Предисловие:
Статья Иоанна Яковлевича Образцова, протоиерея, магистра Санкт-Петербургской духовной академии, профессора богословия Санкт-Петербургского историко-философского института, «Братья Лихуды» была опубликована в журнале Министерства народного просвещения, в 1867 г.
Автор, решая задачу уточнения причин, по которым братья Лихуды, Иоанникий (1633 – 1717) и Софроний (1652 – 1730), оказались в Москве, обозначил интриги, возникающие вокруг братьев в ходе их миссии в России, вовсе не затрагивая период деятельности Лихудов в Новгороде.
Наоборот, замечательное исследование кандидата исторических наук Ирины Александровны Вознесенской, опубликованное в Новгородском историческом сборнике, в 2005 г. № 10 (20), посвящено полностью вкладу братьев Лихудов в организацию Новгородской школы.
Исследовательница пришла к следующим выводам:
«Таким образом, Новгородская школа братьев Лихудов, открывшаяся при Новгородской архиерейской кафедре в 1706 г., представляла собой высшее учебное заведение, преподавание в котором велось на славянском и греческом языках. Программа Новгородской школы состояла из курсов грамматики, риторики, поэтики и части логики. В настоящее время в собрании Новгородской духовной семинарии (РНБ) мы имеем рукописные курсы грамматики и риторики, переписанные учениками Новгородской школы,
В течение более чем 30 лет существования школы в ней учились около 300 человек. Полный курс школы изучили не более 20 учеников, что не является показателем низкого уровня подготовки. В начале XVIII в. в Московской академии, например, до высших школ доходили очень немногие из студентов, но и в низших школах они получали достаточно обширные для того времени «гуманитарные» знания.
По окончании школы большинство выпускников нашло применение своим знаниям в церкви, прежде всего это связано с тем, что они принадлежали к духовному званию, т. е. были детьми священно- и церковнослужителей. Однако социальный состав студентов представлен не только духовным сословием, но и крестьянскими, ремесленническими и купеческими детьми. Сословная, в том числе и духовная, школа в начале XVIII в. в России еще не сформировалась.
Новгородские ученики привлекались к книгописанию, которое являлось неотъемлемой частью деятельности школы. Кроме учебных курсов в Новгородской школе переписывали книги разного содержания, в том числе и на греческом языке. Опись книг митрополита Иова содержит список 84 названий сочинений в тетрадях, многие из которых представляют собой неполные и черновые списки.
Один из первых московских учеников братьев Лихудов, переводчик Федор Герасимов, помимо преподавания в школе занимался переводами с греческого языка. Известны 5 переводов Федора Герасимова (автографы) новгородского периода его деятельности. Кроме того, в Новгороде переводились сочинения и самих Лихудов. В частности, в 1716 г. была переведена «Риторика» Иоанникия Лихуда.
В 20—30-х гг. XVIII в. Новгородская греческая школа продолжала развивать традиции образования, заложенные Лихудами. В 1740 г. в Новгороде открылась духовная семинария, предназначенная для обучения детей духовного звания, в результате чего греческая школа утратила значение важнейшего учебного заведения Новгорода».
Полный текст исследования И.А. Вознесенской: «Новгородская школа братьев Лихудов», можно найти в НИС № 10 (20). 2005 г. С. 205 – 235.
А. Одиноков
И.Я. ОБРАЗЦОВ
БРАТЬЯ ЛИХУДЫ
(Эпизод из истории русского просвещения в конце XVII столетия)
Небольшие, существенные, для неспециалистов, пожалуй, и достаточные сведения о братьях Лихудах можно находить в любой истории нашего отечества за семнадцатое столетие, не говоря уже о заметках относительно нашей образованности в ту пору. Но по какому случаю и зачем вызваны были к нам братья Лихуды? Удовлетворили ли они той цели, с которой были вызваны, и за что, наконец, они пострадали у нас, как в старую пору – ещё раньше их – пострадал другой цивилизатор Великоруссов Максим Грек? Эти вопросы ещё далеко не решены, как следует, даже и в специальных исследованиях о братьях Лихудах (1), а у некоторых наших писателей, они имеют и неверные объяснения.
Цель нашей статьи – решить предложенные выше вопросы на основании верных, а отчасти и совершенно новых, ещё неизвестных, данных. Мы надеемся при этом пролить некоторый свет и на состояние нашего образования в последней четверти XVII столетия.
* * *
По какому случаю и зачем явились к нам братья Лихуды?
Общее мнение наших ученых насчет этого предмета то, что Лихуды нужны были для заправления вновь устроенной в Москве Славено – греко – латинской академией. Действительно, проект новой академии, составленный ещё Симеоном Полоцким (в 1680 году), не был приведён в исполнение, пока не явились к нам братья Лихуды. И патриарх Иоаким, когда приглашал в Москву ученых Греков, также выставлял на вид желание иметь у себя людей, которые бы занялись образованием великорусского юношества. Но почему же, Лихуды не скоро, по своём прибытии в Москву, начали, то дело, на которое их вызвали? Почему и патриарх не спешил поставить их заправителями новой школой и преподавателями наук в ней? Почему, наконец, Лихуды принялись за своё дело уже тогда, как игумен Заиконоспасского монастыря, Сильвестр Медведев вздумал было забрать в свои руки ректуру в академии? (2) всё это заставляет нас предполагать ещё другую цель вывоза Лихудов в Москву, – другие обязанности, которые ученые Греки, прежде всего, и главным образом должны были выполнить в нашем отечестве. Мы поймём эту цель, если сделаем, хотя беглый обзор событий из внутренней жизни учёных Москвичей пред временем появления среди их братьев Лихудов. Дело вот в чём:
В царствование Алексея Михайловича действовали у нас два ученых мужа – Епифаний Словинецкий и Симеон Полоцкий. Оба широко образованные для своего времени, честно и искренно трудившиеся для образования наших предков и действительно принесшие не мало пользы нашему отечеству, – люди эти имели, однако же, не мало не сходного и в своих личных характерах, в характере учёной деятельности.
Епифаний – тип учёного труженика: он не доверял чужому слову, старался сам всё исследовать и разобрать, до всего доходить своими собственными силами, и что исследовал, – исследовал во всей подробности и точности; исследования свои он передавал и в общество, но не иначе, как с доказательствами и объяснениями, почему он так понял, то и другое. Епифаний был мудрец, если можно так выразиться, в роде мудрецов греческих; он собирал и держал около себя учеников, которым старался передать свои изыскания и свою мудрость; сам всегда серьёзный, он хотел сделать такими же и своих учеников. Епифаний, несколько мистик, любил символы, старался отыскивать таинственные смыслы везде, где представлялась ему какая-либо возможность отыскать их; это – человек большого сердца, глубокого чувства, чем обширного, хорошо и логически направленного рассудка: диалектические хитрости были малопонятны Епифанию. Епифаний знал латинский язык, но редко обращался к нему: направлению его больше гармонировал язык Эллады, и потому он по преимуществу занимался этим языком; труды его большей частью состоят в переводах с греческого языка.
Далеко не то – Симеон Полоцкий. Сфера жизни Полоцкого была сфера придворная; он жил в Заиконоспасском монастыре, но не видно, чтобы монастырь привлекал его к себе на подвиги: Полоцкому более по душе была общественная жизнь. Церковь не имела в Полоцком преданнейшего слуги: он служил больше государству, или точнее сказать, высшему аристократическому обществу. Поэтому, в характере его, заметно больше утончённости, ловкости, позированности, чем самоуправления, строгой монашеской сдержанности. Это монах, но монах светский, большой охотник следить за текущими мирскими явлениями. Симеон Полоцкий был человек бесспорно учёный, знал много, но эта учёность и эти знания не добыты его собственными исследованиями, самодеятельным актом его усиленного и продолжительного мышления: знания Полоцкого вычитаны им из книг других исследователей, он только понял и хорошо усвоил их. И Симеон, как Епифаний, передавал в общество свои знания, но, не заботясь много о том, как примут его, он наблюдал при этом больше лёгкость речи, чем доказательность.
Полоцкий хорошо владел диалектическими приёмами, умел хорошо обставить свои мысли, давал им нередко самую изящную форму. Симеон мог говорить на всякую истину, умел доказывать всё, хотя чужими доказательствами, но в его словах и доказательствах трудно отыскать глубину и строгую обдуманность: иногда Симеон доказывает так, что своего не говорить, ни одного слова, а приводить мнения других, предоставляя читателю самому выбирать, что больше понравится. Мудрость, еже от Бога, занимает и Полонского весьма много, но он чужд знания и мирской мудрости, он не исключительно церковен, как Епифаний. И Полоцкий, по местам, не чужд символизма, но он гораздо больше любит ясность, наглядность. И у Полоцкого проявляется чувство, особенно в его лирических стихотворениях, но чувство его не глубоко, – если и пылко, то, во всяком случае, не продолжительно: Полоцкий больше сантиментален, чем чувствителен. В поступках своих и почти во всей жизни Полоцкий больше практик, чем теоретик. Тогда как Епифаний больше Грек, Симеон – больше латинянин: он хорошо знал латинский язык и переводил книги только с языка латинского.
Епифаний – серьёзный, глубокомысленный учёный; Симеон – блестящий оратор. Епифаний – человек кабинета и реже общества; Симеон – политик, человек общества и реже кабинета. Разница, как видим, весьма значительная. Но при всём этом разница эта никогда не доходила до вражды между этими учёными. Когда они сходились вместе, между ними не было сильной полемики; беседы их шли тихо и мирно. Отец Симеон обыкновенно спрашивал о. Епифания о «некаких неудоб разумеваемых вещег»; Епифаний решал недоумения Симеона в духе кротости и любви, но он никогда не упрекал Симеона за преимущественное уважение латинского мира. В одном месте своих сочинений Епифаний сделал такое замечание: «Зри, читая латинский, названный апостольский символ: нигде апостольский глаголемый символ поминается (иное бо бысть когда), но везде Нижейский приветствуется». Этим он хотел указать несправедливость Симеона, положившего в основание своего «Венца веры» именно мнимый апостольский символ, же самого Симеона он нисколько не упрекнул. Но это так было только во взаимных отношениях этих учёных в обществе, а дома, каждый у себя, они по преимуществу, если не исключительно, занимались тем, к чему каждый имел больше симпатий: Епифаний занимался греческим языком и учеников своих учил по-гречески, а Симеон учил по-латыни – Альвару.
Естественно, что для учеников своих они существовали уже – один, как чистый Грек, а другой, как исключительный латинист; ученики их стали любить, уже не по преимуществу, а исключительно, один греческое, а другие латинское образование: от Словинецкого и Полоцкого произошли, таким образом, две резко противоположные партии, как из двух источников, с преобладающим в каждом из них каким-либо особым элементом, происходят две, разные по вкусу вод, реки. Один из современников этого разделения между учениками первых наших великорусских просветителей после времён тёмных (XVI и первой половины XVII ст.), как бы подметил самый процесс этого разделения и прекрасно выразил его в следующих словах: «Епифаний богослов, – записал он в своей книге, – указав на разницу в направлении учёности. Словинецкого и Полоцкого, – отходя от жития сего временного приказа по души своей милостыню и книги кож, где повёл отдавати Евфимию, его же виде к вере православной неподвижна и правдива, к сему же яко умеюща от греческого преводити Божественная Писания на словенский. По оного же смерти несколько лет проживе и Симеон; той отходя от жизни сея приказа душу свою единомудру себе в науках Сильвестру Медведеву, ученику своему».
Евфимий инок и Сильвестр Медведев – два главных продолжателя Словинецкого и Полоцкого. После той характеристике, какую мы сделали учителям, нет особенной надобности, подробно характеризовать учеников их. Мы уже довольно охарактеризуем обоих, когда скажем, что каждый из них довёл до крайности несколько одностороннее направление своего учителя. Если Епифаний по учёности был Грек по преимуществу, то Евфимий: стал Греком исключительно. Если Епифаний немного был расположен к латинянам и учёности, которую тогда переносили и в Москву из Киева, то ученик его стал всеми своими симпатиями против латинского мира. Если Епифаний, наконец, считал неловким для инока вмешиваться в дела гражданские и ютился более около церковной власти, то Евфимий уже решительно держался стороны одних только патриархов: после Иоакима он был правою рукою патриарха Адриана.
То же нужно сказать и о Сильвестре Медведеве. Медведев забыл, что учитель не уважал учёных Греков и сам знал по-гречески, – он знал только по-латински и любил только латинских учёных. Где Симеон был ещё довольно сдержан, осторожен, и по возможности, осмотрителен, там ученик его не наблюдал никакой одержимости и осторожности. Медведев прямо и явно высказывал то, что учитель его говорил только между немногими или записывал в кабинете (3). Полоцкий тяготел к царскому двору и к аристократии, но неизвестно, чтобы когда-либо прибегал к интригам; Медведев уже был участником явных возмущений.
Вот как характеризует Медведева один из современников: «В царствующем граде Москве бяище некто образом монашеским одеян, именем Сильвестр, прозван Медведев, родом сый от града Курска, и первее бе писец гражданских дел, рекше подьячий, щже во вся дни творяше распри и свары и имя себе мудра быти, неук сый: язык свой изостряше яко змиин; в устах же его бе яд асиидов полн горести и отравы. Злоковарен бо бе от юностна возраста и многоречив, и остроглаголив и любоприв, уста, имея бездверна: и из гортани изрыгающ яд душегубительный всякого лжесловия и коварства; язык же не премолчно ****ущ толико, яко всему телу мнитися быти изыму. К сему же ещё оный Сильвестр у некоего иезуитского ученика (намёк на Симеона) приучился чести латинские книги. И от такового оных книг чтения и от наслышания устоглагольного оного учителя своего (4) и иных латинянинов обычаям новые и весь знамо уклонися и, отступив от св. церкви и от святейшего Иоакима патриарха, тщашеся догматы и предания св. апостол и св. отец, сущая по чину восточные церкви, развратити и в латинство народ православный превратити, еже содела бы, аще не бы всемогущая десница Вышняго предварила и злоумышление его разорила и самого сокрушили».
Очевидно, что между Евфимием и Сильвестром не могло быть таких же мирных отношений, какие были между их учителями; вдавшись в крайности, они не могли рассуждать спокойно, вступили в борьбу, завели полемику, которая, наконец, разрешилась в открытую вражду. Так как дело шло из-за догматического предмета (о времени пресуществления св. даров в Евхаристии), да и спорящие были иноки, то в борьбе их принял участие и патриарх Иоаким. Он стоял за Евфимия, всячески покровительствовал ему, но скоро увидел, что Евфимий не в силах управиться с Медведевым.
В спорах нужна диалектическая способность, а Евфимий (как и все ученики Епифания) не имел этой способности. Евфимий был хороший «начётчик», знал много, хорошо разумел Св. Писание, мог приводить бесчисленное множество мест из творений св. отцов в доказательство какой угодно богословской истины, он мог, поэтому, основательно доказать эту истину, но чтобы спорить с кем-либо, – он был не в силах. Медведев, напротив, мог знать и не много, но ему и того было достаточно, чтобы запутать своего противника: он был «остроглаголив и любоприв да и уста имел бездверна».
Патриарх Иоаким понял, что требуется от оппонента Медведеву, видел несостоятельность Евфимия и потому стал искать на стороне способных людей. С этою-то целью он и поручил иеродиакону Мелетию-Греку, чтоб он письмом попросил Иерусалимского патриарха Досифея отыскать в Греции учёных людей, и с совета с другими патриархами, прислать их в Москву. Вследствие этой просьбы и прибыли к нам братья Иоанникий и Софроний Лихуды.
Высказывая свою мысль, мы вовсе не хотим безосновательно идти против общего мнения наших учёных. Что на вызов Лихудов в Москву действительно имели сильное влияние рассказанные нами события, тому свидетели сами же современники этих событий. Спустя 12 лет после полемики Лихудов с Медведевым, когда уже Медведев осуждён был Московским собором (в январе 1690 г.) и когда выгнаны были из Москвы и все последователи Медведева и вообще все учёные, вышедшие из Киевской Могилянской школы, дело это поднято было снова Киевлянином Гавриилом Демецким и иеродиаконом Чудова монастыря Дамаскиным. Во время разгара борьбы между Лихудами и Медведевым, Домецкий был архимандритом Московского Симонова монастыря, но когда началась разделка с учёными Киевлянами, то Домецкий был выслан из Москвы наряду с прочими. На его счастье приютил его Новгородский митрополит Иов, который даже дал Домецкому в управление знаменитый Юрьев монастырь.
Завладевши благорасположением новгородского архипастыря, Домецкий вздумал оправдать своих земляков в глазах Великоруссов и с этою целью написал возражения на книгу «Остен», написанную Евфимием для опровержения латинщиков и изданную от имени патриарха Иоакима и всего Московского собора, на котором осуждены были учёные Киевляне. Иеродиакон Дамаскин, один из учеников Епифания Словинецкого, достал эти возражения Домецкого и написал на них свои учёные опровержения в числе 105-ти ответов. В этих ответах Домецкому Дамаскин разобрал всё дело Медведева с самого его начала и до осуждения и изгнания из Москвы Киевлян; тут он, естественно, коснулся и истории братьев Лихудов. Здесь-то Дамаскин и сказал, что Лихуды вызваны были именно для пособия Евфимию. «Не тако (то есть, не так-как думает Домецкий, будто Евфимий затеял борьбу с Медведевым вопреки желанию патриарха), но сице бе: ибо наченику Медведеву, прежде чрез некие (намёк на Симеона Полоцкого) мало возникшее о пресуществлении латиномудрые всеконечно утверждати. Списа же некую книжицу, названную от него манна, юже преименовав в покаянии «обмана»… Таковую, церкви належащую, биду патриарх Иоаким видев, подеиже в помощь себе греческих учителей, самобратий иеромонахов Иоанникия и Софрония Лихудиевых».
Слова Дамаскина тем больше стоят вероятия, что он на всю историю борьбы Киевлян с Греками и учёными Великоруссами смотрит довольно беспристрастно, не как невежда, любитель мракобесия, а только как искренний защитник древних убеждений Великоруссов. Дамаскин хвалит свободные науки, «но чрез такового человека действуемые, иже сам со страхом делает веления Божественная, а иже в бесстрашии пребывает и сластех, такового ничтоже пользуют науки схоластические, но и вреждают весьма таковой бе бывает попрежлиха пакостник церковный и изобретатель, нежели неучёный».
В другом месте своим ответом Дамаскин отдаёт честь учёным Киевлянам за их уменье красно говорить и искусно писать и не одобряет только исключительной привязанности им к одному только латинскому миру: «Где вы немии мудрецы, – восклицает он, – взяли сей разум, еже такие по-латински поучатися вами а, bе vе, de, или мало вящие, и от таковые науки восстаёте, яко от превысокие некося»… Мы хвалим «свободные науки» (5) и т. д…
* * *
Вся деятельность братьев Лихудов в Москве, в первое время по их прибытии сюда, также доказывает, что в борьбе с учёными Киевлянами, размножившимися в Москве, состряла главная цель их вызова в Великороссию и задача их жизни среди наших предков. Едва только Лихуды прибыли в Москву (в 1685 г.) (6), как на девятый же день вступили в учёный спор с одним Поляком Белобоцким (7), который не за долго пред тем прибыл к нам, в надежде приобресть себе какое-либо учёное занятие. Спор был весьма удачен для Лихудов: они поразили противника на всех пунктах; доказали ему, что он не знает ни философии, ни богословия, хотя и выдаёт себя знающим эти науки; даже ещё осмеливается называть себя профессором. Такое поражение польского учёного, близкого к Медведеву по мыслям и по направлению учёности, естественно раздражало Симеонова ученика, и он с жаром выступил на борьбу против новых учёных, пришедших на защиту его Московских противников.
Мы не намерены повторять то, что уже давно известно, и подробно описывать борьбу Лихудов с Медведевым мы не будем. Мы скажем только, что это была борьба умная; противники стоили один другого и не перебранивались между собою, как бывало прежде Максим-Грек с приверженцами старины или Филаретовские справщики с любителями невежества: там были неровные силы, а здесь вышли борцы равно ловкие, с достаточным запасом и знаний, и искусства владеть знаниями. Лихуды и Медведев не отделывались пустяками, а старались доказывать и доказывали свои мысли по возможности основательно, всем, что представляли им и Св. Писание, и творения св. отцов и учителей церкви, и здравый смысл.
Когда Медведев издал свою книгу «Манна», в которой обширно и подробно высказал свои мнения и всё, что представлялось ему несправедливого в противном лагере, Лихуды прочли эту книгу и скоро написали на неё свои опровержения – тоже в целой книге, которую они назвали «Акос». Медведев, как и естественно, остался недоволен «Акосом» и пустил в ход, совершенно справедливо приписываемую ему всеми библиографами, « Тетрадь на Иоанникия и Софрония Лихудиевых». Лихуды ответили и на эту тетрадь «Диалегами Грека: учителя к некоему Иисуиту».
Главный предмет всех этих книг – учение о времени пресуществления св. даров в евхаристии. Медведев вслед за Симеоном Полоцким и, всеми учёными Киевлянами, утверждал, что это пресуществление бывает в момент произнесения священнодействующих слов Христовых: «приямите, ядите… и пийте…»; тогда как наши православные настаивали на том, что слова Христовы произносятся только в знак упоминания заповеди Христовой относительно таинства евхаристии, а дары пресуществляются только по молитве к Духу Святому, во время пения стиха: «Тебе поём».
Православные ссылались:
1) на пример Спасителя, который, по толкованию св. Златоуста (слово 50-е на Пасху) и блаженного Феофилата Болгарского (в толковании на Евангелия), совершил таинство пресуществления хлеба в Своё тело и вина в Свою кровь не словами «примите, ядите…», а молитвою, благословением, призыванием и словами неизречёнными» (Ап. л. 11 – 12);
2) на апостольскую практику, так как известно, – говорили они, – что св. апостол Иаков, брат Господень, и евангелист Марк, сами священнодействовали, призывая Св. Духа на совершение св. тайн евхаристии, и письменно передали в своих литургиях преемникам своим совершить таинство евхаристии таким же образом (Ап. 47);
3) на литургии св. отцов первых веков: Климента, папы Римского, ученика св. апостола Петра, св. Василия Великого и Иоанна Златоустого, и на свидетельства св. отцов и на правила вселенских соборов;
4) на древние, писанные на пергаменте, служебники св. российских чудотворцев, по которым они совершали священнодействие св. тайн, и наконец,
5) даже на Православное исповедание Петра Могилы, - человека, так уважаемого последователями Полоцкого.
Медведеву не оставалось на долю столько свидетельств, особенно из практики восточной церкви: защитник латинского мнения, он и ссылался на латинских схоластиков и на римскую церковь; из источников он указывал, особенно на Златоуста и отчасти на Арменопула (8) от которого, впрочем, продолжатели его (Домецкий) отказались, а дальнейшее дополнял своими соображениями, на которые он был так способен.
Сила Лихудов была очевидна; патриарх Иоаким ещё помог им своею властью, и Медведев должен был уступить. Он думал было бежать от беды, но «ять бысть близ уже границы польские, и связан и возвращён…, лишён образа и именования: из Сильвестра Медведева стал Сенка Медведь, потом царским судом истязан по гражданским законам до пролития крове его и дан в вечное хранило». Медведев отдан под стражу в Троице-Сергиев монастырь. Здесь ему суждено было закончить свои учёные споры с учёными Лихудами уже не полемикой, не доказательством своей правоты, а смиренным сознанием, что он ошибался, поносил защитников православия, клеветал на церковь Христову. Новоспасский архимандрит Игнатий, игумен Ефрем и Софроний Лихуд явились к Медведеву в место заключения с книгами и ещё раз повторили ему всё, что так много раз было писано против него в разных книгах. Медведев убедился, написал своё «отречение» от ереси, проникнутое глубоким сознанием своей неправоты, испросил прощение у всех, кого когда-либо обидел, произнёс суд на свою книгу, поклялся, что отречение его искренное, и в доказательство справедливости своей клятвы призвал Пресвятую Богородицу и всех Святых, и сказал, наконец, что все его заблуждения были от книг Киевских, «от прелести латинския, еже Киевския новыя книги утверждают».
Так кончилась борьба Лихудов с Медведевым. Учёные Греки отлично выполнили свою задачу, поразили Медведева, а с ним и всех учёных Киевлян, которые с лёгкой руки Симеона Полоцкого размножились, было в Москве до того, что заняли много высоких должностей, по крайней мере, в церковном мире.
* * *
Но, странное дело! Прошло четыре года от казни Медведева, и Лихудов постигла горькая участь: сначала только устранение от преподавания в академии, наконец, они были и совершенно высланы из Москвы и отправлены в заточение в Костромской Ипатьевский монастырь.
Чем объяснить такой поступок с Лихудами?
Уж не наступили ли у нас снова времена Максима-Грека или Филаретовских справщиков?
Крайность, до какой довёл Медведев Киевскую учёность, не породила ли у нас опять старой мысли, что просвещение вредно для нас, что оно порождает ереси, что его нужно всячески удаляться и преследовать всех, кто силится распространять его? Совершенно нет.
После того, что сделали у нас Епифаний Славинецкий и Симеон Полоцкий, после такой полемики, какая была между их последователями и которая затронула даже и тогдашние великорусские умы, у нас не могло породиться отвращения от образования. Правда, ныне (9) допускают именно такое объяснение горькой участи братьев Лихудов в Великороссии, так как мнения своего они не доказывают и в заключении своём выходят из стародавнего понятия о русском народе, будто бы по самой природе не охотнике до образования, то этих писателей и опровергать не стоит.
Другие поняли нелепость и поверхностность такого объяснения ссылки Лихудов в заточение и привнесли новое толкование этого дела. Был, – говорят они (10), – на Руси в 1691 году племянник Иерусалимского патриарха Досифея, архимандрит Хрисанф; как следует, они явились, прежде всего, к Лихудам, как к своим землякам, и представлял им письмо от дяди с убеждением, чтобы Лихуды и сами дали, да и с Русских собрали побольше на Гроб Господен и прислали к нему, патриарху Досифею, с его племянником. Лихуды приняли о Хрисанфа, но, видно, не щедро наградили его в пользу святыни. Племянник Иерусалимского патриарха тут же пожаловался на Лихудов патриарху Московскому Адриану, а когда прибыл в Молдавию, где тогда жил Досифей по причине смутных обстоятельств, он окончательно обвинил их, говоря, что это люди гордые, которые забыли, да и знать не хотят своих земляков, что, словом, это не представители восточных патриархов на Руси. Поэтому-то патриарх Досифей и начал стараться об удалении из Москвы Лихудов, хотя сам же некогда прислал их. Объяснение справедливое: не удивительно, что патриарх Иерусалимский свои личные выгоды поставил выше огромной пользы, какую приносили братья Лихуды русскому обществу. То было такое время, когда всякое подаяние на Гроб Господен было дорого Грекам; то были времена бедственные и тяжёлые для них. Греки готовы были собрать подаяния со всего народа русского, а тут ещё не дают этих подаяний земляки, и притом богатые, на которых было так много надежды! Очень естественно, что патриарх Досифей сильно разгневался на Лихудов, тем больше, что он так рассчитывал на подаяние из России, что даже деньги иеродиакона Мелетия (11), прямо назначенные на устройство академии в Москве, считал назначенными на Гроб Господен, и будто бы только Лихуды сказали, что деньги назначены для академии…
Но нельзя остановиться и на одном этом, столь естественном объяснении дела. Была другая, более серьёзная причина удаления братьев Лихудов от Образования Великорусского народа: это – преподавание ими наук, между прочим, и на латинском языке, как научились они сами, получив образование в Италии. Дело в том, что с тех пор, как Москва стала ареной для борьбы между Киевскими и греческими учёными, когда здесь вели полемику Медведев и Лихуды, да ещё и раньше их, западные учёные и восточные патриархи судорожно следили за ходом этой борьбы, бдительно наблюдали, чья сторона берёт верх, и всячески старались дать силу каждый своей партии, и всякая уступка и неудача с чьей-либо стороны уже возмущала тех, которые издали, следили за ходом борьбы. Этим именно объясняется и то, что когда Лихуды пробирались в Россию, по вызову патриарха Иоакима и назначению восточных патриархов, иезуиты всячески старались задержать их в Польше и не допустить их до Москвы, и уже только бегством Лихуды спаслись из рук иезуитов. Этим же объясняется и частые и почти постоянные приезды в Москву южно и западнорусских учёных с тех пор, как задумали здесь об устроении академии.
Ясно, что ещё больше не могли быть равнодушны в настоящем случае патриархи восточные. Им ещё хорошо памятна была та власть, какою они обладали в отношении к России; они сознавали те, действительно важные услуги, какие некогда и так много раз они делали нам и самым введением и распространением у нас христианства и продолжительных, в течение нескольких веков, просвещением нашего отечества; они понимали, наконец, что такое Запад, что там за наука, и как много может повредить эта наука России, ещё юной в отношении к образованию, ещё только начинающей ступать по широкому и заманчивому полю цивилизации. Естественно, что они как можно больше старались удержать свой собственно греческий элемент без всяких уступок с своей стороны в чью бы то ни было пользу, тем больше в пользу непрошенного в Россию и нелюбимого Великорусским народом латинского Запада. Вот почему с 1682 года, то есть, с того времени, как до патриархов восточных дошла весть о намерении Московских властей учредить у себя в столице высшее училище, с этого времени уже не было почти ни одной грамоты, в которой бы патриархи не напоминали об устройстве училища именно на греческом языке и в исключительно греческом направлении.
Прежде, при царе Алексее Михайловиче и патриархе Никоне, восточные иерархи сильно побуждали Русских позаботиться об образовании, упрашивали заводить училища, но не указывали, какие именно училища – греческие или латинские: пусть будут и те и другие, только пусть будут. Теперь, когда открылась опасность для России увлечься «новотворными учениями Киевскими» и вообще западными, восточные патриархи не перестали писать о нужде образования, но настаивали, чтоб оно было непременно на началах греческих, и чем дальше шли споры с Латинянами в Москве, тем резче и решительнее писали восточные патриархи об усилении между Русскими именно греческого образования.
В 1682 году Иерусалимский патриарх Досифей прислал грамоту царю Феодору Алексеевичу с своим соизволением на прошение патриарха Никона, хвалил в ней заботливость царя о просвещении народа русского, выразившегося в намерении завесть в Москве Эллино-Греческую школу, и потом писал: «Благодарим Господа Бога, яко во дни святого вашего царствия благоволи быти в царствующем вашем граде Еллинской школе: еллинским языком писано Евангелие и Апостол, Еллины бяху святи отцы, еллински написающиеся Деяния. Св. Соборов и Св. Отцов писания и вси святые церкве книги и сие есть Божественное дело, еже учити Христиан еллинский язык, во еже разумети книги православные веры, яко же писании суть и толковати толкования их удобно и наипаче, дабы отдалены были от латинских, иже исполнении суть лукавства и прелести, ереси и безбожества» (12).
В 1693 году, 9-го августа, тот же патриарх писал уже к царям Ивану и Петру Алексеевичу грамоту, и в ней несколько раз упомянул о том, что нужно усилить преподавание наук именно на греческом, а не на латинском языке; патриарх даже настаивал на этом: «Мы радеющие об умножении и прибавлении благочестия православному роду, того ради помыслили послати учителя некоего в тамошние страны, дабы учил еллинского языка, который есть причина разума и мудрости духовные, зане и Ветхий Завет не имеет веры, ниже прочие толкования или переводы, токмо поверено есть в соборной церкви семдесят преведников… А к тому и всележские соборы еллинским языком любопрелися и дела и правила их еллинским языком написаны и соборные церкве изрядные преводники и учители и повествователи, и гражданские законы и уложения и правила… еллински писаны суть» (13).
Возгласы патриарха в пользу образования на началах греческих шли дальше и дальше: «Подобает вашему величеству и святому царствию, – писал он в той же грамоте, – божественнейшие и Богом венчанные самодержцы, яко да возбраните учение латинское от школы, потому что на латинском языке многие сути ереси и безбожества, помеже святые самодержцы имеют и оное превелие имя, еже есть дефенсоры». «Довольно вот, – прибавил патриарх, – чтобы толкователи были латинского языка для единой токме службы пречестного престола царского, а чтобы в школе латинского языка не учили, ниже прочитати могли, такой указ учинити. И тако, блаженнейшие владыки, пречестии самодержцы, будучи подражатели приснопамятных самодержцев православных, будете и сонаследники их в горнем Иерусалиме».
Ясно, что патриарх был вовсе не способен ни на какой уступке в пользу какого-либо другого образования, кроме греческого. И вот в это-то время он слышит, что сами Греки, посланные им для поддержания в Москве греческого образования, не ограничиваются одним греческим языком, а преподают науки и на языке латинском, равно уважают и то и другое образование! Нет, невозможно оставить таких людей в Москве: они не поддерживают родины, помирились с Латинянами; пусть они оставят свои занятия: «Мы и Константиновский патриарх и весь собор. – писал тот же, бдительный в отношении к нашему отечеству святейший служитель при Гробе Господнем, патриарх Досифей, – мы приказали им (Лихудам) латинского языка и учения, чтобы не учили оприч еллинского, а они, приехав, тако творили, и чинят то противно».
То же самое писали они и к самим Лихудам: «Мы послахем вас, да научите истине, а вы, прельстившееся, презреете нас, и учите латинскому, яко да беззакония латинские введёте в души простые…, помышляйте себе человеки смирны, и ищите смирных и обратайтесь непрестанно в школе. В ней же еллински, а не латински долженствуете учити».
Наш всероссийский патриарх Адриан знал об этих грамотах, он читал их, но Лихудам не высылал, даже не находил и предлогов высылать: видно, он очень хорошо видел, как полезны эти люди для его церкви, как хорошо они ведут дело для народного образования, какие у них находятся ученики; словом, патриарх Адриан был очень доволен Лихудами.
Между тем, патриарх Досифей и его племянник Хрисанф прислали в Москву ещё новое обвинение на Лихудов, будто они пишут в Константинополь, что Хрисанф послан был в Москву патриархами с поручением возбудить русского царя к войне с Турками; значит, их нужно выгнать из Москвы. Адриан не находил возможности противиться обвиненителям; он лишил Лихудов занятий в академии, но из Москвы не выслал, а согласно с волею царя, перевёл их в типографию, где и поручил им преподавание итальянского языка боярским детям, а патриарху Досифею писал: «Что нам делать с ними (Лихудами)? Они пришли от вас, с вашими свидетельствовами, что они мудры и во всём совершенны; здесь оказали им честь и обогатили, но вам же, на беду».
Иерусалимский патриарх дал на это ответ такого рода, что и Христос ошибся в Иуде, избрав его в число двенадесяти, и св. Григорий Богослов – в известном философе Максиме; естественно было и ему, патриарху, обмануться в Лихудах, а теперь он уже знает, что это за люди и требует их из Москвы (14). Такие постоянные докуки надоели, наконец, нашим правителям и государства и церкви, и они заключили Лихудов, сначала, в Новоспасском Московском монастыре, а потом, в 1701 или следующем году, сослали их в Костромской Ипатьевский монастырь, но и в этом случае, главною причиною их ссылки, со стороны русских властей, было обвинение их в передаче известий в Константинополь о положении дел в Москве, а не признание их неспособности к преподаванию, не желание преследовать их, как людей учёных: это было больше делом гражданской власти, делом царя Петра, а не патриарха Адриана, и обвинять Русских в гонениях на людей учёных, именно этим поступком с Лихудами, значит говорить решительную несправедливость. В страданиях Лихудов виноваты больше сами же Греки, которые их прислали, и Грекам не нравилось больше всего то, что Лихуды стали преподавать науки и на латинском язык.
Но справедливость требует сказать, что преподавание наук Лихудами, хотя и на латинском языке и наук схоластических, не было совершенно похоже и на преподавание таких же, наук Латинянами. Богословия схоластического Лихуды вовсе не приняли; они даже и не читали своим ученикам богословских систем, по крайней мере, до нас не дошло от них ни одной такой системы, не осталось никаких и свидетельств, чтобы при них был богословский класс в Московской академии. Конечно, это не значит, чтобы Лихуды не сообщали своим ученикам богословских сведений, или, тем больше, чтоб образование их имело не религиозный характер. Совершенно напротив.
Отсутствие богословских систем и богословского класса в академии при Лихудах доказывает только то, что эти люди не считали важным и нужным такое схоластическое преподавание богословия, какому они сами некогда учились; они понимали, что можно сделаться прекрасным богословом и из одного обстоятельства знакомства с Священным Писанием и творениями св. отцов, разве только с присовокуплением такой системы, как например, «Изложение православной веры» св. Иоанна Дамаскина. Нужно думать, что Лихуды не видели себя способными переработать богословские системы западных схоластиков так, чтоб эти системы были полезны Русскому человеку (15).
Другие высшие науки – риторику, пиитику и философию Лихуды приняли из латинских школ, но и эти науки они постарались поставить и преподавать несколько иначе, чем как они были поставлены в латинском мире и даже в Киевской академии. Риторику они определили вовсе не как искусство, приучающее составлять громкие речи и слова, а просто, как науку, которая должна научить «говорить и писать хорошо, правильно и красиво». В основание риторики Лихудов была положена тоже Аристотелева риторика; не искусно сокращали Аристотеля, что у него наложено слишком обширно, то они, для облегчения учеников, представляли кратко и сжато, и при этом наблюдали отношение к национальному характеру слушателей: примеры брались главным образом из творений св. отцов, а не из сочинений древних языческих мудрецов и риторов. Божественное и героическое красноречие ставилось выше человеческого (16), и Софроний Лихудов не мог надивиться, как это некоторые, оставив эту Божественную мудрость – Священное Писание, обращаются к тленным произведениям человеческой мудрости.
Историк Московской академии совершенно справедливо сказал, что риторика Лихудов отлична и от древних сочинений по сему предмету и от современных им западных учебников.
Пиитика Лихудов тоже замечательна тем, что в ней не брались примеры из стихотворцев языческих; Гомер уважался, но выше его стояли христианские ораторы, как св. Григорий Богослов и др. В философии (логике и психологии) и физике Лихуды не много отступали от Аристотеля, которого во всей обширности преподавали в Киевской академии; они только сокращали Аристотеля, но уже прекрасно было и то, что они сознавали, что Аристотель уже малополезен для их современников, и если они ещё обращались к нему, то потому только, что до тех пор все академии считали его своим руководителем и главою.
Что же делать, если Лихуды не могли совершенно отступить от обычая? У них много было и других занятий, кроме школьных; их, как мы видели, отвлекала полемика с противниками их убеждений, они ратовали за сохранение от ересей русской церкви. Довольно с них и того, что они сделали, хотя какое-либо отступление от западной схоластики, и если не дали нам прекрасного, вполне достойного подражания, образца, как согласить оба эти направления – греческое не школьное, безнаучное, непосредственное, так сказать, и латинское изысканное до самой высокой степени, чрез меру учёное, схоластическое, если, говорим, Лихуды не сочетали хорошо эти два направления, то во всяком случае, они не дали полного хода и схоластике они применялись к потребностям православного русского народа и оказали ему очень много пользы. Латинскому языку они не давали не только исключительного, но даже и преимущественного значения пред языком греческим: они преподавали науки и писали учебники на том и другом языке (17). Напрасно же патриарх Досифей много хлопотал об устранении этих людей от преподавания в Московской академии. Наш всероссийский патриарх был ближе к ним; не из Молдавии, как Досифей, он наблюдал за ними, и потому ясно видел, что это полезнейшие люди в Москве, и не напрасно стоял за них. братья Лихуды вполне стоили, чтобы защищать их: они принесли много пользы и русской православной церкви и русскому обществу; они стоят несравненно выше предшественника своего Максима Грека уже и потому, что не имели неосторожность горячности последнего. Мир же праху вашему, честные труженики!
__________________
Примечания:
(1) Такое исследование, помещённое в Жур. Мин. нар. обр. за 1843 г. ч. XLV и XLVI.
(2) Это видно из того, что Медведев, когда услышал, что едут в Москву Лихуды, поднёс проект Симеона Полоцкого на утверждение царевне Софье Алексеевне, очевидно рассчитывая получить в своё управление то дело, которое задумал его учитель.
(3) Здесь разумеются те мнения, какие занесены были из Киева учёными, откуда вызванными, за которые потом и осуждены все сочинения Полоцкого на сожжение собором Московским в январе 1690 г.
(4) О Сильвестре замечено, что он с Симеоном «во единой келлии живяше»
(5) Ответы Дамаскина Дамецкому – рукопись, ещё неизвестная учёному миру, даже и библиографы не упоминают о ней. Мы нашли её в библиотеке покойного Григория, митрополита С.-Петербургского, и уже объявили о том в «Дух. Беседе» за 1865 г. № 1, 2 и 3.
(6) Стоит заметить, что в Польше и Литве всячески старались задержать Лихудов, чтобы не допустить их до Москвы и таким образом дать большую силу в Москве учёным киевским и польским.
(7) Предметом спора был вопрос о происхождении души человеческой: «егна рождается душа от семени мужска, или посылается от вне, рекше от Бога»? Стоит заметить, что и в последующее время, когда уже утвердились у нас Киевские учёные (в начале XVIII ст.), этот вопрос о происхождении души был искусительным, так сказать, пунктом между нами и теми из русских, которые поддерживали образование на началах греческих.
(8) «тая книга Арменопул и прежде в России обреташеся, но не веем, аще цела, аще некия части; но при царе государе Алексее Михайловиче вся с греческого преведена Епифанием Словинецким Богословом» (рук. Библ. Митроп. Григория, л. 17)
(9) Правосл. Собеседник. 1858 г. Ч. 3. С. 350.
(10) Ист. Моск. Акад. С. 32 – 38.
(11) Это тот самый Мелетий, который хлопотал о вызове учёных людей из Греции и от имени патриарха Иоакима писал письмо к патриарху Досифею об этом предмете. Всех денег было 2000 рублей, все они и употреблены для академии, частью на постройку самого здания, частью на разные школьные принадлежности (Ист. Моск. Акад. С. 34 и 39.
(12) Собр. Гос. Гр. И Договор. IV. С. 222 – 223. Грамота писана в мае.
(13) Собрание о жизни и деяниях Петра Великого. Туманского. Т. X. С. 108.
(14) Эту переписку можно читать в Ист. Моск. Акад.
(15) Замечательно, что и в последующее время, когда Лихуды перебрались в Новгород и устроили здесь училища, они также не имели богословского класса, где бы преподавались богословские схоластические системы; а между тем, несомненно, что они наблюдали строго религиозное образование.
(16) Лихуды разделяли красноречие на божественное, героическое и человеческое. Первое содержится в Священном Писании, в боговдохновенных книгах пророков и апостолов: «небесная риторика переродила волков в агнцев и в зверских душах язычников воспламенила любовь к благочестию, целомудрию и кротости. Это красноречие есть язык ангелов». Красноречие героическое заключено в творениях св. отцов церкви, и человеческое – в сочинениях Демосфена, Цицерона и других ораторов. Это последнее тогда исключительно преподавали в Киеве, что Лихудам очень не нравилось. Риторику Лихудов в переводе на русский язык можно читать в Новгородской Софийской библиотеке, перевезённой в С. Петербургскую духовную академию, № 1557, перевод Косьмы, иеродиакона Чудова монастыря.
(17) Очевидно, как несправедлив г. Пекарский в мнении о Лихудах, когда говорит, будто «они из всех сил хлопотали об усилении в Москве греческого влияния» (Наука и Литература при Петре I. Ч. 1, С. 113). Широко образованные, они и хлопотали об образовании русского народа, а не об утверждении чьего-либо влияния. В другом месте учёный академик выразился ещё несправедливее, когда сказал: «учёные Греки Лихуды, заклятые враги всего, что напоминало им Запад (?!), более Русских способствовали утверждению недоверия Русских к выходцам из Киева».
_______________
Источник: ЖМНП. № 135. 1867. С. 736 – 753.
Текст публикации подготовил А. Одиноков