Виварий

               



    Задворки  института  убоги, но  без  них  не  обойтись. Здесь,  и  ремонтные  мастерские,  и  рентгеновский  архив,  и  кафедра  философии,  научно-информационный  отдел, котельная  и  виварий. Постройки  последнего,  вытянутые  в  ряд  и  собранные  под  одной  крышей,   напоминают  бетонные  гаражи.  Институтское  автохозяйство  так же  размещалось  здесь,  неподалеку,  в  новеньком, ребристом,  как  стиральная  доска,  ангаре. Когда  его  ворота  закрыты, вполне  можно  представить,  что  внутри    дюралевого  сооружения  хранится  авиалайнер. Зимой здесь  всегда  слякотно  и  грязно,  летом  грязно  и  пыльно. На  эту  территорию  удобнее    проходить  через  отдельный  вход,  что  вел  с  переулка, основной  вход  в  институт, парадный, с  массивной,  старинной  дверью, вел  с  улицы. Забавное  несоответствие заключалось  в  том,  что  ничем  не  примечательный  переулок словно  в  насмешку официально  носил  название  «Парадный».
    Александр  Иванович  -  заведующий  виварием, тридцатилетний  молодой  человек,  склонный  к  полноте, с мягкими, как  бы  смазанными  чертами  лица, делавшими  его  трудным  для  запоминания  с  первого  раза, с  темными, иногда  казавшимися  липкими,  волосами  бесформенной  челкой  наползавшие  на  высокий,  покатый  лоб. Одевался  невыразительно,  ни  одной  дорогой  импортной  вещи, очки  носил  тоже  самые  простые,  в  круглой  аптечной  оправе. Несколько  пренебрежительное  отношение  к  своей  внешности  не  было  выражением  какого-то  специального  стиля  у  нежелающего  отвлекаться  на  житейские  мелочи  мужчины, всецело  погруженного  в  решение  серьезных  профессиональных  задач  или  подчеркнутой, нарочитой  неряшливостью  неудачника. Скорее  это  было  проявлением  гармонии:  характера,  склада  жизни, мировоззрения, зарплаты.
    Приходил  на  работу  в  9.30,  как  правило,  не  опаздывал  и  не  сетовал  на  разнобой  в  появлении  на  службе  своих  сотрудников;  так  или  иначе  большинство  к  десяти  часам  оказывалось  на  местах. В  подчинении  у  Александра  Ивановича  находились  три  женщины,  и  уже  поэтому  подчинение  было  формальным,  хотя  главная  причина  шаткой  субординации  заключалась  в  самой  скромной  должности  заведующего  виварием. Алла  Николаевна  -  ветеринарный  врач  и  единственная  из  подчиненных  с  высшим  образованием,  вообще,  имела  все  основания  считать  себя  на  положении  «вольного  города».  К  концу  рабочего  дня  за  ней  заезжал  на  подержанной  «Ауди»   муж  - капитан  войск  связи,  и  тогда  наспех  простившись  она    феерически  исчезала,  вызывая  тайную  зависть  двух  других  женщин, которых  никто  не  сопровождал  после  работы. Между  ними  было  еще  одно  различие, хотя  и  несущественное  - если  Алла  Николаевна  ходила   на  работе  в  белом  халате,  то  прочие  в  черных. Черный  носил  и  Александр  Иванович.
    В  обязанности  Нины  Ефимовны  и  Риты  входили  присмотр  за  животными, выполнение  простейших  сестринских  манипуляций - подкожные  инъекции,  перевязки;  кормежка, уборка  клеток  и  помещений. Дел  младшему  персоналу  хватало, хозяйство  все-таки  было  немалым:  собаки,  кролики, морские  свинки, крысы…  были  даже  две  овцы  для  иммунологических  исследований. Весь же   виварий  находился  в  ведении  проректора  по  науке. Всякий  раз, попадая  к  нему  в  кабинет, Александр  Иванович  испытывал  почтение  и  робость. Это  не  был  известный  страх  перед  начальством, но даже  то,  с  какой  изящной  требовательностью  молодой  профессор  отдавал  распоряжения  по  селекторной  связи  своей  секретарше, вызывало  чувство  собственной  неполноценности. Случалось,  что  забывшись, проректор  обращался  к  Александру  Ивановичу  на  «ты», особенно  в  разговорах  по  телефону.
-  Александр  Иванович, голубчик, у  института  денег  нет.  И  у  государства  нет. У  какого-то  дяди  есть, но,  как  ты  сам  понимаешь,  на  твоих  псов  ему  плевать. Люди  по  помойкам  рыщут,  а  ты  о  собачьих  рационах  печешься. Я  на  днях  в  «публичку»  заглянул  -  за  год  ни  одного  иностранного  медицинского  журнала  не  поступало! Ноль!  Нет  валюты,  нечем  платить.
-  Может,  к  ректору  обратиться?  Может,  он  своей  властью  отпишет  что-нибудь  из  бюджета.
-  Бесполезно. Да  и  нет  ректора  -   в  Голландии  он  сейчас.  Извини,  мне   один  звонок  надо  сделать.    …Арон  Григорьевич?  Ну, как?  Надумали?  Арон  Григорьевич, надо  приобщаться,  жизнь  заставляет. В  чем  суть?  Мы  организовали  товарищество… Нет  не  только  медицина,  коммерция  тоже. Вот  сейчас  дальневосточники  партию  икры  предлагают,  пиломатериалы. Нет,  вы  этим  заниматься  не  будете,  вы  -  гинеколог,  ваше  дело  лечить,  консультировать… Да,  выезжать  врачебными  бригадами  на  места,  в  глубинку. Мы  недавно  из  Вятки  вернулись,  у  них  там  звероферма  солидная,  гонорар нам  меховыми  шкурками  заплатили…   Кстати,  у  вас  знакомых  механизаторов  нет?  Земли  под  Саратовым  приобретаем,  так  у  нас  один  рентгенолог  хотел  бы  подучиться.
    Не  прерывая  разговора, жестом  или  мимикой  Александру  Ивановичу  давали  понять, что  на  сегодня  обсуждение  его  проблем  закончено.

    Рита  была  принята  на  работу  недавно,  и  поначалу  все  сомневались,  как  эта  привлекательная, следящая  за  собой,  темная  блондинка,  которой  больше  пристало  падать  в  обморок  при  виде  мыши,  сможет  ухаживать  за  животными. Но  опасения  оказались  напрасными, Рита  быстро  освоилась   и  уже  через  неделю  хладнокровно  просовывала  руку  в  кишащую  крысами  клетку  и  за  хвост  вытаскивала  извивающегося  зверька, пересаживая  его  в  переносную  тару,  когда  ее  просила  о  этом  какая-нибудь  боязливая  кафедральная  лаборантка,  сама  не  решавшаяся  на  такой  подвиг.
       Вскоре  Александру  Ивановичу  пришлось  признаться  себе  в  том,  что  он  заглядывается  на  Риту,  что  она  волнует  его.   При    первом  знакомстве  он  просто  положительно  оценил  ,  что  свободная  вакансия  в  их  коллективе  будет  занята  не  какой-нибудь  пенсионеркой, а  молодой,  энергичной   женщиной,  работать  с  которой,  наверное,   будет  легко. Но  со  временем  ему  все  труднее  становилось  бесстрастно  переносить  ее,  ничего  не  подозревающий,  как  ему  хотелось  верить,  взгляд. Из-за  этого  он  даже  не  мог  точно  определить какого  цвета  у  ней  глаза  -  светло-серые? светло- зеленые?  лишенные  густой  краски   до  прозрачности.
    Проще  и  свободнее  ему  было  общаться  с   Ефимовной -  самой  старой,  коренной  сотрудницей  вивария,  работавшей  здесь  еще  до  него. Пусть  медленно,  без  энтузиазма,  но  все,  что  полагалось  сделать  за  день,  она  выполняла  добросовестно,  и  за  это   можно  было  простить   ее  докучливую  сварливость  и  настырную, раздражающую   принципиальность  в  третьестепенных  вопросах - «…Вы  начальник, вы  и  скажите  им,  чтоб  весы  без  спросу  не  трогали». Низкорослая, с  искривленной  кифозом  спиной,   и  некрасивым, блеклым  лицом,  она  в  то  же  время  была  полна  собственного  достоинства, особенно  проявлявшегося  в  общении  с  экспериментаторами,  когда    ее  лицо   часто  приобретало   надменное  выражение. С  шоферами  и  слесарями  хозслужбы  она  не  церемонилась  вовсе  и  свое  нелестное  мнение  о  главном  мужском  пороке  высказывала  напрямоту,  самыми  обидными  словами. Иногда  под  влиянием  какого-то  вдруг  нахлынувшего  на  нее  пароксизма  женственности  Нина  Ефимовна  приходила  на  работу  с  немыслимо  жирно  накрашенными  бровями,  превращенными   ее  стараниями   в  две  широкие,  мазутные  полосы. Очень  легко  было  допустить,  что  женщина  с  неудавшейся  личной  жизнью  - семьи  у  нее  не  было - нашла  отдушину  в  заботах  о  бессловесных  тварях,  способных  быть  и  преданными  и  трогательно  беспомощными, но  в  действительности  отношение  Нины  Ефимовны  к  своим  подопечным  не  выходило  за  рамки  чисто  служебных  обязанностей. Она  могла  приласкать  какую-нибудь  особенно  понравившуюся  ей  псину,  но  в  глубокую  привязанность  это  никогда  не  переходило  -  сказывался  опыт.  Привыкнешь,  а  потом  самой же  и  тащить  любимчика  в  кочегарку.
    В  той  или  иной  мере  такой  подход  был  свойственен  и  остальным  сотрудникам  вивария,  включая  и  Александра  Ивановича, для  которого  подобная  отстраненность  была  еще  более  необходимой, хотя  в этом можно  было  уловить  некоторое  противоречие  -  он  любил  животных  и  выбрал  профессию  вполне  осознанно,  с  детства.  Он  не  мастерил  скворечников, не  был  юннатом, не  организовывал  зооуголков  в  школе…  Но  случайный  эпизод  в  десятилетнем  возрасте  странно  предопределил  его  судьбу…
    Однажды  по  радио  объявили,  что  Ленфильм  приглашает  мальчиков  десяти-двенадцати  лет  для съемок   в  кинокартине  «Дама  с  собачкой»,  и  мать  отвела  его  на  студию.  Им  повезло,  из  множества  желающих  отобрали  его  и  пацана  помладше.
    Сказочный  мир  киностудии  потряс  его!  Особенно  костюмерные  -  гигантские  кладовые,  где  хранились  одежда  и  обувь  всех  времен  и  народов. Ему  подыскали  матросский  костюмчик, шляпу- канотье  и  сапожки  с  высокими  голенищами  на  шнуровках;  потом  в  гримерной  нанесли  «ялтинский загар»  и  отвели  в  павильон. Вдоль  стен  огромного,  как  спортзал, помещения  в  несколько  рядов  стояли  лавки, где  ютилась  массовка,  дожидаясь  своей  очереди,  а  наверху  взад-вперед  бродили  по  конструкциям  осветители,  что-то  налаживая  в  аппаратуре,  но  все  это  -  и  рабочие, и  массовка,  и  звукооператор  с  длиннющей  жердью микрофона, -  все  это  находилось  в  темноте  и  было  не  главным,  второстепенным, а  главным  было  там, посередине, освещенное  ярким,  как  от  сварки,  светом. То  было  летнее   кафе  под  полосатым  тентом, и  дальше  была  видна  узкая  набережная  с  парапетом, а  метрах  в  пяти   за  нею  возвышалась  до  потолка  громадная,  полотняная,  с  легким  изумрудным  оттенком,  стена  -  море. Артист  Баталов,  сидя  за  круглым  столиком,  пил  кофе  и  произносил  в  который  раз: «А  я  уже  дотягиваю  здесь  вторую  неделю»,  подходила  и  задерживалась  у  входа, опершись  о  чугунную  завитушку  стойки  тента,  женщина  в  старинном  платье, с  бахромчатым  зонтиком,  к  столику  подбегал  черноволосый  крепыш-официант,  которого  Саша  приметил  еще  в  гримерной  -  ему,  сидевшему  перед  зеркалом,   клеили  усы  и когда  он,  споря  с  кем-то  о  снежном  человеке,  поворачивался  в  кресле,  то из-под  его   манишки  официанта   выглядывала  тельняшка.
    Саше  казалось,  что  о  нем  забыли. Он  и  сам  забыл обо  всем  на  свете, стараясь  не  пропустить  ни  одного  движения  актеров,  ни  одной  реплики. Откуда-то  из  темноты  появлялась  девушка, хлопала  дощечкой  в  руках, торопливо  объявляя  номер  дубля,  и  снова  звучало:  «А  я  дотягиваю  здесь…» -  словно  Баталов  жаловался  режиссеру,  что  бесцельно  теряет  время  на  репетиции. Исполнительницы  главной   роли  в  павильоне  не  было,  и  пока  ждали  Савину, решили  снять  эпизоды  с  массовкой  на  набережной. Пробовались  варианты.  Гуляющая  вдоль  парапета  публика  взбудоражена  внезапно  набежавшей,  штормовой  волной.  В  шумном,  азартном  веселии  все  всматриваются  в  морскую  даль, поджидая новый,  такой  же  мощный  вал,  оживленно  переговариваются,  а  какой-то  мальчик  -  Саша -  ускользнув  от  воспитательницы,  смело  подбегает  к  парапету  и  швыряет  гальку  в  предполагаемо  бушующие  воды...  Размеренное, режимное  гуляние  на  заднем  плане  приморского  ресторана. Чинно  шествуют  отдыхающие  семейства, офицеры  раскланиваются  с  барышнями,  но  попытке  завязать  знакомство  мешает  вертлявый  барчук  -  Саша -  который  упрямо  тащит  за  собой  хорошенькую  опекуншу.  И,  наконец, не  экспромт,  а  заранее  продуманная  сцена, для  обеспечения  которой  в  павильон  уже  доставлено  южное,  экзотическое  животное  -  ишак.  Пацана,  принятого  вместе  с  Сашей, наряжают  оборвышем,  сажают  верхом  на  ишака,  а  ставшее  уже  маской  в  Сашином  исполнении,  капризное  дитя,  сгорая  от  зависти  к  вольному  беспризорнику, бежит  вслед,  упрашивая  гувернантку  дать  ему  прокатиться…Репетиция  сцены  проходит  без  сучка,  без  задоринки. Можно  снимать. Объявляют  дубль, хлопушка, включают «юпитеры»  и  …  ишак  ни  с  места!  Упрямца  уговаривают, волокут  за  уздечку,  подталкивают  в  круп…  все  напрасно,  слепящий  свет  вселяет  ужас,  парализует,  приказывает  оставаться  на  месте,  иначе  неминуемый  скотобойный  конец. Ушастому  дают  передохнуть, освещение  убирают  -  пожалуйста,  он  безропотно  катает  маленького  седока,  но  стоит  снова  зажечь  прожекторы,  как  все  повторяется  сначала. Всем  ясно,  что  от  эпизода  придется  отказаться, замысел  загублен.   И  тут  происходит  непредвиденное. Хозяин  ишака  -  щуплый  мужичонка  в  телогрейке,  видя,  что  по  его  вине  срывается  экранизация  бессмертного  произведения   и  выгодный  контракт, хватает  попавшийся  под  руку  обломок  доски и  что  есть  силы,  наотмашь,  принимается  дубасить  свою  собственность.  Орущий  ишак  не  может  вырваться, визжат  дамы, возмущенные  крики… На  серой  ишачьей  шкуре в  нескольких  местах  проступает  кровь,  доска,  видимо,  с  гвоздем;  мужика  хватают  за  руки  и  тут  он  сразу дисциплинированно  успокаивается,  недоуменно  оглядывая  окруживших  его  статистов.  Ишак  смотрит  на  всех  выжидающе,  враги  все,  он  не  знает,  что  будет  дальше, напряженно  дышит,  и  безобразный,  рваный  треугольник  на  спине  не  перестает  сочиться.
     На  этом  Сашина  артистическая  карьера  закончилась. В  тот  вечер  поднялась  температура, он  простудился  и  проболев  две  недели,  уже  не  возвращался  на  «фабрику  грез».

               
 
      « В  детские  годы  я  особенно  страдал  оттого,  как  много боли  и  горя  мы  приносим  несчастным  животным. Вид  старой,  хромой  лошади,  которую  тащил  за  собой  мужик  по  дороге  в  Кольмар,  в  то  время  как  другой,  погоняя  сзади,  лупил  ее  жердью,  неделю  преследовал  меня.
    …Мне  было  восемь  лет.  Генрих  Беш  и  я  смастерили  рогатки,  чтобы  стрелять  камнями. Однажды  весной,  в  страстную  неделю, он  сказал  мне: «Пошли  в  Ребберг,  постреляем  птиц».  Его  предложение  показалось  мне  ужасным,  но  я  не  посмел  возразить  ему  из-за  боязни  быть  осмеянным  им. Мы  подкрались,  как  индейцы  на  охоте, к  невысокому,  голому  дереву,  на  котором  было  полно  птиц. Они  беззаботно  чирикали  и  совсем  не  боялись  нас. Мой  приятель  вложил  камень  в  рогатку, под  его  требовательным  взглядом  тоже  самое  проделал  и  я,  испытывая  страшные  угрызения  совести.  В  это  мгновение,  внезапно, раздался  звон  церковный  колоколов  -  начиналась  пасхальная  служба. Этот  колокольный  звон,  слившийся  с  птичьим  пеньем  в  голубом  чистом  небе,  прозвучал  для  меня,  как  голос   свыше: «Ты  не  должен  убивать».  Я  вскочил,  отбросил  рогатку, спугнул  птиц, чтобы  они  не  стали  мишенью  для  Генриха,  и  убежал  домой… С  того  дня  я  навсегда  избавился  от  страха  быть  высмеянным,  если  мои  внутренние  убеждения шли  вразрез   с  чужим  мнением».

    Сегодня  Александр  Иванович  пришел  на  работу  пораньше. Предстояла  поездка  в  Рапполово,  в  питомник. Кафедре  биохимии, заключившей  в  этом  году три  хоздоговорные  темы,  требовалось  больше  подопытных  животных, чем  это  было  запланировано  поначалу. Питомник  же  в  первую  очередь  снабжал  НИИ  физиологии  и  Военно-медицинскую  академию, их  же  институт, занимавшийся  последипломным врачебным  образованием  считался  не  на  переднем  крае  науки, заявки  выполнялись  процентов  на  тридцать,  по  остаточному  принципу,  и  то большей  частью  за  спирт,  приносимый  аспирантами  для  этих  целей.
    Шофер  запаздывал. Зная,  что  ожидание  может  затянуться, Александр  Иванович  переоделся,  натянул  резиновые  сапоги  и  прошел  в  «собачник». При  его  появлении  раздался разноголосый, бестолковый - «за  компанию», злобный  лай. Сильно  пахло  зверинцем, но  Александр  Иванович  давно научился  не  замечать  этот  запах  и  сейчас  не  слышал  его,  проходя  меж  двух  рядов  тесных,  но  высоких,  в  человеческий  рост, бетонных  клеток  без  крыш,   с  толстыми,  как  в  зоопарке  у  хищников, прутьями. Разномастные,  разнокалиберные, беспородные  псы,  большей  частью  с  выбритыми  боками  или  брюхом, где  виднелись  свежие  операционные  раны  с  еще  не  снятыми  швами  или  зашившие  рубцы. Породистых  собак  здесь  не  было  -  не  рекомендовано  инструкциями…  «В  силу  длительного  внутрипородного  скрещивания,  специфического  воспитания  и  других  причин  они  не  выдерживают  условий  содержания  в  виварии  и  столь  эмоционально  реагируют  на  окружающую  обстановку  и  любую  манипуляцию,  что  становятся  опасными  для  персонала,  а  полученные  в  таких  экспериментах  данные,  как  правило,  настолько  искажены,  что  их  анализ  попросту  невозможен.  В  крайних  случаях  их  можно  использовать  лишь  для  сугубо  анатомических  исследований. Опыты  целесообразно  производить  на  беспородных  собаках.  Их  организм  более  пластичен, они  легко  привыкают  к  содержанию  в  клетках,  к  обслуживающему  персоналу, что  очень  важно  при  длительных  наблюдениях…».  К  прутьям  клеток  были  прикручены  таблички  с  указанием  фамилии  экспериментатора,  даты  опыта  и  клички  животного.  В  сериях  было  принято  давать  однотипные  клички  -  по  названиям  камней, цветов  и  т.д.
    Все были  живы,  но  Александра  Ивановича  беспокоил  «Агат»  -  абсолютно  черная,  короткошерстная  дворняга, прооперированная  два  дня  назад. Попав  к  ним,  Агат  обратил  на  себя  внимание  своей  презрительной  замкнутостью. К  новому  миру  он  отнесся  совершенно  равнодушно,  словно  знал  его  раньше  и  не  ждал  от  него  ничего  хорошего.  За  весь  месяц  своего  пребывания  в  карантине  не  то,  что  ни  с  кем  не  подружился -  хвостом  ни  разу  не  вильнул, заискивая  перед  теми,  кто  два  раза  в  день  приносил  ему  еду  в  клетку. Он  достался  Берестову  - доценту  кафедры  общей  хирургии, писавшему  докторскую  по  лечению  перитонита. Позавчера  Агата  пустили  в  опыт. Первый  этап  -  создание  модели  перитонита. Это  делается  в  операционной  вивария. Во  время  операции  перевязывается  червеобразный  отросток,  что  должно  привести  к  деструктивному  аппендициту,  дополнительно  в  животе  разливают  калово-скипидарную  взвесь,  чтоб  гарантировано  создат  гнойное  воспаление  в  брюшной  полости. Второй  этап - резекция  кишки  в  условиях  созданного  перитонита.  Берестов  испытывал  новый   кишечный  анастомоз  и  новый  шовный  материал  -  это  был  фрагмент  его  диссертации,  и  как будто  получалось  неплохо,  большинство  собак  выживало.
    Открыв  засов, Александр  Иванович  вошел  в  клетку  и  присел  на  корточки  возле  собаки.  Агат  лежал  на  боку  на просторной  подстилке, размеренно,  упорно, вздымая  ребра  и  попарно  вытянув  прямые  лапы  -  плохая  поза.  Рана  на  животе,  обильно  присыпанная  ксероформом, гноилась. Часть  швов  он  выгрыз. Шерсть  на  ляжках  испачкалась  жидким  калом.
    Агат  лежал  с  полузакрытыми  глазами  и  никак  не  отозвался  на  поглаживание,  но  когда  Александр  Иванович  дотронулся  до  напряженного  живота, приподнял  голову,  оскалился  и  угрожающе  зарычал,  кажется, впервые  за  свое  пребывание  здесь. Диагноз  перитонита  не  вызывал  сомнения, модель получилась,  как  надо. Александр  Иванович  осмотрел  исколотые,  затромбированные  вены  на  лапах…  «Памятник  они, конечно,  заслужили, только  им  об  этом  ничего  не  известно».
    Темно-рыжий  кобель  «Яхонт» протестующе  залаял,  когда  Александр  Иванович  открыл  кран  у  стены, рядом  с  его  клеткой,  пуская  воду  в  шланг. Отрегулировав  напор  струи, он  подтащил  шланг  к  клетке  Агата,  которую  не  закрывал,   и  стал  поливать  цементный  пол. За  этим  занятием  его  и  застали  Ефимовна  и,  вошедший  вместе  с  нею, Берестов.  Наверное, они  были  ровесники  с  Александр  Ивановичем, но  Берестов  выглядел  бесспорно  взрослее  -  узкое,  смуглое  лицо  в  обрамлении  смолистой  бородки,  не  носило  ни  малейшего  следа  инфантильности.
    «В  скором  будущем  это  и  нас  ждет,  -  подумал  Берестов,  глядя  на  засучившего  рукава  заведующего  со  шлангом. - Рабочий  день  будем  начинать  не  с  конференции,  а  с  того,  что  сами  судна  будем  выносить  за  больными».
-  Саша, иди, там  машина  дожидается. И  маляры  пришли, ты  же  ключи  забрал!  -  с  ходу  принялась  пилить  свое  начальство  Ефимовна,  видя,  что оно  ерундой  занимается,  «без  него  не  сделают!».
-  Здравствуйте, -  Александр  Иванович  суетливо  обтер мокрые   руки  о  халат  и  пожал  руку, протянутую  Берестовым  -  Операционная  будет  готова  к  двенадцати  часам,  как  условились. Только  позаботьтесь,  чтоб  хватило  анестетиков  для  послеоперационного  периода,  мы  совершенно  пустые.
-  Александр  Иванович…  -  казалось  Берестов  подыскивал  слова. - К  сожалению  у  нас   сегодня   ничего  не  выйдет. Меня  вызывают  на  консультацию  в  другую  больницу  и  никак  нельзя  отложить   Да  и  пес по  правде  говоря  для  опыта  хиловат,  боюсь  даже  наркоза  не  перенесет.  Лучше  мы  его  оставим,  как  контроль.
-  Контроль?  -  Александр  Иванович  отвел  взгляд  на  собаку, словно  проверял , мог   ли  Агат  слышать  их  разговор, -  Какая  необходимость  в  контроле,  Анатолий  Сергеевич?  Модель  стандартная, классическая.  Сотни  раз  все  посмотрено,  проанализировано,  все  параметры…Если  на  то  пошло,  мы  готовы  подождать  пока  вы  вернетесь, начнете  позже.
-  Я,  конечно,  постараюсь, но  вы  же  знаете,  какие  сейчас  проблемы  с  транспортом,  всюду  пробки…
    Берестов  не  хотел   назвать  истинную  причину  своей  занятости. Утром  с  дачи  позвонили  работяги и  сообщили,  что  брус  завезут  сегодня, и  его  присутствие,  как  хозяина,   крайне  желательно.  Как  всегда  все  не  вовремя!   Собака,  если  ее  сегодня  не  прооперировать,  скорее  всего  сдохнет…Жаль, впустую пропал  опыт. Зная  щепетильность  Александра  Ивановича  в  таких  вопросах, Берестов  не  хотел  говорить  правды -  это  могло  поссорить  его  с  заведующим  вивария,  а  это  не  входило в  его  планы, серия  экспериментов  еще  не закончена.
-  Что-ж,  может,  действительно  еще  успеем  сегодня, - Берестов  огладил  бородку  и  открыто  взглянул  на  часы. -  Александр  Иванович, я  ведь  к  вам  еще  вот  по  какому  поводу… Вы  меня  держите  на  голодном  пайке,  за  прошлый  месяц  всего  четыре  эксперимента. Я  отлично  понимаю  ваши  трудности,  и  тем  не  менее…  Ну,  не  вылавливать  же  мне  собак  по  городу. Давайте  все-таки  выйдем  на  запланированные  восемь  в  месяц.  Если  кому-то  магарыч  нужен, я  готов  пойти  на  расходы, вы  не  стесняйтесь,  поговорите  со  своими  поставщиками  -  главное,  чтоб  дело  двигалось.
-  Анатолий  Сергеевич, -  вы, оперативная  хирургия, торакальная,   травма…
-  Да  я  понимаю,  но  ,может, как-то  перекомбинировать,  попридержать  кого-то? Мне  осталось-то  всего  ничего.  Договорились?
-  Вы  скажите  своим  помощникам -  встряла  в  разговор  Ефимовна -  пусть приходят   выгуливать  своих  собак. Весна  начинается,  и  им  это  очень  полезно,  на  солнышке  погреться. Мне  одной,  знаете, со  всем  не  управиться.
-  Обязательно  заставлю.  И  с  наступающим  вас!  -   спохватившись,  что  это  могло  прозвучать,  как  прощание, Берестов  добавил -  Ну, мы  еще  увидимся  сегодня.
    Довольная  своим  назидательным  участием  в  разговоре, Нина  Ефимовна  посмотрела  ему  вслед  и,  поправив  на  голове  голубой,  вязаный  берет, обернулась  к  шефу:
-  Зачем  вы  ему  разрешили?  Хотели  же  сегодня  пораньше  закончить…  Он  на  собаку  даже  не  взглянул.  Да  выключите  вы  воду,  итак  залили  все.
   
   

    Он  любил  эти  служебные  поездки  за  город,  дававшие  возможность  ненадолго  сменить  обстановку,  как - то  скрасить  будни.   Когда-то  он  мечтал  научиться  водить,  сдать  на  права, но  всякий  раз  останавливался,  понимая,  что  вряд  ли  это когда-нибудь  сможет  пригодиться,  и  даже,  если  бы  он  нашел  деньги  для  обучения  в  автошколе, то  своей  машины  у  него  точно  никогда  не  будет,  к  тому  же  он  абсолютно  не  разбирался  в  моторах  и  механизмах. 
    Кроме  того, ему  нравилось,  что  машина  предоставляет  некоторый  суверенитет. В  последнее  время  общественный  транспорт  действовал  на  него  угнетающе,  особенно  в  «часы  пик»,  и  не  из-за  вечной  давки… Люди, набившиеся  в  вагон  метро  и  вынужденные  пребывать  во  время  поездки  в  заданной  статике, могли  вызывать  интерес  к  себе  только  одним  -  своей  внешностью, лицами  прежде  всего.   И  тут  на  память,  как  издевка  напрашивалось: «Красота  спасет  мир…», а  ее  ,  оказывается,  давным-давно  и  в  помине  нет,  и  на  остановке  раскроются  двери,  и  посыпется однообразный  люд,  как  подаваемая  транспортером  в  овощных  магазинах  его  детства,  картошка. 
    Снаружи  шел  мокрый  снег,  чисто  стираемый   дворниками  с  ветрового  стекла  и  как-то  мгновенно  тая   на,   особенно  черном  и   блестящем  в  такую  погоду,  асфальте. Зима  доживала  последние  дни.  Это  было  заметно  по  тому,  как  просел  и  осунулся  грязный  снег  на  полях, по  отсыревшему  небу,  по  скучному  виду  птиц. Шофер «Газели» , молодой  парень  лет  двадцати  пяти,  казалось,  терпеть  не  мог  находиться  в  рейсе  и  остервенело  гнал, чтоб  поскорее  покончить  с  этим  занятием. «Чего  ждешь  -  зеленее  не  будет!»  срывалось  у  него  при  виде  зазевавшегося  на  перекрестке  водителя.               
        Прошлым  летом, вот  также  возвращаясь  из   Рапполово, он  увидел  на  встречной  полосе  сбитую  машиной  собаку. Наверное, это  произошло  за  несколько  секунд  до  того,  как  они,  проезжая  мимо,  поравнялись  с  этим  местом. Машины,  сбившей  ее  они  не  видели. Похожая  на  лабрадора  собака   была  еще  жива. Она  судорожно  пыталась  подняться,  но  сломанные  лапы  не  слушались   и  она  все  время  падала, жалко  заваливаясь  на  бок. Недоумевая  почему  ей  не  удается  проделать  то,  что  раньше  было  так  просто, она  лихорадочно  быстро  и  как  можно  энергично   повторяла  отчаянные   попытки, как  будто  хотела  оправдаться перед невидимым  хозяином  за  свою  беспомощность. Через  мгновение, в  каком-то  сумасшествии  собака напрягла  все  силы  и  подпрыгнула,  словно  хотела  исполнить  какой-то   цирковой  трюк,  но  перевернувшись  в  воздухе  снова  упала,  ударившись  плоским  теменем  об  асфальт. Конечно,  это  была  агония…Сама  смерть  выглядит  не  так  ужасно.
 
    Подъезжая  к  институту, Александр  Иванович  попросил  остановиться  у  метро,  где  торговали  цветами. «Невесте  впору  такие  дарить»  - льстиво  суетилась  торговка,  по одному  доставая  тюльпаны  из  ящика-аквариума  с  горящей  свечой  внутри.  Еще  ему  надо  было  зайти  в  аптеку.


 
    В  отсутствие  Александра  Ивановича  в  виварий  приходили   помощники  Берестова  -  два  студента-старшекурсника. Они  объяснили  Алле  Николаевне,  что  им  поручено  взять  пробы  крови  у  Агата. «Нет.  Операции  не  будет. Отменена».  Один  держал  голову  и  передние  лапы,  другой долго  искал  подходящую  вену…Еле  справились.

    «…13 октября 1905.  в  пятницу,  в  Париже,  я  бросил  в  почтовый  ящик  на  авеню  Великой  Армии  письмо,  в  котором  сообщал  моим  родителям  и  ближайшим  друзьям, что  с  начала  зимнего  семестра  приступаю  к  изучению  медицины  для  того  чтобы  позже  уехать  в  экваториальную  Африку,  врачом…

    …  Недавно  пришлось  оперировать  раритет. Речь  идет  об  ущемленной  грыже, которая  выступала  сзади,  ниже  ребер  -  так  называемая  поясничная  грыжа.  Случай  имел  все  мыслимые  осложнения. Когда  наступил  вечер,  я  еще  продолжал  оперировать. Последние  швы  накладывал  при  свете  лампы,  которую  держал  Жозеф…  Больной  выздоровел.
    Я  единственный  на  сотни  километров,  кто  может  ему  помочь. Я  не  говорю  о  том, что  спасаю  жизнь.  Умереть  должны  мы  все. Но  то,  что  я  забираю  от  него  день  страданий  не  менее  важно.  Боль -  более  страшная  госпожа,  чем  смерть».




    Относительно  того,  где  накрывать  стол, мнения  разделились. Ефимовна  предлагала  закуток  за  крысиным  вольером  -  там  стояла  обшарпанная  газовая  плита  и  крытый  клеенкой  квадратный  стол. Близость  клеток  не  имела  значения  -  запах  повсюду  был  одинаков,  а  кухонька    все-таки  на  отшибе, зайди  кто-нибудь  посторонний. Но  остановились  на  кабинете  заведующего,  хоть  и  рядом  с  входной  дверью, но все  ж  пристойней, к  тому  же  старомодный  кожаный  диван, списанный  из  ректората,  решал  проблему  стульев.
    Пили  сухое  вино  и  спирт. Заранее  поделив  обязанности,  женщины  принесли  из  дома  закуски -  салаты, бутерброды, пирожки,  заливное  из  куры…Выполняя  заказ  коллектива,  Алла  Николаевна  испекла  яблочную  «шарлотку».  Открыли  коробку  шоколадных  конфет  -  переданный  через  студентов  дар  Берестова.   Александр  Иванович  произнес  соответствующий  празднику  тост,  и   в  дальнейшем,  войдя  в  его  положение  - «восемь  девок  один  я» - женщины  не  требовали  от  него  здравиц  в  свой  адрес,  перейдя  в  этом  деле  на  самообслуживание.  Обычно  в  таких  собирушках  на  работе  больше  формального,  чем  необходимого, и  скорее  это  дань  неписанному  всеобщему  правилу,  а   не  искренний  порыв  людей,  решивших  вместе  провести  праздничный  вечер и  повеселиться. Ежедневное  общение  на  службе  снижает  взаимное  любопытство  друг  к  другу,  но  против  ожидаемого  застолье  получилось  не  скучным,  и домой  никто  не  спешил.
-  Я,  кажется, уже  пьяная, -  жаловалась  Ефимовна,  благосклонно  следя,  как  Александр  Иванович  наполняет  граненные  стаканы  грузинским   Рислингом.
Наверное,  по  случаю  праздника  на  нем  был  надет  темный, изящный  джемпер  тонкой  вязки, бывший  ему  очень  к  лицу,  но  явный  секонд-хенд. 
-  Ты  лучше  Риточке  побольше  налей,  она  молодая,  ей  нипочем.
-  Нашли  молодую. У  меня  дочь  осенью  в  школу  пойдет,  а  вы  говорите…
-  Не  кокетничай. Терпеть  не  могу,  когда  бабы  о  своем  возрасте  плачутся.  Вот  я  ,  -  Алла  Николаевна  театральным  жестом  вздела  округлый  подбородок.  -  За  мной   и  в  двадцать  бегали,  и  сейчас  не  жалуюсь. Толста?  Ничего, и  таких  любят.
-  У  природы  нет  плохой  погоды,  -  Ефимовна  обтерла  хлебные  крошки  с  губ. -  Так,  Алла?
-  Конечно. Глупости  все.  Мы  еще  и  тебя  сосватаем.
-  За  кого  выходить  то?  -  на  полном  серьезе  возразила  Ефимовна, словно  вся  загвоздка  состояла  в  отсутствии  достойных  кандидатур. -  Пьянчужки  одни. Нет, спасибо.  На  работе  дерьмо  убираешь,  а  так  еще  и  дома  придется!  -  бледные,  анемичные  веки  дернулись,  как  от  соринки.
-  А  мы  непьющего  найдем, -  Алла  Николаевна  не  замечала,  что  со  своей  риторической  инициативой  выступает  в  одиночестве. Александр  Иванович  и  Рита  молчали  занятые  шатким,  неверным,  подвесным  мостом,  неожиданно  возникшим   между  ними.
-  И  потом, я  вовсе  не  одна  на  белом  свете, - продолжала  защищаться  Ефимовна. -  Со  мной  племянница  моя  живет.  Она,  как  к  мужу  на  Север  уезжает, он  -  подводник  у  нее, так  дочку Наташеньку  со  мной  оставляет  и  три  месяца  в  году  я  -  полноценная  бабка.  Так  что казанскую  сироту  из  меня  делать  не  надо.  Алла.  Не  надо.
-  И  в  мыслях  не  было, -  Алла  Николаевна   оглянулась, ища  поддержки  у  остальных.
-  Действительно… прародительница, ты  на  что  обиделась?  - усмехнулся   Александр  Иванович,  привычно  не  придавая  значения  вздорным, яйца  выеденного  не  стоящим, женским  распрям   своих  подчиненных. -  Ты  же  у  нас  самая  почитаемая,  самая  мудрая…
-  Саша,  я  же  не  про  то, -  по-хмельному  тягуче  перебила  Ефимовна. - На  кого  мне  обижаться?  Разве  что  на  мать,  что  такой  родила. Да  ладно  родила,  а  то  ведь ,  как  отец  погиб,  никуда  от  себя  не  отпустила.  Могла  бы  худо-бедно  жизнь  устроить,  так  нет  -  все  время  в  уши: «Ну,  что  ты  за  дура  у  меня  выращена!   Ты  посмотри  на  себя, ну  кому  ты  нужна,  кроме  меня?». -  Нина  Ефимовна  качнула  седой,  стриженной  головой, словно  запоздало  согласилась  с  матерью.  -  Я  недавно  в  автобусе  ехала, рядом  две  женщины  стояли,  и  одна  другой   говорит:  «Он  прожил  не  свою  жизнь»… Жалела  кого-то. Я  подумала  -  это ведь  и  про  меня. Отца  не  стало,  вот  и  получилась  не  своя  жизнь. …  Мать  похоронке  не  поверила.  Послала  запрос  в  госпиталь.  Пришел  ответ: «Ваш  муж  был  доставлен с тяжелым  огнестрельным  ранением  черепа,  и  не  приходя  в  сознание  скончался  после  операции. Заместитель  начальника  госпиталя  по  медицинской  части,  подполковник  Швец».  Потом  нас  в  эвакуацию  отправили,  в  Вятку. Я  ведь  блокадный  ребенок…  А  мы  до  войны  хорошо  жили,  отдельная  квартира  на  Войнова, телефон, тарелочки  на  обоях…Ладно,  Саша,  давай  «выпьем  за  тех,  кто  командовал  ротами»,  тогда  на  манер  вальса  напевали…
-  Я  знаю.. «  …кто  замерзал  на  снегу,  кто  в  Ленинград  пробирался  болотами,  горло  ломая  врагу». - подхватил  Александр  Иванович и встал, поднялись  и  остальные. Потом  каждому  было  неудобно  первому  нарушить  молчание  из-за  неуместно  заданного  Ефимовной  тона.
-  И  сейчас  все  кровь  льется,  в  горячих  точках,  -  вздохнула  Алла  Николаевна. -  А  терроризм?  А  преступность?  Да  еще  смертную  казнь  отменили.  Вы  как,  Александр  Иванович,  к  этому  относитесь?  Вы  за  или  против?
-   В  этом  вопросе,  как  и  во  всяком  другом  не может  быть  абсолютного, однозначного  решения.   В  идеале,  если  казнить  за  убийство,  то  и  за  удар  кулаком  надо. А  вообще  -  у  человека  нет  эволюционного,  биологического  права  на  убийство,  а  значит  и  казнь  должна  быть  отменена.  -  Александр  Иванович не заметил  некоторого  противоречия  в  своем  ответе.
-  Да  что  мы  зациклились  на  этой  теме!  Женский  праздник  в  конце  концов!
-  Правильно,  Рита. Хватит  о  грустном. Пора  к  десерту  переходить, пойду  чайник  поставлю.
-  Нина  Ефимовна,  раз  вы  уже  встали… Сделайте  Агату  трамал, ампулы  в  шкафу,  в  операционной.
-  Трамал?  А  откуда  у  нас  такая  роскошь?  -  Ефимовна  с  жалостью  оглядела  своего  шефа.   - Понятно. Из  городской  аптеки.
-  А  нужны  ли  ему  сейчас  наркотики?  - Алла  Николаевна  в  сомнении пожала  плечами.  -  У  собаки  такая  интоксикация, отек  мозга, вряд  ли  она  ощущает  боль.
-  А  ты  пойди  послушай,  как  она  скулит,  -  Ефимовна  взяла,  протянутую  Александром  Ивановичем,  связку  ключей  и  вышла.  Дверь  за  собой  не  закрыла,  и  стало  слышно  громкую  шуршащую  возню  в  крысиных  клетках. Зябко  поежившись  от  сквозняка, Рита  откинулась  на  спинку  дивана.
-  Интересно,  а  он  понимает,  что  умирает?  Есть  у  животных  понятие  смерти,  конца? Понятие  надежды?
-  Ты  еще  спроси,  верят  ли  они  в  загробную  жизнь? Не  переживай, Риточка. Ну,  симпатичная  псина,  ну,  жалко…Но  раньше  или  позже  конец  все  равно  один,  сама  знаешь  -  так  и  так  эвтаназия. Чему  вы  улыбнулись, Александр  Иванович?
-  Анекдот  вспомнил…  Алла  Николаевна,  вы  знаете в  чем  разница  между  педиатром  и  педофилом?
-  Ну,  и  в  чем?
-  Педофилы  любят  детей  больше.
    …В  это  время, предварительно   постучав  в  открытую  дверь,  в  кабинет  робко  зашел  мальчик  лет  двенадцати, в  серой  куртке -«дутике»,  держа  в  руках  вязаную  шапку. Александр  Иванович  сперва  решил,  что  это  сын  Аллы  Николаевны;  его,  правда.   никогда  не  видел, но  по  возрасту  подходил  и  такой  же  светленький, но  Алла  Николаевна   молчала,  молчал  и  парень.
-  Вам  чего,  юноша?
- Извините.  Мне  только  узнать.  К  вам  случайно  не  попадала  собака,  черная  дворняга?
   Да, к  ним  иногда  обращались  хозяева  пропавших  собак.  Обычное  дело.
-  Черная?  Ну,  а  приметы  какие?
-  Особых  примет  нет. Вся  черная, ни  одного  белого  пятнышка.  Сорок  сантиметров  в  холке. Нам  только  сегодня  подсказали  поспрашивать  в  медицинских  институтах…  Он  пропал  еще  в  феврале…  Мы  и  объявления  развешивали,  и  в  приемник  на  Лиговке  несколько  раз  ходили… У  меня  фотография  есть. Вот,  посмотрите,  пожалуйста.
-  Породистых  надо  заводить,  сенбернаров  там… Кто  дворнягу  заметит? -  Александр  Иванович  нехотя  взял черно-белую  фотографию, на  которую  ему  не  хотелось  смотреть.
-  Мы  не  заводили,  мы  его  щенком  нашли,  под  мостом лежал  голодный,  замерзший… Взяли  к  себе,  он  и  прижился.  …Однажды  он  от  пожара  нас  спас,  все  спали  ,  а  он  залаял,  когда  дым  учуял.

     «Кто  для  меня  Бах? Утешитель. Он  дает  мне  веру,  что  в   искусстве,  как  и  в  жизни  нельзя  игнорировать  и  подавлять  правду».

-  Держи,  твоей  собаки  у  нас  нет, -  Александр  Иванович  вернул  молодому  человеку  фотографию. -  Нам  поставляют  только  крупных  особей.
-  Агат?  -  спросила  Рита,  когда  парень  ушел.
-  Нет, -  Александр  Иванович  налил  себе  стопку. Он  решил,  раз  соврал  парню,  то  и  остальным  знать  незачем. Просто  незачем,  и  все.  Это  ничего  не  меняет.
   Вернулась  Ефимовна  с  чайником  и  перешли  к  кофе.
-  Кто  завтра  выходит?  Я  бы  рад,  учитывая,  что  праздник  женский,  но  не  могу  -  отец  из  больницы  выписывается…
-  Я  тоже  завтра  не  могу, - вызывающе  отрезала  Ефимовна,  не  объясняя  причины.
-  Я  выйду, я  ближе  всех  живу, -  спасла  положение  Рита.
    Алла  Николаевна  похвалила  себя  за  выдержанную  паузу, по  графику  выходить  следовало  ей,  ее  очередь  была. К  тому  времени,  как  женщины  убрали  пиршественный  беспорядок,  прикатил  военнослужащий  супруг  с  приятелями. В  машине  нашлось  свободное  место , но  к  разочарованию  сослуживцев   на  предложение  подвезти  откликнулась  не  хорошенькая  блондинка,  а  сгорбленная  хромоножка  в  сползающем  набок  вязаном  берете.


    Оставшись  с  Ритой  наедине,  Александр  Иванович  почувствовал  себя  раскованней. Его  весь  вечер  подмывало  подсесть  к  ней  поближе,  до  соприкосновения,  но  не  мог  себе  этого  позволить  на  глазах  у  всех.  Она  домывала  чашки  в  раковине.  «Как  спокойно  она   дает  смотреть  на  себя!».
-  А  вы  что  же  не  ушли  со  всеми?
-  В  такой  ситуации  у  мужчины  может  быть  только  одна  причина.
-  Идите. Вас ,  наверное,  дома  ждут.
-  Никто  меня  не  ждет.  Я  не  женат.  Разве  вам  это  не  известно?  -  что-то  надо  было  говорить  или  предложить. -  Может,  еще  вина?  У  меня  после  кофе  весь  хмель  прошел.
-  Хорошо, -  она  прошла  к  дивану  и  села. - Только  мне  чуть-чуть.
Александр  Иванович  наполнил  стаканы  и  сел  рядом. Ему  казалось,  что  он  вполне  трезв,  но  взгляни  он  на  себя  со  стороны,  то  подметил  бы  погрузневшие  щеки, безвольно  оттопыренную  нижнюю  губу  и  маску  ложной  значимости  на  физиономии. Но  сейчас  он  смотрел  на  нее, любуясь   молодым, женским  лицом,  таким  независимым  и  гордым, с твердой, крупной  линией  губ  и прямым  греческим  носом, чуть  удлиненным, что  придавало  еще  больше  обаяния   ее  профилю.  У  нее  была  не  смуглая,  но как  бы  тронутая  очень  легким  загаром,  кожа;  прямые  и  тонкие,  с  красиво  нанесенным  алым  маникюром,  пальцы,  которыми  она  поглаживала  фильтр  сигареты, дожидаясь, пока  он  зажигает  спичку;  взгляда  ее  он  по-прежнему  избегал.  Не  зная  о  чем  говорить  самому,  попросил  ее  рассказать  о  себе  и,  кажется,  вызвал  этим  ее  раздражение.
-  Биографию? -  сразу  взяла  она  соответствующий  тон. -  Жила  на  Южном  Урале,  под  Уфой. Вокруг  леса  и  химические  предприятия.  Отец  ушел  от  нас,  когда  мне  тринадцать  лет  исполнилось. Подросла,  приехала  сюда  в  медицинский  поступать,  но  оказалось,  что  для  этого  четыре  тысячи  долларов  надо. На  табачную  фабрику  устроилась. Жила  в  общежитии, подружки,  мальчики,  бары-рестораны… Про «фиников»  за  деньги,  рассказывать?   …Потом  замужество,  потом  развод. Отсудила  комнату,  мать-одиночка  все-таки,  святое  дело. На  лето  к  маме  уезжаем. Что  еще?  Папаша  вот  недавно  объявился.  Слышу  звонок,  дверь  открываю  -  стоит, с чемоданчиком…   -«Тебе  чего,  Чернышов?».  Не  впустила.  Он,  правда,  не  приходил  больше.   Черт,  никогда  вовремя  не  стряхну… 
    Она  поднялась,  чтоб  счистить  упавший  на  юбку  пепел,  и  когда  снова  села,  что-то  неудобное  ощутила   у  себя  в туфле  и  оценивающе  взглянула  на  подъем,  повертев  стопой. Александр  Иванович  проследил  за  этим  ее  мимолетным  движением  с  нехорошей  сухостью  во  рту.  Эмоционально  он  не  воспринял  Ритин  рассказ, напоминавший  какое-то  распространенное  клише.  Он  не  проникался  сочувствием  к  таким  судьбам-жалобам,  когда   всю  вину  возлагали  на  обстоятельства,  а  с  главного  героя  снималась  всякая  ответственность.  Ефимовна…ну,  там  другое  дело.
-  Александр  Иванович,  хочу  у  вас  спросить  -    у  нас  на  одних  клетках  с  крысами  написано  «Беспородные»,  а  на  других  «Вистар».  Что  значит  «Вистар»?
  Ее  вопрос  вызвал  в  нем  секундное  разочарование  -  совсем  не  хотелось  сейчас  разговора  на  профессиональные  темы.
- Специально  выведенная  и  сохраняемая  линия,  с  определенным  генотипом.  Для  чистоты  опыта.
-  Вот-вот.  С  определенным  генотипом…  Особенные.  И  в  институт  без  проблем  поступят,  и  от  армии  отмажут,  и  отдыхать  в  Италию…  Я  на  фабрике  работала  -  вокруг  девчонки  такие  же  как  я,  из  таких  же  семей,  многие  в  школе  плохо  учились,  но  ведь  не  потому  что  глупее  других.  Дочь  растет,  а  что  я  ,  беспородная,  могу  ей  дать? По  сравнению,  скажем,  с  девочкой,  где  папа  и  мама  «вистар». Возьмите  наш  институт  -  у  всех  дети,  как  правило, тоже  врачи, хорошо  устроены  на  кафедрах,  в  клиниках. Я  не  говорю,  что  все  они  недостойны,  но  почему  недостойными  оказались  как  раз  те,  у  кого  нет  пап,  заведующих  кафедрами?  Почему  вы,  например,  работаете  в  виварии,  а  не  в  экспедициях  на  прекрасных.  тропических  островах  из  передачи  «В  мире  животных»?
-  Не  все  так  просто,  -  разжал  губы  Александр  Иванович  после  минутного  молчания. -  Какая-то  доля  правды  в  том,  что  ты  сказала,  есть,  но  только  доля.  И  врач  университетской  клиники  не  самая  прибыльная,  мягко  говоря,  профессия,  и  династиях  есть  свой  смысл,  и  самые  талантливые  как  раз  из  беспородных  выходят.   Не  в  этом  дело… По-твоему,  раз  мы  работаем  в  виварии,  то  мы  ущербные?   И  всем  нам  грош  цена?
-  Александр  Иванович,  давайте  начистоту. Вы  хотели  бы  меня  пригласить    в  ресторан?  -  на  этот  раз  ему  пришлось  выдержать  ее  взгляд. - Но  вы  не  сможете  этого  сделать  по  простой  причине  -  на  это  у  вас  нет  денег. Наше  правительство  или  кто-то  там  наверху  -  я  не  бога  имею  в  виду-  решило,  что  для  вас   провести  вечер  в  ресторане  с  понравившейся  вам  женщиной - это  непозволительная  роскошь. А  ведь  насколько  я  понимаю,  без  нашей  работы  невозможно  было  бы  создавать  новые  лекарства, вакцины, новые  способы  лечения,  которые  будут  спасать  жизни.  Кстати,  в  том  числе  и  тем,  кто  смотрит  на  вас  свысока  и  платит  гроши.   Извините,  но  если  бы  вы  захотели  заняться  со  мной  любовью,  то  единственное,  что  вы  могли  бы  мне  предложить  -  это  вот  этот  облезлый  диван,  под  шуршанье  крыс  по  соседству. Я  не  права?   Если  бы  мы  только  работали  в  виварии  -  мы  живем  в  виварии! 
-  Неужели  ты  думаешь,  что  эти  мысли  сотни  раз  не  приходили  мне  в  голову?  Это  старый  и  вечный  вопрос…  особенно  для  России, где  человеческая  жизнь  всегда  ничего  не  стоила. Ты  думаешь  в  царской  России  врачи  много  зарабатывали? Почитай  Вересаева  - полицейский  получал  больше,  чем  врач,  -  Александру  Николаевичу  вовсе  не  хотелось  сейчас  тратить  время  на  бесплодные  разговоры,  он  как-то  внутренне  успокоился  после  того  как  она,  пусть  и  в  таком  ключе, коснулась  темы  их  возможных  отношений.
- Ты  замечаешь,  как  алкоголь  склоняет  нас  к  пафосу?
- И  все-таки,  почему вы  выбрали  именно  эту  профессию?
- Не  знаю.  Сдуру,  -  он  кивнул  на  портрет,  висевший  на  стене  над  его  столом.  -  Отчасти  его  вина,  хотя  он  и  не  зоолог, как  я. 
-  Свирепое  лицо. Кто  это?
-  Альберт  Швейцер.
 -  Никогда  не  слышала,  а  чем  он  знаменит?
- В  наше  время  он  не  представляет  интереса , и  твой  вопрос  тому  доказательство. В  начале  двадцатого  века  был  известен,  как  музыкант,  исследователь  творчества  Баха,  великолепно  играл  на  органе, гастролировал  по  всей  Европе. Закончил  университет  в  Страсбурге, где  изучал  философию  и  историю  религии.  Все это  время  его  терзают  нравственные  проблемы  -  помощи  людям.  Он  участвует  в  различных  благотворительных  обществах,  но  это  не  приносит  ему  удовлетворения,  и  он  решает  стать  врачом  - «…чтоб  иметь  возможность  действовать,  а  не  расточать  слова». В  тридцатилетнем  возрасте    снова  садится  за  студенческую  скамью  и  изучает  медицину,  ставя  перед  собой  совершенно  конкретную  цель  -  работать  врачом  в  Африке,  в  миссии. Его  отговаривают  друзья,  над  ним  смеются…
              Вот  сейчас он  действительно  отрезвел. Его  охватила  какая-то  обидная,  упрямая  эйфория,  заставляющая  его  открыться  до  конца  перед  женщиной, у  которой  он  хотел  бы  добиться  расположения. Но  скорее  всего  своим  рассказом  он   добьется  только  обратного,  и  он  понимал  это.  От  этого  понимания  голос  его  стал  жестким и  вызывающим.
-  На  средства,  вырученные  от  продаж  монографии  о  Бахе, он  снаряжает  экспедицию  и  отплывает  в  Габон. Там  строит  больницу, где  будет  работать  всю  оставшуюся  жизнь.  Но  и  это  не  все  -  как  философ, он  создает  свою  этику,  которую  называет  -  «Этика  благоговения  перед  жизнью». Смысл  его  учения  состоит  в  том,  что  жизнь,  как  высшее  достижение  природы, заслуживает  безграничного  уважения.  Любая  жизнь. Поэтому  добро  -  это  все  то,  что  содействует  жизни,  а  зло -  все  то,  что  жизнь  подавляет  и  отнимает. Любую  жизнь.  Философов,  которые  считали,  что  этика  не  касается  животных,  а  лишь  исключительно  людей,  он сравнивал  с  домохозяйками, которые  не  пускают  в  комнату  собаку,  чтоб  та  не  испачкала  полы…
-  Теперь  буду  знать,  -  в  ее  протяжном  взгляде  читался  какой-то  новый интерес  к  нему. - Но  вы  правы  -  это  ушедшее  прошлое.
-  Скорее  -  несостоявшееся  будущее.  Сам  Швейцер  считал,  что  развитие  культуры  в  конце  девятнадцатого  века  вдруг  круто  поменяло  направление,  необъяснимо, вопреки  логике.  Недавно  нашел  у  букинистов  немецкую  книжку  о  нем.  Биографию. Сейчас  пытаюсь  переводить…  Меня  насмешила  там  одна  опечатка,  вернее  не  опечатка,  а  типографский  брак  -  где-то  в  середине  текста  страница  явно  из  другой  книги,  пустая,  только  сверху  напечатано:  «Von  Geld  ist  die  Rede.   Fon  wem  noch?».   - «О  деньгах  речь. О  чем  же  еще?».  А  на  другой  стороне  о  каком-то  торговце  шерстью…
- Александр  Иванович… Извините…  Эта  этика  -   она  что-то  вроде жизненного  девиза  для  вас?  Я  правильно  понимаю?
-  Нет, Рита.   Этика  не  может  быть  лозунгом,  она  -  просто  формулирует  что-то  неотъемлимое, что  итак  существует  в  тебе.  За  нее  не  надо  бороться, -  он  усмехнулся.  -  У  меня  другое  любимое  изречение.  «Не  корми  меня  тем,  чего  я  не  ем». Часто  вспоминаю.  Особенно  когда  телевизор  смотрю,  особенно  первый  канал.  Я  не  очень  люблю  современность,  наверное,  в  этом  все  дело. Знаешь, чем  мне  еще  нравится  Швейцер?  Он  никогда  никого  не  осуждал  и  всегда  во  всем  винил  только  себя…  У  нас  есть  еще  что-нибудь  выпить?
-  Спирта  немного  осталось.  Александр  Иванович…отпустите  меня  домой.
-  Теперь  это  уже  невыполнимая  просьба. 
    Нет,  конечно, он  был  пьян. Иначе,  как  объяснить  его  высокопарные  речи, никогда  не  афишируемые  мысли?  Он  похож  сейчас  на  человека,  пишущего  стихи  и  скрывающего  свое  творчество  от  людей,  и  только  по  пьянке  на  него  находит  неудержимое  желание  и  смелость  прочитать  что-то  из  написанного.  Внезапно  решившись, он  взял  Риту  за  руку   у  запястья  и  властно  усадил    к  себе  на  колени. Она покорно  позволила  ему  сделать  это,  с  какой-то  неизбежной  обреченностью   женщины,  не  желающей  обидеть  отказом  в  такой  малости.
-  Ох, Александр  Иванович,  что  мы с  вами   делаем…
    Теперь  он  разглядел  цвет  ее глаз. Тыльной  стороной  кисти  бережно отвел  стриженную  прядь  волос  с  ее  щеки,  полностью  обнажив  лицо  и  шею…  В  затянувшемся  поцелуе    ощутил  чудный,  ни  с  чем  не  сравнимый,    вкус  ее  слюны.
-  Что  ты  сделал  с  моими  волосами…
-  Повтори,  ты  так  хорошо   сказала  мне  «ты».
-  Что  ты  сделал  с  моими  волосами?
    Он  дал  волю  рукам , обхватив  ее  теплые  колени  под   юбкой.
-   Александр  Иванович…
  « Надо  закрыть  входную  дверь» -  сообразил  он, упрямо  скользнув  ладонью  выше  по  бедру.
    Возвращаясь  через  вольер,   краем  глаза  увидел,  как  в  одной  из  клеток  яро  бьется  о  проволочную  решетку  пушистый, бледно-розовый  крысиный  самец.  Вернувшись  в  кабинет,  он  застал  Риту, уже  одетую  в  пальто. Она  ждала  его,  чтобы  уйти.


    «В  юношеском  идеализме  человеку  открывается  истина. Если  бы  люди  чтили  то,  какими  они  были  в  четырнадцать  лет,  мир  был  бы  совсем  иным…
    …Единственным  транспортом,  которым  я  мог  добраться  до  больной  в  Нгомо,  был  маленький  пароход,  тащивший  за  собой  баржу.  Кроме  меня,  на  борту  были  только  негры,  среди  которых  Эмиль  Огома,  мой  друг  из  Ламбарене.  Так  как  я  в  спешке  не  запасся  провиантом, то  они  кормили  меня  из  своего  котла.
    Медленно    продвигались  мы  вверх  по  течению…  Упавший  духом,  сидел  я  на  палубе  баржи,  исписывая  лист  за  листом,  пытаясь  вывести  элементарное  и  универсальное  понятие  этики,  которое  я  не  мог  найти  ни  в  одной  философии.  Вечером  третьего  дня  пути,  когда  мы  при  закате  солнца  проплывали  прямо  через  стадо  бегемотов,  во  мне  внезапно  прозвучали  эти  слова:  «Ehrfurcht  vor  dem  Leben…».


    В  этой  больнице  пропусков  не  спрашивали,  и  беспрепятственно  поднявшись  на  второй  этаж,  он  остановился  на  лестничной  площадке  перед  входом  в  терапевтическое  отделение. Двое  больных  в  бежевых  пижамах  курили,   сидя   на  подоконнике.
    Ожидая,  когда  выйдет  отец  -  такая  у  них  была  договоренность -  он  думал  о  случившемся  накануне.  Он  ни  о  чем  не  жалел.  Его  не  смущало,  что  они  связаны  служебными  отношениями.  Сейчас  нет. Это  тревожило  его  вчера,  когда  он  провожал  Риту  домой, обиженный  ее  отказом,  когда  они  ехали  в  автобусе  и  почти  не  разговаривали  друг  с  другом,  спеша  расстаться.  И  вечером,  засыпая,  он  представлял  себе,  как  они  встретятся  послезавтра  на  работе, и  надо  будет  делать  вид,  что  ничего  не  произошло,  и  он  не  знал,  сумеет  ли  она  вести  себя  правильно  в  этой  ситуации.
    Но  сегодня  ему  было  стыдно  за  свои  вчерашние  мысли,  продиктованные  расхожими  штампами. Сейчас, не  заглядывая  далеко  вперед, его  отношение  к  ней  можно  выразить  очень  просто  -  он  хочет  ее  видеть,  он  думает  о  ней.  Как  она  вчера  сказала?  - «Живем  в  виварии…».  Слишком  похоже  на  правду. У  нее  свежий  глаз. Сам  он  перестал  замечать, что  творится  вокруг. Вернее  это  перестало  его  трогать. И,  действительно, кто  он  в  ее  глазах  -  мышиный  король,  щелкунчик, скрепя  сердце  отдающий  своих  подопечных  на  растерзание?
    Пара  на  подоконнике  докурила  свои  папиросы  и,  блаженно  кряхтя,  прошла  мимо  него.
-  Выписка  с  одиннадцати,   -  строго  сообщил  мужчина  постарше,  поправляя  тесемку  на  спадающих  пижамных  штанах, они  были  ему  велики.
-  Да-да,  спасибо,  я  знаю.
    Заглянув  вовнутрь,  вслед  за  прошедшими  на  отделение  больными,  он  заметил,  что  сестра  отлучилась  с  поста,  и  решил  прошмыгнуть  в  палату  -  сказать  отцу,  что уже  пришел, но  в  это  время  из  ординаторской  вышел  лечащий  врач,  который,  увидев  Александра  Ивановича , знаком  пригласил  его  войти  к  себе.  Александр  Иванович  принялся  извиняться,  что  проник  на  отделение  в  уличной  обуви -   хотел  передать  отцу  верхнюю  одежду, отца  увозили  в  больницу  на  носилках,  завернутого  в  ватное  одеяло…  Врач  не  дал  ему  договорить…
-  Как  умер? -  не  понимая  смысла  глагола, повторил  Александр  Иванович,  вцепившись  в  сетку  с  папиным  пальто. -  Вы  путаете.  Он  сегодня  выписывается.  Вечером  домой  звонил… Что  вы?!
-  Да,  вечером  все  было  нормально. Больные  в  палате  говорят,  что  все  было  нормально,  ходил, вместе  со  всеми  телевизор  смотрел,  лег  спать… Никто  ничего  не  заметил.  Смерть  во  сне…  Типично  для  «заднего»  инфаркта.


    Они  положили  труп  на  тележку,  прикрыв  его  старым  тряпьем  и  газетами,  и  повезли  к  кочегарке. У  ворот  ремонтных  мастерских  перекуривали  работяги, которые,  догадываясь, что  лежит  под  газетами,  отпустили  несколько  злорадных  шуток  в  адрес  медицины. Нина  Ефимовна  коротко  огрызнулась  и  ускорила  шаг.   С  утра  опять  повалил  мокрый  снег,  и  ржавые  железные  колеса  «катафалка»  оставляли  на  пороше  две  длинные черные  линии.  Кочегарка  оказалась   запертой;  матерясь, женщины  вывалили  мертвого  пса  в  специальный  ящик  у стены,  рядом  с  красным  противопожарным  щитом.  На  обратном  пути  Нине  Ефимовне  понадобилось зайти  в  бухгалтерию,  а  Рита  вернулась  в  виварий.   В  дверях  она  столкнулась  с  Берестовым,  разыскивающим  Александра  Ивановича.
-  Он  еще  не  приходил, -  ответила  она, под  взглядом  Берестова   плотнее  запахнув  телогрейку  на  груди. Ее  беспокоило,  что  Александра  Ивановича  до  сих  пор  нет. Прошло  полтора  часа,  как  он  должен  быть  на  работе.
-  У  нас  со  следующей  пятницы  запланирована  новая  серия  экспериментов, -объяснял  Берестов не  слушавшей  его  Рите. -  Очень  важных.  Он  обещал  помочь,  в  смысле  предоставить  собачек.
   «Что-то  случилось, -  догадывалась  она,  уже  лихорадочно  волнуясь. - Что  могло  случиться?».
-  Вчера  мои  разгильдяи  не  удосужились  прийти,  я  им  еще  задам!  Но,  по  правде  говоря,  это  ничего бы  не  изменило…  Вас  не  затруднит  передать,  чтобы  он  позвонил  мне  на  кафедру,  как  придет?
-  Да  вот  он  сам, -  грустно  выдохнула  она,  заметив  Александра  Ивановича, появившегося  в  воротах  «черного  входа».  Она  поспешила  войти  вовнутрь,  чтоб  не  встречаться  с  ним  при  постороннем.
    …Он  все  не  входил,  видимо,  Берестов  его  задерживал. Пытаясь  сосредоточиться  на  предстоящем  разговоре,  она  бесцельно  переходила от  клетки  к  клетке,  приготовленные  фразы  не задерживались  в  голове  из-за  необъяснимой  тревоги,  не  отпускавшей  ее. Взяла  поднос  с  кормом…  поставила  назад.  Еще  этот  стыд  - распалила   подвыпившего  мужика,  теперь  он  будет  смотреть  на  нее ,  как  на…. Но  ведь  это  не  так.  Скорее  всего  ему  сейчас  вообще  нет  дела  до  нее,  и,  может,  для  него  это  вообще  был   ничего  не  значащий  эпизод.  У  него  что-то  случилось  -  она  это  чувствует,  но  это  то,  наверное,  не  имеет  к  ней  отношения.
-  Здравствуй.
   Он  стоял  без  шапки. Что-то  необычное  в  его  облике  сразу  бросалось  в  глаза  -  он  не  улыбался.
-  Я  вчера  выходила.   У  нас  все  нормально. Вот  только  Агат…
-  Я  тоже  вчера   был  здесь,  вечером…  Срочно  понадобилась  записная  книжка, чтоб  оповестить  родственников. Умер  отец. Послезавтра  похороны. В  Гатчине,  он  оттуда  родом,  и  завещал  похоронить  его  там,  -  он  взглянул  на  нее  и  с  горечью  выдавил  из  себя  - Ничем  я  его  не  порадовал,  как  сын,  ничем,  понимаешь…
-  Не  надо  так  говорить. Вы  не  можете  этого  знать,  -  она  смотрела  на  него  боясь,  что  он  заплачет;  она  сама  еле  сдерживалась. Она  чужая, посторонняя -  ей  нельзя.
-  Даже  он,  понимаешь…  даже  он  видел  во  мне  неудачника. Он  полагал,  что  сын  станет  ученым,  книги  будет  писать  о  животных… А  сын  оказался  просто  юродивым. То,  чем  занимаюсь  я  перестало  быть  предназначением, превратилось  в  удел  не  слишком  способных  и  не  слишком  нормальных  людей.  Кстати, раньше  он  так  не  считал  и  даже  поощрял  мое  служение,  но  в  последнее  время  что-то  сломалось  и  в  нем.
-  А  кем  он  был7
- Учителем  в  средней  школе. Преподавал  русский  язык  и  литературу.  Извини…
    В  кабинете  зазвонил  телефон. Он  прошел  туда  и  снял  трубку.  Звонил  проректор  по  науке.
-  Это  я…  Вы  правы- взаимопонимания  у  нас  действительно  нет…  Я  никого  не  оскорблял,  я  просто  объяснил,  что  здесь  не  живодерня,  а  экспериментальная  биологическая  клиника…Нет,  при  мне  он  здесь   никаких  опытов   больше   проводить  не  будет.  Хорошо,  перенесем  разговор  на  другое  время…
    Он  остался  сидеть  за  столом  и,  когда  подошла  Рита,  продолжил  не  меняя  позы  и  не  глядя  на  нее
-  Приятели  школьные  или    по  университету, когда при  встрече узнавали,  где  я  работаю,  дружно  веселились,  а  поинтересовавшись , сколько  получаю, прибавляли:  «А  неплохо  выглядишь»,  и  покровительственно  похлопывали  по  плечу. А  я,  как  рыжий  подыгрывал, да, дескать,  сам  понимаю,  что  полудурок, но  что  поделаешь  -  по  Сеньке  и  шапка…  Хватит!  Зовут  в  частную  ветеринарную  лечебницу  -  вот  и  надо  соглашаться.  Алла  Николаевна  чудно  позаведует  здесь.  Функции  вивария  ей  хорошо  известны  -  поставлять  материал   для  экспериментов,  остальное  блажь.
    Она  не  вмешивалась.  Она  видела,  как  ему  плохо.
-  Голова  идет  кругом…  Послезавтра  хоронить, -  повторил  он,  пугая  и  одновременно  укрепляя  себя  этим  словом.  -  Поминки…  Какой-то  кисель  полагается  сварить,  кутью…
-  Разреши  я  поеду  с  тобой.  Все  приготовлю,  меня  староверы  научили  в  детстве,  я  сделаю  все,   как  надо.  Дочку у Ефимовны оставлю  на это  время,  она  ведь  не  откажет,  -   ей  было  наплевать  сейчас,  что  она  предлагает  себя, навязывается,  но  она  не  могла  противиться  тому,  казалось,  прочно  задавленному,  но  на  самом  деле  не  поддающемуся  усмирению,  чувству,  что  сейчас  судорожно  вырывалось  из  нее.  Ей  вдруг  захотелось  сказать,  что  она  не  прогнала  тогда  отца,  не  смогла…  и  они  всю  ночь  просидели  на  кухне  и  вспоминали,  вспоминали…и  теперь  часто  видятся, хотя    до  конца  так  и  не  простила  его.  Но  она  понимала,  что  это  было  бы  неуместно  сейчас,  а  каких-то  других  нужных  слов  она  не  могла  найти.
-  Спасибо. Я  сам  хотел  просить  тебя  об  этом.
-  И  уходить  вам  отсюда  нельзя. Вам  нельзя  отрекаться.
-  У  тебя  тоже  кто-то  в  роду  преподавал  литературу?  -  смутился  он,  вот  этого  он  от  нее   не  ожидал.
-  Я  же  не  слепая.


    … Через  две  недели  он  собирал  свои  вещи  в  кабинете. Алла  Николаевна  уже  была  назначена  исполняющей  обязанности. Когда  он  хотел  снять  портрет  со  стены,   Алла  Николаевна  попросила
-  Не  уносите,  Александр  Иванович. Пусть  Швецман  останется  с  нами.  Я  не  антисемитка, он  будет  в  целости  и  сохранности.  Я  привыкла,  что  он  тут  висит.  Мало  того,  что  вы  Риту  от  нас  уводите.
   Александр  Иванович  смотрит  на  нее  в  раздумьи…
-  Вы,  где  работали  до  прихода  к  нам?
- В  совхозе.  Надзор  за  стадным  скрещиванием. Ой,  быков  боялась  панически.
 - Уговорили. Пусть   висит.
Уходит.  Идет  по  виварию  меж  клеток.  В  клетке  Агата  новый  пес,  на  табличке  написано  «Топаз.  Экспериментатор -  Берестов».  Со  всех  сторон  лай.