Wasserreinigung-1946. Бернбург. Будни (Пётр Парфентьевич Линник) / Проза.ру

Продолжение. Начало:Wasserreinigung-1946.На берегах реки Белая.

Тексту, который публикуется ниже 67 лет. Согласитесь, срок вылежки солидный, правда и автора уже давно нет с нами. Это не мемуары, ибо всё было написано краткими очерками по горячим следам какого-то этапа или периода. Автор двадцатипятилетний инженер-химик, молодой специалист, закончивший химико-технологический институт им. Менделеева Пётр Линник. В 1946 году его направили в Германию в г. Бернбург, где демонтировался химический гигант Германии «Сольвэ». Оборудование перевозилось в Башкирию в г. Стерлитамак, где строился содовый комбинат. Пётр описал свою поездку и работу в Германии.
Автор не придумал название своему труду, поэтому встал вопрос, как назвать. Ответ подсказал толстый том в добротном твёрдом переплёте, куда Пётр Линник записывал очерки. На обложке тома надпись - «Wasserreinigung» Fabrik 2. Автор использовал немецкий журнал учёта параметров технологических процессов.
Wasserreinigung – в переводе с немецкого - водоочистка. Ну что же –подходящее название, только, для ясности добавим год описываемых событий.
Итак, Вашему вниманию предлагается «Wasserreinigung -1946»
А теперь - об авторе записок.
Линник Пётр Парфентьевич, родился в крестьянской семье 27 апреля 1921 г. в селе Черниговка Запорожской области. В 1932 г. семья переехала в г. Шахты. Отец, Парфентий Захарович, работал на шахте. Пётр с золотой медалью окончил среднюю школу и в 1938 году поступил на химфак Новочеркасского политехнического института. С первых дней войны с третьего курса пошёл добровольцем в армию. Учился в Сталинградском танковом училище. Но по специальному набору, как студент химфака, был отозван и направлен в Военную академию химзащиты. По окончанию академии переведён в МХТИ им Менделеева, который окончил в 1946 году и был направлен на строительство Стерлитамакского содового комбината. Оттуда его командировали в Германию. Впоследствии Пётр участвовал в строительстве крупнейшего на юге страны Волгодонского химического комбината, на котором проработал всю свою жизнь. Имел множество изобретений, за что получил звание «Заслуженный изобретатель РСФСР».

И ещё, хотелось бы обратить внимание читателей на то, что очерки написаны в 1946 -1947 гг. 25-летним молодым человеком, у которого на войне погибли два родных брата. Поэтому, по сегодняшним меркам суждения его местами резки, порой чрезмерно.


            Wasserreinigung-1946. Бернбург. Будни

      Июнь 1946 года в Германии выдался жарким. С раннего утра начинало жечь солнце, медленно, но неумолимо прибавляя с каждой минутой. К обеду уже стояла такая духота, что становилось просто невыносимо. Со дня на день ожидали дождь, который хотя бы немного изменил погоду и умерил жару. Напрасно. А работа шла. Потянулись однообразные рабочие будни. Всё чаще и чаще инженер Крапухин оставлял меня одного на объекте, уезжая в какие-то загадочные командировки, но теперь мне уже было не страшно: всё знал, что где и как делается.

Ежедневно обер-мастер Хегематтер давал сводки о демонтаже, консервации и упаковке. Я изучал эти цифры, сравнивал с действительностью. Достаточно было одной недели, чтобы выявить грубые расхождения отчётности с реальностью. В конце недели проверил ещё раз. Обман, обман чистой воды! Это меня вскипятило. Приказал переводчику прислать ко мне обер-мастера. Он явился незамедлительно. Как всегда, вежливо поздоровался и стал в послушной позе, готовый слушать дальнейшие распоряжения. Я посмотрел на него. В этой позе его было что-то насмешливое и вместе с тем вызывающее. Моё сердце заклокотало. Я знал его биографию. Ему - 58 лет, из них сорок лет работает в «Каустике». До капитуляции правая рука шефа цеха, который был матёрым фашистом. Да и сам, небось, от своего экс-шефа недалеко ушёл. По душе ли ему было, что на месте его начальника, сидит советский инженер, руководит и приказывает?

   Я не пригласил его сесть, и он по-прежнему стоял. В моей голове роились мысли, требующие крепких русских слов для озвучивания. Но надо сдержаться. У нас своя русская культура и плевал я на эту немецкую хвалёную культуру. Пригласил из соседней комнаты переводчика.
   - Господин Хегематтер, вот ваши сводки, но ни одна из них не соответствует действительности. Мы Вам верим, но кому нужен этот обман?
   - Ви зо ? – спросил немец, выслушав переводчика.
   - Только без этого, я всё тщательно проверил, потому ошибки быть не может! Прошу Вас, господин Хегематтер говорить и объясняться по существу!
Слышу, как переводчик дипломатически сглаживает острые углы при переводе.
   Тем не менее, обер–мастер, видимо, понял, что невинным ягнёнком далее прикидываться бессмысленно, но, обдумывая оправдания, помалкивал. Я продолжил:
   - По Вашим сводкам за последнюю неделю выкрашено 1830 квадратных метров. Покажите мне хотя бы половину этой площади. Известно, что немцы любят точность в цифрах, но русские также не отказываются от неё. После этой фразы, обер - мастер произнёс длинный дискурс и, если бы я не остановил, говорил бы ещё.
   - Достаточно, переводчик переведите!
Переводчик перевёл, что сводки обер-мастеру дают мастера, что работы много и он не успевает контролировать их данные, но, что он будет стараться в будущем проверять. Дальше он добавил, что некоторые мастера не выполняют его распоряжений.
   - Назовите фамилии этих мастеров.
Разумеется, Хегематтер уклонился от конкретики.
   По пути в гостиницу я думал, что надо более внимательно следить за процессом, вникать в проблемы, изучать методы работы мастеров и рабочих.

            * * *

      Обеденный перерыв ещё не окончился. Я сижу в бюро. В цеху непривычная тишина, особо ощущаемая после шума, грохота и ударов по металлу в рабочие часы. Вдруг в цеху поднялся крик. В чём дело? Через минуту ко мне вбежал весь бледный и дрожащий мастер Вандонелис. Он , волнуясь сказал:
   - Инженер, горят ящики в компрессорной. Бросились в компрессорную. Там, действительно, горели три громадных, как пароходы, ящика. Полная компрессорная дыма. Чёрт возьми! Через минуту прибыли пожарники. Потушили. В ящиках находились части компрессора. Явный саботаж, активный саботаж. Этим вопросом занялся СМЕРШ, многих немцев посадили. Мастера от многочисленных допросов больше недели ходили бледные, говорили со мной каким-то приглушенным голосом, но зато на рабочих в цеху кричали ещё сильнее и дело немного пошло быстрее.

   Уехал в далёкий путь на Родину с транспортом оборудования Пётр Михайлович Коповой. Произошло всё неожиданно и скоро. Сидели после работы, баловались в картишки, телефонный звонок, попросили Копового. И уже по выражению его лица можно было судить, что дело серьёзное. Через несколько минут приехал подполковник Прозоров и увёз Копового к начальнику объекта полковнику Лундину. Лишь поздним вечером Пётр Михайлович вернулся и сообщил:
   - Завтра уезжаю с эшелоном в Стерлитамак! Выпили немножко за отъезд товарища. Рано или поздно все мы должны выехать с транспортами. Труднейший двухмесячный путь!

            * * *

   Остались втроём. Мы с Данил Деомидовичем Остапишиным решили перейти на частную квартиру. Такая оказалась неподалёку, напротив центрального бюро. Переехали. В квартире живёт хозяйка 43 лет и её семнадцатилетняя дочь. Оказалось, попали мы на квартиру немецкого инженера Маккопфа - бывшего шефа «Каустика». Сейчас он отбывал срок, как матёрый фашист, за саботаж.
   Хозяйка, Маргарита - вроде бы приветливая дама, а голубоглазая Урзула, её дочь, стала объектом нашего внимания и яблоком раздора между мной и Даниил Деомидовичем. Правда, товарищ мой сдался, но с первых же дней мамаша денно и нощно охраняла свою дочурку. Не было ни единого случая, чтобы мы остались дома с Урзулой наедине.

   Хорошо! Знаем, что делается в подобных случаях. Зачем штурмовать крепость, ведь штурм может оказаться неудачным и тогда…. потеряно всё. Есть другой метод- длительная осада. Надо спокойно завоевать расположение хитрейшей мамаши, а дочурку уговорить особого труда не составит.
   На следующий день мы устроили вечеринку. Спирт, шпик и прочее. После первой рюмки стало понятно, что приглашённые немки намерены не столько выпить и повеселиться, сколько поплотнее закусить. Они с молниеносной быстротой умяли шпик и столь же быстро покончили с остальным. Да они просто голодны! А потом, когда они совсем захмелели, нацистское нутро показало себя: они начали восторгаться тем, что было до капитуляции. Начали показывать фото, на которых позировали раздобревшие от обильной пищи тела…. О! Как они меня вскипятили эти фотографии. Да разве это люди смотрели с фотографий? Это кровопийцы, пауки сосавшие кровь всей Европы и моей Родины. Я прекрасно знал, за счёт кого они кормились в годы войны. Украинское сало, русский хлеб, французское вино, голландское молоко, датский бэкон - вот что немка получала в магазинах во время войны! Они жирели и, не прожевав, рычали: - Хайль Гитлер! Они не обедали без бутылки французского вина и куска украинского сала, а наши дети, старики умирали, не имея порой и простого сухаря! Так же? Разве немцы с нами расплатились сполна, разве это достаточно? Разве окончился счёт обид нашего оскорблённого великого народа? Мне кажется, что нет! Нет!! Нет!!
Немки возмущаются небольшой нормой по карточкам. А что они давали нашим старикам во время оккупации? И давали ли вообще? Быть может, этого немки не знают? Нет, знают хорошо! Говорят, русские добродушны и забывчивы. Да, если судить по сегодняшней Германии, как мы относимся к своему врагу, который причинил нашему народу столько горя, мучений, страданий, то, похоже, забыли. Сейчас здесь вдруг оказалось много коммунистов. Немец бьёт себя в грудь и заявляет:
   - Я коммунист с 20-ого года!
Верить ли этому? Пусть верят простаки и те, кто не сталкивался с немцами вплотную.
Я был рад этой вечеринке, так как она дала возможность немного узнать немецкую женщину.
   Через несколько дней мы были приглашены к фрау Гертруд на вечеринку. И вот за столом собралась компания: нас двое, две старушки(!) по 45 лет, Урзула, и 22-х летний дубина, некто Иоган, с первого взгляда, весьма подозрительный тип, разговаривавший на ломаном русском языке. Выпили по одной, по другой. И здесь этот тип начал действовать, проявляя неуместный интерес к вещам, до которых ему не должно быть никакого дела. Мы дали ему понять, что для него будет лучше, если он попридержит свою любознательность для другого случая. Он, конечно, прекратил разговор. Но вечер уже был испорчен, и через несколько минут мы оставили эту компанию.

            * * *

   После месяца сухой жаркой погоды в Бернбурге наконец пошли дожди. Да ещё какие! До обеда как обычно, палит нестерпимое солнце, а после - ливень, как из ведра. И льёт до самого вечера. Консервировать оборудование стало труднее. Небольшой остаток твёрдого каустика растворялся в воде, получалась едкая щелочь, которая агрессивно действовала не только на краску, но и на материал аппарата. Несмотря ни на что, консервировать надо. И нам было дано указание сверху нажимать на немцев во всю, но как мы не жали на обер-мастера Хегематтера - никакого результата. Мы никак не могли сдать начальнику КИГ готовое оборудование для отправки в Союз. Вроде бы и люди стали лучше работать, а результаты прежние.
   Об этом мы долго беседовали с инженером. Борис Алексеевич предложил мне лично заняться этим делом,
   - Документацию пока оставьте. Пойдите на рабочие места, присмотритесь внимательнее, быть может, что и обнаружите.
На следующий день, с раннего утра, я был в цеху, на рабочих местах. Заметив меня, подбежал Хегематтер.
   - Что-то рано сегодня, господин инженер,- беспокойно заморгал глазами обер – мастер.
   Весь день я переходил от одного рабочего места к другому. С виду всё в ажуре. В конце рабочего дня записал себе в блокнот позиции, которые консервировались в этот день. Всё было так очевидно, что я начал злиться. В конце концов, для этого мы же имеем солдат, которые должны следить за тем, чтобы немцы не лодырничали.
   На следующий день также направился в цех. И здесь сразу же бросилось в глаза то, что те позиции, которые вчера консервировались, сегодня заброшены, а люди расставлены на другие рабочие места.
Вот так фокус! Такая безалаберность не свойственна хвалёному немецкому порядку.
Я внимательно ещё и ещё раз всё проверил. Да! Так и есть, ошибки быть не может. В голове сразу же промелькнула мысль, но спешить нельзя. Что бы не брать грех на душу, проверил ещё разок. Нет сомнения! Всё ясно. После обеда я ошарашил Крапухина вердиктом:
   - Полнейший саботаж, Борис Алексеевич!
Инженер не дал мне продолжит восклицанием:
- Быть не может!
- Послушайте дальше,- прервал теперь его я.
- Я уверен, что Хегематтер это делает сознательно, это, своего рода, тонкая и вроде безобидная система вредительства, саботажа.
- Конкретнее, если можете,- настаивал Крапухин.
- Каждый день, если не каждый, то через день, Хегематтер меняет позиции. Не окончив комплектно консервировать одни позиции оборудования, он принимался за другие. Первые нами не могли сдаваться начальнику КИГ. Проходило время, консервация ухудшалась, её надо было восстанавливать.
   Да что говорить? Пойдёмте, посмотрим вместе!
   Мы осмотрели позиции аппаратов вместе. Мои предположения подтвердились. Борис Алексеевич приказал переводчику немедленно созвать всех мастеров в цеховое бюро. Через пять минут все они все собрались у нас. Я смотрел на лица немцев. Они с тревогой ожидали, что же последует далее. Ведь неспроста же русские инженеры собрали их в спешном порядке.
Здесь надо бы сказать, что инженер Крапухин, в силу своего характера, не мог по-русски жёстко поговорить с немцами. Но он, всё же был начальником, а начальство надо уважать! Он произнёс несколько фраз, которые переводчик перевёл немцам. По реакции немцев стало понятно, что слова шефа не произвели на мастеров большого впечатления. Хегематтер, правда, смекнув, что запахло жареным, бросился тушить пожар, но я его прервал. Ясно, что если мы отдадим инициативу обер-мастеру, он заболтает дело и спустит на тормозах. Я испытывал знакомую дрожь в теле, как бывало в институте перед очередным экзаменом, когда мысль концентрируется, голова работает чётко и быстро.
   -Обер-мастер, мастера! Напрасно вы думаете, что ваша работа никем не контролируется, что за движениям позиций оборудования никто не следит, что всё идёт самотёком. При проверке мы обнаружили, ваши, мягко говоря, не логичные решения, а если вещи называть своими именами, то закамуфлированный саботаж, саботаж не рабочих, а мастеров.
Переводчик перевёл. Немцы замерли в тревожном напряжении. В это время дверь открылась, и в кабинет вошёл начальник объекта подполковник Подворчанский. Он махнул рукой, дескать, продолжайте. Я продолжил,
- Метод работы обер-мастера и всех мастеров нам ясен – запутать и оттянуть отгрузку оборудования, а это и есть ни что иное, как махровый саботаж. С сегодняшнего дня мы поведём борьбу с такой работой. Пеняйте на себя, если вы многих не досчитаетесь среди себя,ибо они будут уволены незамедлительно!
   Переводчик перевёл с воодушевлением.
Больше мы их задерживать не стали, ведь рабочий день в разгаре. Хегематтер, видимо, имел тщательно разработанную «легенду» оправдания и вновь пытался её озвучить, но я прервал его:
   - Господин Хегематтер, не надо слов! Идите и исправляйте, а что исправлять Вы знаете, лучше, чем мы.
   Подворчанский, подождав, когда немцы удалятся, спросил, в чём дело. Борис Алексеевич его подробно проинформировал.
   - Правильно вы с ними поступаете. Надо работать так, чтобы они чувствовали, что их держат под постоянным контролем.
Работа на объекте стабилизировалась.

            * * *

   В начале июля меня вызвал начальник объекта подполковник Подворчанский. В кабинете за столом сидел широкоплечий человек богатырского роста с крупными чертами лица и ручищами молотобойца. Казалось, что кабинет мелковат, а мебель слишком хрупка для такого хозяина. Подполковник пригласил сесть, а затем потекла доверительная беседа, беседа, с первых слов которой сразу проникаешься чувством уважения к собеседнику. Суть разговора состояла в том, что меня переводили на работу в транспортный отдел объекта контролёром.
   - Ответственная и трудная работа, но именно поэтому я решил Вас поставить сюда. Беритесь за дело, пробуйте свои силы и уменье, а мы Вам всегда будем помогать,- заключил подполковник.
   Задача, в общем, была мне ясна, но первый же день показал трудность и ответственность моей новой работы. В это время на погрузке оборудования работали четыре мощных электрокрана и до десяти паровых. За сутки должен быть готовым к отправке в Союз транспорт с оборудованием. Шесть погрузочных площадок! Да! Здесь придётся поработать, не жалея сил и здоровья.
   В первый день на новом месте я обошёл все погрузочные площадки, и везде всё заставлено готовым к погрузке оборудованием. Если на старом месте работы я видел картину демонтажа одного цеха, то теперь перед моими глазами вырисовывалась величественная панорама всего завода «Сольвэ». Оборудование двух содовых фабрик, каустика, хлоркальция, цементной фабрики, энергохозяйства, общезаводского хозяйства ждало отгрузки на Хегебрайте, рамке станции Бернбург. И всё, почти всё требовало консервации: очистки, смазки, покраски. Целые армии немцев работали здесь же. Чистили, красили вручную, "шприцевали" с помощью компрессоров. Видя всё это собственными глазами я погрузился в размышления. Немцы делают это для нас, для грядущего Стерлитамака, делают молчаливо. Что они думают сейчас?
   Известно, что до сентября 1945 года Бернбургский содовый завод фирмы «Дойче Сольвэ веркэ» работал на полную мощность. Ни одна "зажигалка" не упала на территорию завода за шесть лет войны. Шесть лет! Говорят, что фирма «Сольвэ» откупилась от американских и английских бомбардировок. Может быть! Ведь крупный город Магдебург за 45 минут бомбёжки американцы, можно сказать, превратили в дымящуюся груду развалин, со многими тысячами жертв. В сентябре 1945 года на завод приехали русские инженеры. Первое время немцы отвешивали поклоны и вежливо снимали шляпы. Но вот - приказ о демонтаже. И всё это улетучилось. Куда подевались немецкая культура и вежливость! Перед немцами стал вопрос, что же они будут делать после демонтажа?
   И вот сейчас, в июле 1946 года, они разбирают свой завод. Что они думают? Нам всё равно, ибо по их милости ещё в руинах стоят наши города, заводы и фабрики. Вот оно экономическое разоружение Германии! И я рад, что мне пришлось участвовать в этом справедливом процессе.

            * * *

   Через каждые 48 часов эшелоны с ценным оборудованием содового завода отправлялись на Родину. Наша группа военных специалистов трудилась самоотверженно. Мы отдавали наш скромный труд советскому народу, столько пережившему в годы оккупации, вынесшему на своих богатырских плечах всю тяжесть второй мировой войны, остановившему зарвавшегося фашистского зверя, а затем, погнавшего его с берегов Волги до берегов Эльбы, взявшего фашистскую цитадель-Берлин. Друзья мои, инженер Остапишин и инженер Золотухин, работавшие по оформлению документации на отправляемые в Союз эшелоны, засиживались в конторе до полуночи. Никакой задержки эшелонов не должно быть! И, действительно, задержек не было.
   Работая контролёром транспортного отдела, я входил в группу КИГ(контрольно-инспекционная группа), начальником которой был майор Зелинский. Исключительно скромный, работоспособный и знающий советский инженер. С раннего утра и до позднего вечера, по двенадцать-тринадцать часов в день, майор был на производстве, где проводилась консервация оборудования. Малейшие, ничтожные недостатки не могли ускользнуть от майора. Многое изменилось с тех пор, как майор Зелинский был назначен начальником КИГ. Ящики делались каркасные, оборудование прочно, с помощью болтов прикреплялось к салазкам, на которых стоял ящик. Крепление в ящиках было таково, что не было ни продольных, ни поперечных смещений. Готовый ящик скреплялся металлическими уголками и полосами. Как далёко от этого были первые упаковки, выполнявшиеся солдатами! Теперь можно было с уверенностью писать на ящиках: «Родина получай!»
   Со стороны может показаться, что ничего сложного здесь нет. Но надо видеть воочию впечатляющую панораму демонтажа крупного химического предприятия, чтобы прочувствовать масштабность этой работы. Глядя на эти ящики, сделанные действительно по-хозяйски, вспоминаешь первые ящики, которые зачастую не выдерживали веса заключённого в них оборудования, рассыпались как спичечные коробки.    Всё оборудование тщательно консервировалось, несмотря на трудность наличия в нём активных химических веществ. В то время, как майор Зелинский находился на объектах, я занимался уже подготовленным к отгрузке оборудованием, которое грузилось в эшелон для отправки в Союз. Таким образом, мы свели на нет отправку не законсервированного и не принятого КИГом оборудования.
   Система ежедневных оперативок, введённая подполковником Подворчанским, давала результаты и с лихвой оправдывала то время, которое она занимала. Ежедневно, с четырёх до пол шестого, в конференц-зале собиралась вся группа советских инженеров. Каждый кратко отчитывался в проделанной работе за день, и докладывал о планах на следующий день.

            * * *

   В начале августа 1946 года, неожиданно уехал с транспортом Золотухин Б.М. Остались мы вдвоём с Остапишиным Д.Д. А работа продолжалась. В буднях проходили дни, недели. В середине сентября уехал и Остапишин. Мои настойчивые требования отъезда не дали никаких результатов. Новый начальник объекта полковник Корнеев и слушать не хотел мои доводы и объяснения. Проводил на Родину последнего товарища. Такова уж моя судьба - провожать всех. А кто меня будет провожать? Некому!
   Остался один. Скука, просто жуть. Только сейчас я понял, что значит быть в чужой и чуждой стране, никого знакомого, не с кем поговорить. И по мере большего ощущения одиночества, я чаще прикладывался к стакану со шнапсом. Но и это не помогало. Наоборот! В этом состоянии всё больше тянуло к своим. Прошла неделя, другая. И нашёлся человек, с которым дни и вечера стали приобретать другой смысл и значение. В моей комнате начали появляться живые цветы. Ваза была до краёв наполнена свежими фруктами. Конечно, заботу эта проявляла симпатичная молодая женщина.

            * * *

   В начале октября отправка эшелонов почти прекратилась, и моя работа свелась к минимуму. Теперь я имел больше свободного времени, которое решил использовать для изучения производственных процессов содовой промышленности на действующих предприятиях Германии.

Действующих заводов в нашей зоне оккупации было всего два – Старфурский (?) в Саксонии и Айзенахский в Тюрингии. С просьбой дать мне разрешение на ознакомление с этими заводами я обратился к руководителю группы специалистов. Последний одобрил мою просьбу и план, оказал мне помощь в осуществлении этого плана. Две недели, проведённые на этих заводах, я не могу считать потерянным временем. Параллельно с этим я познакомился с чудесной Тюрингией. Можно без ошибки сказать то, что если кто и был в Германии, но не побывал в Тюрингии, хотя бы в городах Иена, Веймар, Эрфурт, Айзенах, то по – настоящему не видел Германии.
   Живописные ландшафты, горы, поросшие лесом, виноградники на склонах гор, небольшие курортные местечки, причудливые горные речушки – всё это поистине восхитительно и незабываемо!

   В ноябре, выполняя поручения руководителя группы, я всецело разъезжал по командировкам самого разнообразного характера. Легковая машина с немцем-шофёром была прикреплена за мной. Теперь Лейпциг, Галле, Берлин, Франфурт-на- Одере, Потсдам, Бабельсберг и далёкий порт Штеццин – посещались мною регулярно. Берлин я знал лучше, чем свой родной город. По всем улицам, направлениям, площадям и пригородным районам, которые в настоящее время играют бОльшую роль, чем разрушенный центр, я ориентировался прекрасно.

   В конце ноября - очередная поездка по управлениям Берлина. Шофёр Вильгельм прекрасно знает Берлин и , почувствовав мой повышенный интерес ко всему, как завзятый экскурсовод, даёт вполне сносные пояснения достопримечательностям, что попадаются нам по пути. Вот дворец кайзера Вильгельма второго, Александрплатц, разрушенный небольшой замок, расположенный недалеко от рейхстага, где жил Молотов, пребывая здесь до войны. Вильгельмштрассе – улица министерств. Унтер ден Линден. Правда, это название сейчас не соответствует действительности, так как никаких лип здесь нет. Об этом я спрашиваю своего шофёра. Он рассказал, что когда строили метро, то применяли открытый способ, и вековые липы засохли. Впрочем, уже посажены небольшие деревца, но под этими липами ещё долго не будет тени.

   На память о Берлине, я сфотографировался на фоне Бранденбургских ворот, колонны победы и на фоне разрушенного рейхстага, над которым развевалось знамя уже нашей Победы. Подъехали к зданию «Новой имперской канцелярии», но гнездо проклятого всем человечеством Гитлера находилось в таких руинах, что смотреть практически было не на что.

   Я приказал шофёру ехать в Потсдам. Авто неощутимо понеслось по ост-вест аксен, а потом по автостраде в направлении Потсдама. Здесь я осмотрел знаменитый Сан-Суси- прекрасный комплекс дворцов, парков, озёр германских императоров. Памятники 18 века. В этих дворцах проходила знаменитая Потсдамская конференция большой тройки! Поистине, исторические места!