девой, Дороти никогда не вышла замуж и жила в семье брата.
В 1806 году поэт приобрёл собственный домик Доув-коттедж в Грасмире, графство Уэстморленд. Позже, в 1813 году, когда Уильям поступил на государственную службу, семья переехала в Райдал-Маунт близ Эмблсайда.
Вышедший в свет в 1807 году в Англии сборник «Стихотворения» в 2-х томах завершил «великое десятилетие» Вордсворта. Это издание считается самым важным поэтическим свершением творца. В него, помимо уже известных «Лирических баллад», вошли многие шедевры любовной и пейзажной лирики Вордсворта, впервые были опубликованы самые знаменитые его сонеты.
В 1813 году по протекции графа Лонсдейла поэт получил должность государственного распределителя гербовых сборов в двух графствах — Уэстморденде и части Камберленда, что позволило Уильяму обеспечить семью. Эту должность Вордсворт исполнял до 1842 года, когда ему назначили королевскую пенсию — 300 фунтов стерлингов в год.
В 1830-х годах Вордсворт был официально признан классиком английской литературы. В последние годы жизни поэт много времени отдавал тому, что его домашние в шутку называли «штопкой»: он постоянно и настойчиво переделывал ранее созданные произведения для каждого очередного переиздания.
Очень тяжёлым в судьбе поэта стал 1834 год. Друг за другом ушли из жизни друзья Сэмюэл Кольридж и Чарльз Лэм, заразились тяжёлой формой гриппа свояченица Сара Хатчинсон, сестра Дороти и дочь Дора. Хатчинсон умерла; Дороти от болезни повредилась умом и уже никогда не поправилась, так и умерла безумной; Дора сделалась хронически больной.
В 1843 году ушёл из жизни Роберт Саути, последние годы бывший поэтом-лауреатом. Его пост по желанию королевы Виктории был передан Уильяму Вордсворту. Звание придворного поэта-лауреата, утвержденного монархом и обязанного откликаться памятными стихами на важные события в жизни королевской семьи и государства, по сей день присваивается пожизненно и приносит большой доход. Правда, Вордсворт по старости лет бессовестно пренебрегал своими обязанностями. Он лишь один раз попытался сочинить посвящение супругу королевы, но так его и не закончил — дописывал другой автор. При дворе старец появлялся считанное число раз, и только единожды побывал на королевском балу.
Умер Уильям Вордсворт от плеврита в Райдал-Маунте 23 апреля 1850 года. Похоронили его в церкви Святого Освальда в Грасмире.
Высоко оценил вклад поэтов Озёрной школы не только в английскую, но и в мировую поэзию А.С. Пушкин. Лучшие переводы произведений Уильяма Вордсворта на русский язык сделаны К. Бальмонтом и С.Я. Марашком. Лучшие переводы произведений Сэмюэла Тейлора Кольриджа принадлежат Н.С. Гумилёву.
Уильям Вордсворт
(в переводах Самуила Маршака)
Люси
Какие тайны знает страсть!
Но только тем из вас,
Кто сам любви изведал власть,
Доверю свой рассказ.
Когда, как роза вешних дней,
Любовь моя цвела,
Я на свиданье мчался к ней,
Со мной луна плыла.
Луну я взглядом провожал
По светлым небесам.
А конь мой весело бежал —
Он знал дорогу сам.
Вот наконец фруктовый сад,
Взбегающий на склон.
Знакомый крыши гладкий скат
Луною озарён.
Охвачен сладкой властью сна,
Не слышал я копыт
И только видел, что луна
На хижине стоит,
Копыто за копытом, конь
По склону вверх ступал.
Но вдруг луны погас огонь,
За крышею пропал.
Тоска мне сердце облегла,
Чуть только свет погас.
«Что, если Люси умерла?» —
Сказал я в первый раз.
II
Среди нехоженых дорог,
Где ключ студеный бил,
Её узнать никто не мог
И мало кто любил.
Фиалка пряталась в лесах,
Под камнем чуть видна.
Звезда мерцала в небесах
Одна, всегда одна.
Не опечалит никого,
Что Люси больше нет,
Но Люси нет — и оттого
Так изменился свет.
III
К чужим, в далёкие края
Заброшенный судьбой,
Не знал я, родина моя,
Как связан я с тобой.
Теперь очнулся я от сна
И не покину вновь
Тебя, родная сторона —
Последняя любовь.
В твоих горах ютился дом.
Там девушка жила.
Перед родимым очагом
Твой лён она пряла.
Твой день ласкал, твой мрак скрывал
Её зелёный сад.
И по твоим холмам блуждал
Её прощальный взгляд.
Агасфер
Многопенные потоки,
Пробежав скалистый путь,
Ниспадают в дол глубокий,
Чтоб умолкнуть и заснуть.
Стая туч, когда смирится
Гнев грозы и гул громов,
Шлемом сумрачным ложится
На зубчатый ряд холмов.
День и ночь косуля скачет
По скалам среди высот,
Но её в ненастье прячет
От дождя укромный грот.
Зверь морской, что в океане
Крова мирного лишён,
Спит меж волн, но их качанья
Он не чувствует сквозь сон.
Пусть, как чёлн, грозой гонимый,
Пляшет ворон в бурной мгле, —
Рад он пристани родимой
На незыблемой скале.
Робкий страус до заката
По пескам стремит свой бег,
Но и он спешит куда-то
В сень родную — на ночлег…
Без конца моя дорога,
Цель всё так же впереди,
И кочевника тревога
День и ночь в моей груди.
Сэмюэль Тейлор Кольридж
Поэма о старом Моряке
Часть первая
Старый Моряк встречает трёх юношей, званых на свадебный пир, и удерживает одного.
Старик Моряк, он одного
Из трёх сдержал рукой.
«Что хочешь ты, с огнём в глазах,
С седою бородой?
Открыты двери жениха,
И родственник мне он;
Уж есть народ, уж пир идёт,
Весёлый слышен звон».
Но держит всё его старик:
«Постой, корабль там был...»
«Пусти седобородый лжец».
Старик его пустил.
Свадебный Гость зачарован глазами старого мореплавателя и принужден выслушать его рассказ.
Вперил в него горящий взор.
Гость — дальше ни на шаг,
Ему внимает, как дитя,
Им овладел Моряк.
Присел на камень Брачный Гость
И головой поник;
И начал с пламенем в глазах
Рассказывать старик.
«Корабль плывёт, толпа кричит,
Оставить рады мы
И церковь, и родимый дом,
Зелёные холмы.
Моряк рассказывает, как корабль плыл к югу при хорошем ветре и тихой погоде, пока не приблизился к Экватору.
Вот солнце слева из волны
Восходит в вышину,
Горит и с правой стороны
Спускается в волну.
Всё выше, выше с каждым днём
Над мачтою плывёт...»
Тут Гость себя ударил в грудь,
Он услыхал фагот.
Свадебный Гость слышит музыку; но Моряк продолжает свой рассказ.
Уже вошла невеста в зал,
И роз она милей,
И головы весёлый хор
Склоняет перед ней.
И Гость себя ударил в грудь,
Но дальше ни на шаг.
И так же, с пламенем в глазах,
Рассказывал Моряк.
Корабль унесён штормом к Южному полюсу.
Но вот настиг нас шторм, он был
Властителен и зол,
Он ветры встречные крутил
И к югу нас повёл.
Без мачты, под водою нос,
Как бы спасаясь от угроз
За ним спешащего врага,
Подпрыгивая вдруг,
Корабль летел, а гром гремел,
И плыли мы на юг.
И встретил нас туман и снег
И злые холода,
Как изумруд, на нас плывут
Кругом громады льда.
Страна льда и пугающего гула, где не видно ничего живого.
Меж снежных трещин иногда
Угрюмый свет блеснёт:
Ни человека, ни зверей, —
Повсюду только лёд.
Отсюда лёд, оттуда лёд,
Вверху и в глубине,
Трещит, ломается, гремит.
Как звуки в тяжком сне.
Наконец большая морская птица, называемая Альбатросом, прилетает сквозь снеговой туман. Ее встречают радостно и гостеприимно.
И напоследок Альбатрос
К нам прилетел из тьмы;
Как, если б был он человек,
С ним обходились мы.
Он пищу брал у нас из рук.
Кружил над головой.
И с громом треснул лёд, и вот
Нас вывел рулевой.
И вот Альбатрос оказывается добрым предзнаменованием и сопровождает корабль, воз-вращающийся к северу сквозь туман и плавучие льды.
И добрый южный ветр нас мчал,
Был с нами Альбатрос,
Он поиграть, поесть слетал
На корабельный нос.
В сырой туман на мачте он
Спал девять вечеров,
И белый месяц нам сиял
Из белых облаков».
Старый Моряк, нарушая гостеприимство, убивает птицу, приносящую счастье.
— Господь с тобой, Моряк седой,
Дрожишь ты, как в мороз!
Как смотришь ты? — «Моей стрелой
Убит был Альбатрос».
Часть вторая
«Вот солнце справа из волны
Восходит в вышину
Во мгле, и с левой стороны
Уходит в глубину.
И добрый южный ветр нас мчит,
Но умер Альбатрос.
Он не летит играть иль есть
На корабельный нос.
Товарищи бранят Старого Моряка за то, что он убил птицу, приносящую счастье.
Я дело адское свершил,
То было дело зла.
Я слышал: «Птицу ты убил,
Что ветер принесла;
Несчастный, птицу ты убил,
Что ветер принесла».
Но когда туман прояснел, они оправдывают его поступок и тем самым приобщаются к его преступлению.
Когда же солнечным лучом
Зажёгся океан,
Я слышал: «Птицу ты убил,
Пославшую туман.
Ты прав был, птицу умертвив,
Пославшую туман».
Ветер продолжается. Корабль входит в Тихий Океан и плывёт на север, пока не доходит до Экватора.
Белеет пена, дует ветр,
За нами рябь растёт;
Вошли мы первыми в простор
Тех молчаливых вод.
Стих ветр, и парус наш повис,
И горе к нам идёт,
Лишь голос наш звучит в тиши
Тех молчаливых вод.
Корабль неожиданно останавливается.
В горячих, медных небесах
Полдневною порой
Над мачтой Солнце, точно кровь,
С Луну величиной.
За днями дни, за днями дни
Мы ждём, корабль наш спит,
Как в нарисованной воде,
Рисованный стоит.
Месть за Альбатроса начинается.
Вода, вода, одна вода.
Но чан лежит вверх дном;
Вода, вода, одна вода,
Мы ничего не пьём.
Как пахнет гнилью — о, Христос! —
Как пахнет от волны,
И твари слизкие ползут
Из вязкой глубины.
В ночи сплетают хоровод
Блудящие огни.
Как свечи ведьмы, зелены,
Красны, белы они.
Их преследует дух, один из незримых обитателей нашей планеты, которые — не души мертвых и не ангелы.
И многим снился страшный дух,
Для нас страшней чумы,
Он плыл за нами под водой
Из стран снегов и тьмы.
В гортани каждого из нас.
Засох язык, и вот,
Молчали мы, как будто все
Набили сажей рот.
Матросы, придя в отчаянье, хотят взвалить всю вину на Старого Моряка, в знак чего они привязывают ему на шею труп морской птицы.
Со злобой глядя на меня,
И стар и млад бродил;
И мне на шею Альбатрос
Повешен ими был».
Часть третья
Старый Моряк замечает что-то вдали.
«Так скучно дни идут. У всех
Стеклянный блеск в глазах.
Как скучно нам! Как скучно нам!
Как страшен блеск в глазах!
Смотрю вперёд, и что-то вдруг
Мелькнуло в небесах.
Сперва, как легкое пятно,
И как туман потом;
Плывёт, плывёт и, наконец
Явилось кораблём.
Пятно — туман — корабль вдали,
И всё плывёт, плывёт:
Как бы по воле духа вод
То прыгнет, то нырнёт.
При приближенье это оказывается кораблём; и дорогой ценой Моряк добывает у Жажды возможность говорить.
С засохшим, черным языком
Кричать мы не могли;
Тогда я руку прокусил,
Напился крови и завыл:
— Корабль, корабль вдали!
С засохшим, чёрным языком,
В движеньях не тверды,
Они пытались хохотать
И снова начали дышать,
Как бы хлебнув воды.
Взрыв радости и за ним ужас. Ибо разве бывает корабль, плывущий без ветра или тече-ния?
— Смотри! — кричал я — как он тих,
Не даст он счастья нам;
Но без теченья, без ветров
Летит он по водам. —
На западе волна в огне,
Уходит день, как дым;
И был над самою волной
Шар солнца недвижим,
Когда чудесный призрак вдруг
Меж нами встал и ним.
Ему кажется, что это только скелет корабля.
Сквозь снасти Солнце видно нам
(Услышь, Мария, нас!)
Как за решеткою тюрьмы
Горящий, круглый глаз.
Увы! (я думал и дрожал)
Он продолжает плыть!
И неужели паруса —
На Солнце эта нить?
И реи кажутся тюремной решёткой на лике заходящего Солнца. На борту корабля-скелета только женщина-призрак и смерть, её товарищ. Каково судно, такова и команда! Смерть и Жизнь по Смерти разыгрывают между собой моряков, и последняя получает Старого Мо-ряка.
Пылает Солнце, как в тюрьме
Ужели между рей?
И женщина смеётся нам? —
Не Смерть ли? И вторая там?
Не Смерть ли та, что с ней?
Рот красен, жёлто-золотой
Ужасный взор горит:
Пугает кожа белизной,
То Жизнь по Смерти, дух ночной,
Что сердце леденит.
Вот близко, близко подошли
И занялись игрой,
И трижды свистнув, крикнул
дух:
«Я выиграл, он мой!»
Нет сумерек на заходе солнца.
Уж Солнца нет; уж звёзд черёд:
Недолго вечер был,
И с шумом призрачный корабль
Опять в моря уплыл.
Мы слушали, смотрели вновь
И как из кубка, нашу кровь
Точил из сердца страх;
Мутнели звёзды, мрак густел
Был рулевой под лампой бел;
Восход месяца.
Роса — на парусах.
А на востоке встал тогда
Рогатый месяц, и звезда
Запуталась в рогах.
Один за другим.
И каждый месяцем гоним,
Безмолвие храня,
Глазами, полными тоски,
Преследует меня.
Его товарищи падают мёртвыми.
И двести их, живых людей
(А я не слышал слов),
С тяжёлым стуком полегли,
Как груда мертвецов.
Помчались души их, спеша
Покинуть их тела!
И пела каждая душа,
Как та моя стрела».
Часть четвертая
Свадебный Гость боится, что говорит с призраком.
— Ты страшен мне, седой Моряк
С костлявою рукой
Ты тёмен, как морской песок,
Высокий и худой.
Но Старый Моряк уверяет его и продолжает свою ужасную исповедь.
Страшны горящие глаза,
Костлявая рука, —
«Постой, не бойся, Брачный
Гость!
Не умер я пока.
Одни, один, всегда один,
Один среди зыбей!
И нет святых, чтоб о душе
Припомнили моей.
Он презирает тварей, порождённых затишьем,
Так много молодых людей
Лишились бытия:
А слизких тварей миллион
Живёт; а с ними я.
И сердится, зачем они живут, когда столько людей погибло.
Гляжу на гниль кишащих вод
И отвожу мой взгляд;
Гляжу на палубу потом,
Там мертвецы лежат.
Гляжу на небо и мольбу
Пытаюсь возносить,
Но раздаётся страшный звук,
Чтоб сердце мне сушить.
Когда же веки я сомкну,
Зрачков ужасен бой,
Небес и вод, небес и вод
Лежит на них тяжёлый гнёт,
И трупы под ногой.
Но проклятье ему видно в глазах мертвецов.
Холодный пот с лица их льёт,
Но тленье чуждо им,
И взгляд, каким они глядят,
Навек неотвратим.
Сирот проклятье с высоты
Свергает духа в ад;
Но, ах! Проклятье мёртвых глаз
Ужасней во сто крат!
Семь дней и семь ночей пред ним
Я умереть был рад.
Подвижный месяц поднялся
И поплыл в синеве:
Он тихо плыл, а рядом с ним
Одна звезда, иль две.
Была в лучах его бела,
Как иней, глубина;
Но там, где тень от корабля
Легла, там искрилась струя
Убийственно-красна.
При свете месяца он в полной тишине видит божьих тварей.
Где тени не бросал корабль,
Я видел змей морских:
Они неслись лучам во след,
Вставали на дыбы, и свет
Был в клочьях снеговых.
Где тени не бросал корабль,
Наряд их видел я, —
Зелёный, красный, голубой.
Они скользили над водой,
Там искрилась струя.
Их красота и их счастье.
Они живыми были! Как
Их прелесть описать!
Весна любви вошла в меня,
Он благословляет их в сердце своём.
Я стал благословлять:
Святой мой пожалел меня,
Я стал благословлять.
Чары начинают спадать.
Я в этот миг молиться мог:
И с шеи, наконец,
Сорвавшись, канул Альбатрос
В пучину, как свинец».
Часть пятая
«О, милый сон, по всей земле
И всем отраден он!
Марии вечная хвала!
Она душе моей дала
Небесный милый сон.
По милости богоматери Старый Моряк освежён дождём.
На деле чан один пустой
Случайно уцелел;
Мне снилось, полон он водой:
Проснулся — дождь шумел.
Мой рот холодным был и ткань
На мне сырой была;
О, да! Пока я пил во сне,
И плоть моя пила.
Но я её не замечал,
Так лёгок стал я вдруг,
Как будто умер я во сне,
И был небесный дух.
Он слышит звуки и замечает странные небесные знаменья.
И я услышал громкий ветр;
Он веял вдалеке,
Но все ж надулись паруса,
Висевшие в тоске.
И разорвались небеса,
И тысяча огней
То вспыхнет там, то здесь мелькнёт;
То там, то здесь, назад, вперёд,
И звёзды пляшут с ней.
Идущий ветер так могуч, —
Сломать бы мачту мог;
Струится дождь из чёрных туч,
И месяц в них залёг.
Залёг он в трещине меж туч,
Что были так черны:
Как воды падают со скал,
Так пламень молнии упал
С отвесной крутизны.
Трупы корабельных матросов заколдованы, а корабль плывёт.
Ветров не чувствует корабль,
Но всё же мчится он.
При свете молний и Луны.
Мне слышен мёртвых стон.
Они стенают и дрожат,
Они встают без слов,
И видеть странно, как во сне,
Встающих мертвецов.
Встал рулевой, корабль плывёт,
Хоть также нет волны;
И моряки идут туда,
Где быть они должны,
Берясь безжизненно за труд,
Невиданно-страшны.
Племянник мёртвый мой со мной
Нога к ноге стоял:
Тянули мы один канат,
Но только он молчал».
Но не души умерших матросов и не демоны земли или воздуха, но благословенный рой ангелов ниспослан по молитве его святого.
— Ты страшен мне, седой Моряк!
«Не бойся, Гость, постой!
Не грешных душ то рать была,
В свои вернувшихся тела,
А душ блаженный строй:
Когда настал рассвет, они
Вкруг мачт сошлись толпой;
И, поднимая руки ввысь,
Запели гимн святой.
Летели звуки вновь и вновь,
Коснутся высоты
И тихо падали назад,
То порознь, то слиты.
То пенье жаворонка я
Там различал едва;
То пенье птички небольшой
Меж небесами и водой
Струила синева.
Уединённой флейты плач,
Оркестра голоса,
Хор ангелов, перед каким
Немеют небеса.
Всё смолкло; только в парусах
До полдня слышен зов,
Как бы в июньскую жару
Журчанье ручейков,
Что нежным голосом поют
В тиши ночных лесов.
И так до полдня плыли мы
Средь полной тишины:
Спокойно двигался корабль,
Влеком из глубины.
Одинокий дух мчит корабль от Южного полюса до Экватора, повинуясь сонму ангелов, но возмездие должно продолжаться.
На девять сажен в глубине
Из стран снегов и тьмы
Плыл дух; и наш взносил корабль
На водные холмы.
Но в полдень зов средь парусов
Затих, и стали мы.
Над мачтой Солнце поднялось,
Идти нам не даёт:
Но через миг опять корабль
Вдруг подскочил из вод,
Почти во всю свою длину
Он подскочил из вод.
Как конь, встающий на дыбы,
Он сразу подскочил:
В виски ударила мне кровь,
И я упал без сил.
Демоны, спутники Полярного Духа, незримые обитатели стихий, принимают участие в его работе, и двое из них сообщают один другому, что долгое и жестокое мщенье Старому Моряку совершено Полярным Духом, который возвращается на юг.
Как долго я лежал без чувств,
Я сам узнать бы рад;
Когда ж вернулась жизнь ко мне,
Я услыхал, что в вышине
Два голоса звучат.
— Кто это? — говорил один,
— Не это ли матрос,
Чьей злой стрелою был убит
Незлобный Альбатрос?
Самодержавный властелин
Страны снегов и мглы
Любил ту птицу и отмстил
Хозяину стрелы. —
Ответный голос схожим был
С медвяною росой;
— Он к покаянью принуждён
На век останний свой».
Часть шестая
Первый голос
«Но расскажи мне! — слышно вновь,
— Ответь подробней мне,
Затем так движется корабль?
Что скрыто в глубине?
Второй голос
Как пред своим владыкой раб
И океан смирён;
Его горящий круглый глаз
На Месяц устремлён —
И если знает он свой путь,
То это Месяц правит им;
Смотри, мой брат, как нежен
взгляд
Взгляд Месяца над ним.
Первый голос
Но как в безветрии корабль
Идет, заворожён?
Моряк лежит без чувств, потому что ангелы уносят корабль на север так быстро, что че-ловек не может выдержать.
Второй голос
Раздался воздух впереди,
Сомкнулся сзади он.
Летим, мой брат, скорей летим!
Мы запоздали так:
Пока корабль идёт вперёд,
Пробудится Моряк. —
Чудесное движенье замедлено; Моряк очнулся, а возмездие продолжается.
Проснулся я; и мы плывём
В безветренных водах:
Кругом столпились мертвецы,
И Месяц в облаках.
Стоят на палубе они,
Уставя на меня
Глаза стеклянные, где луч
Небесного огня.
С проклятьем умерли они,
Проклятье в их глазах.
Я глаз не в силах отвести,
Ни изойти в слезах.
Возмездие, наконец, кончается.
И чары кончились: опять
Взглянул я в зелень вод,
И хоть не видел ничего,
Но всё глядел вперёд.
Как путник, что идёт в глуши
С тревогой и тоской
И закружился, но назад
На путь не взглянет свой
И чувствует, что позади
Ужасный дух ночной.
Но скоро ветер на меня,
Чуть ощутим, подул:
Его неслышный, тихий шаг
Воды не колыхнул.
Он освежил моё лицо,
Как ветр весны, маня
И, проникая ужас мой,
Он утешал меня.
Так быстро, быстро шёл корабль,
Легко идти ему;
И нежно, нежно веял ветр, —
Мне веял одному.
И Старый Моряк снова видит родину.
О, дивный сон! Ужели я
Родимый вижу дом?
И этот холм и храм на нём?
И я в краю родном?
К заливу нашему корабль
Свой направляет путь —
О, дай проснуться мне, Господь,
Иль дай навек заснуть!
В родном заливе воды спят,
Они, как лёд, ровны,
На них видны лучи луны
И тени от луны.
Немым сиянием луны
Озарены вокруг
Скала и церковь на скале,
И флюгерный петух.
Ангелы оставляют трупы и являются в одеждах света.
И призраки встают толпой,
Средь белых вод красны,
Те, кто казались мне сейчас
Тенями от луны.
В одеждах красных, точно кровь,
Они подходят к нам:
И я на палубу взглянул —
Господь! Что было там!
Лежал, как прежде, каждый труп,
Ужасен, недвижим!
Но был над каждым в головах
Крылатый серафим.
Хор ангелов манил рукой
И посылал привет,
Как бы сигнальные огни,
Одеянные в свет.
Хор ангелов манил рукой,
Ни звука в тишине,
Но и безмолвие поёт,
Как музыка во мне.
Вдруг я услышал весел плеск
И кормщика свисток;
Невольно обернулся я
И увидал челнок.
Там кормщик и дитя его,
Они плывут за мной:
Господь! Пред радостью такой
Ничто и мёртвых строй.
Отшельника мне слышен зов
Ведь в лодке — третьим он!
Поёт он громко славный гимн,
Что им в лесу сложён.
Я знаю, может смыть с души
Кровь Альбатроса он.
Часть седьмая
Лесной Отшельник.
Отшельник тот в лесу живёт
У голубой волны.
Поёт в безмолвии лесном,
Болтать он любит с Моряком
Из дальней стороны.
И по утрам, по вечерам
Он молит в тишине:
Мягка его подушка — мох
На обветшалом пне.
Челнок был близко. Слышу я:
— Здесь колдовства ли нет?
Куда девался яркий тот,
Нас призывавший свет?
И не ответил нам никто, —
Сказал Отшельник, — да!
Чудесное приближенье корабля.
Корабль иссох, а паруса?
Взгляды, как ткань худа!
Сравненья не найти; одна
С ней схожа иногда
Охапка листьев, что мои
Ручьи лесные мчат;
Когда под снегом спит трава
И с волком говорит сова.
С тем, что пожрал волчат. —
— То были взоры сатаны!
(Так кормщик восклицал)
— Мне страшно. — Ничего!
плывем! —
Отшельник отвечал.
Челнок уже у корабля,
Я в забытье немом,
Челнок причалил к кораблю,
И вдруг раздался гром.
Корабль внезапно тонет.
Из-под воды раздался он
И ширится, растёт:
Он всколыхнул залив, и вот
Корабль ко дну идёт.
Старый Моряк находит спасенье в челноке.
От грома океан застыл,
И небеса в тоске,
И, как утопленник, я всплыл
Из глуби налегке;
Но я глаза свои открыл
В надёжном челноке.
В воронке, где погиб корабль,
Челнок крутил волчком;
Все стихло, только холм гудел,
В нём отдавался гром.
Открыл я рот — и кормщик вдруг,
Закрыв лицо, упал;
Святой Отшельник бледен был
И Бога призывал.
Схватил я вёсла: и дитя,
Помешано почти,
Смеётся, не отводит глаз
От моего пути.
— Ха! Ха! — бормочет, — как я рад,
Что может Чёрт грести. —
И я в стране моей родной,
На твёрдой я земле!
Отшельник вышел и спешит,
Скрывается во мгле.
Старый Моряк умоляет Отшельника принять его исповедь; и его душа облегчена.
«Постой! Я каяться хочу!»
Отшельник хмурит взор
И вопрошает: «Кто же ты?
Что делал до сих пор?» —
И пал с меня тяжёлый груз
С мучительной тоской,
Что вынудила мой рассказ;
И я пошёл иной.
Но всё-таки тоска заставляет его бродить из страны в страну.
С тех пор гнетёт меня тоска
В неведомый мне час,
Пока я вновь не расскажу
Мой сумрачный рассказ.
Как ночь, брожу из края в край,
Метя то снег, то пыль;
И по лицу я узнаю,
Кто может выслушать мою
Мучительную быль.
О, как за дверью громок шум!
Собрались гости там;
Поёт невеста на лугу
С подружками гостям,
И слышится вечерний звон,
Зовя меня во храм.
О, Брачный Гость, я был в морях
Пустынных одинок,
Так одинок, как, может быть,
Бывает только Бог.
Но я тебя не попрошу:
На пир меня возьми!
Идти мне слаще в божий храм
С хорошими людьми.
Ходить всем вместе в божий храм
И слушать там напев,
Которым с Богом говорят,
Средь стариков, мужчин, ребят,
И юношей, и дев.
И учит на своём собственном примере любви и вниманью ко всей твари, которую создал и любит Бог.
Прощай, прощай! Но, Брачный
Гость,
Словам моим поверь!
Тот молится, кто любит всех,
Будь птица то, иль зверь.
Словам моим поверь!
Тот молится, кто любит всё —
Создание и тварь;
Затем, что любящий их Бог
Над этой тварью царь».
Моряк, с глазами из огня,
С седою бородой
Ушел, и следом Брачный Гость
Побрёл к себе домой.
Побрёл, как зверь, что оглушён,
Спешит в свою нору:
Но углублённей и мудрей
Проснулся поутру.
Перевод Николая Гумилёва
* * *
Маленький ребёнок, слабый эльф,
Поющий, пляшущий для себя самого,
Нежное созданье, краснощёкий эльф!
Нашедший всё, не ища ничего,
Наполняет радостью наши сердца,
Делает светлым взор отца!
И радость так полна и сильна,
Так быстро бьёт из сердца она,
Что избыток любви он излить готов
Непреднамеренной горечью слов.
Быть может, прекрасно связать меж собой
Мысли чужие одна другой,
Улыбаться над чарами, чей страх разбит,
Забавляться злом, которое не вредит,
Быть может, прекрасно, когда звучат
Слова, в которых слышен разлад,
Ощущать, как в душе любовь горит.
И что ж, если в мире, где грех царит
(Если б было так — о горе и стыд),
Этот легкий отзвук сердец людских
Лишь от скорби и гнева родится в них,
Только их языком всегда говорит!
Перевод Георгия Иванова