В подъезде я столкнулся с дамой, которая ошалело посмотрела на меня, потом кивнула невидимому прохожему, и только потом отступила в сторону, освобождая дорогу.
- Вы не в 16-ю квартиру ходили? – спросил я.
- В 16-ю… - в ее глазах застыло смешанное выражение радости и ужаса.
- И что она Вам сказала?
- Что он вернется!.. – она снова кивнула в пространство и, спотыкаясь, вышла из полумрака «сталинки» на солнечный свет.
Я открыл дверь своим ключом.
- Димка пришел! – она поднялась мне навстречу, и я дежурно чмокнул ее в губы, отметив отечную бледность, темные круги под глазами и прерывистое дыхание.
«Плохо кончится, - с отчаянием подумал я, - хорошо бы, если бы оба. Если только она одна, что я буду делать с ребенком?»
Я ужаснулся своим мыслям и быстро пошел на кухню, чтобы она не успела прочитать их на моем лице.
- Что у нас на ужин? – крикнул я оттуда.
- Бульон и винегрет. Я сейчас налью, - скрипнула качалка, и послышались грузные шаги, сопровождаемые стуком костылей.
Меня передернуло.
- Не надо, я сам налью. Отдыхай, - я отхлебнул бульона.
Он был пересолен. Я наложил полную тарелку винегрета и вернулся в комнату.
- Ты ела?
- Я не хочу.
- Ты должна есть, если хочешь родить здорового ребенка, - я ненавидел себя за эти слова.
Она промолчала. Положив голову на сложенные руки, она смотрела, как я поглощал пищу.
- Ты снова занималась этим? – спросил я, отставляя пустую тарелку и показывая на стопку купюр на журнальном столике. – Я что, морю тебя голодом? Мало тебе покупаю? – я открыл платяной шкаф и ткнул пальцем в новое, еще ни разу не надетое пальто. – А?
- Я не могу иначе, - она раскачивалась на своей качалке из «даун-хауса», как я называл ее прежнее место обитания. Я не выносил это раскачивание, оно напоминало мне о мумии из хичкокового «Психоза», но она вряд ли видела этот фильм. – Это больше меня. Сильнее меня. Я должна отдать это.
- Хоть бы о ребенке подумала, - суеверный страх, как я не подавлял его, вырвался из глубин моего подсознания.
- Я была в храме вчера, - оставалось только догадываться, как она туда добралась. – Я говорила со святыми, и они мне отвечали.
«F20. Галлюцинации. Расщепление сознания. Голоса. И ребенок. Мой ребенок».
- И кто же с тобой общался? – спросил я.
- Николай из Мир Ликии. Он сказал, что с маленьким все будет хорошо. И со мной тоже.
«А со мной?» - подумал я.
- Зажги свечи, - попросила она, - тут скопилось много тьмы. Эта женщина… У нее пропал муж 15 лет назад, она думала, что он умер, но он попал в секту сатанистов…
- И ты ей об этом сообщила? – я проигнорировал информацию о свечах.
- Нет. Не все можно говорить людям. Это может убить их. Или сделать несчастными. Димка… - она перестала раскачиваться. – Пойдем спать, уже поздно.
На часах было девять вечера.
- Мне нужно поработать, - сказал я.
- Тебе всегда нужно работать, - она смотрела в одну точку.
- Нам всегда нужно кушать, - попытался отшутиться я. – И одеваться.
- Там 15 тысяч, - монотонным голосом сказала она. – И еще 50 в шифоньере.
- У нас нет шифоньера, Яся! – воскликнул я, борясь с раздражением. – Это называется шкаф. Шкаф!
Ее глаза наполнились слезами:
- Я знаю, я глупая.
- Ты не глупая, ты необразованная. Это разные вещи, - я помог дойти ей до постели. – Ложись. Тебе нужно больше лежать. Сашка сказал, чтобы мы подошли на следующей неделе. Он договорился с Арутюняном, что он тебя посмотрит…
- Зачем? – спросила она, закрывая глаза. – Со мной все хорошо. Димка… - она задержала мою руку. – Когда ты придешь?
- Только допишу статью, - соврал я.
- Я не могу спать, когда ты не спишь…
- А как же ты раньше спала, до того, как мы стали жить вместе? – удивился я.
- Мы всегда засыпали одновременно…
- Я скоро, - я поцеловал ее в лоб.
- Зажги свечи, - сонно проговорила она, - отгони тьму…
- Ну, как? – спросила Ира.
- Более-менее. На следующей неделе пойдем к Арутюняну. Сашка валялся в ногах, чтобы он принял. Я по гроб жизни должен быть ему благодарен…
- Что же будет? – она говорила шепотом, но я все равно услышал слезы в ее голосе. – Что же будет с нами?
- Скорее всего, она умрет, - сказал я, удивляясь своему спокойствию. – Арутюнян сказал, что это фантастика – то, что она доносила до 36 недель. У нее живого места нет в организме.
Ира зарыдала в голос.
- Это же ужасно! Ты сам понимаешь, как это ужасно?.. Строить свое счастье на чужих костях!
- Что предлагаешь ты?..
- Я не знаю…
Яся не спала. Она лежала, глядя на перекрестье теней на потолке. Я лег рядом, и она положила голову мне на плечо.
- Ты разговаривал с ней, - сказала она.
- Я разговаривал с Сашкой…
- Это неправда! Ты хочешь, чтобы я умерла…
- Не говори глупостей, - голос у меня дрогнул.
- Ты любишь ее, - по щекам у нее текли слезы. – Вернее, считаешь, что любишь… Она хорошая… Но она не твоя судьба…
- Откуда ты знаешь? Откуда ты знаешь все про всех? – в этот предрассветный час меня словно сковало холодом. – Ты не можешь знать…
- Я знаю… Мне дано…
- Никому не дано, - твердо сказал я.
Самые жуткие ночные кошмары – это, когда ты снова и снова возвращаешься в прошлое. Ты знаешь, что должно произойти, ты в ужасе ждешь этого, и нечего, решительно ничего, не можешь сделать, чтобы это предотвратить.
... Мне 19. Я возвращаюсь с вечеринки, которую Сашка устроил в коттедже своих родителей. Я много выпил, и «ауди» кидает из стороны в сторону.
Временами я отключаюсь, голова падает на руль, и бетонка, петляющая между елями, начинает дрожать и расплываться, словно ее показывают через линзу, которую быстро двигают туда-сюда.
«Куда ты поедешь? - орал Сашка, пока я заводил машину. – Ты просто идиот, самолюбивый идиот».
Мы пособачились из-за девчонки, чье имя я даже не помню. Она белобрысая и дает всем. Это Сашка выкрикивает мне вслед, пока я, выписывая круги, выезжаю из ворот.
Бетонку пересекают две женщины. Вернее, одна из них - женщина, точнее, старуха, закутанная в цветастую шаль. Вторая – девочка лет 12, невысокая, бесцветная.
Я ударяю по тормозам, но машину заносит на скользкой дороге, всю ночь лил дождь, и я понимаю, что поздно, еще секунда - и я врежусь в них. Самое ужасное, что я это понимаю, время растягивается, как резинка, оно становится бесконечным, и я вижу капли дождя на носу у девочки, а потом ее ударяет бампером, и колеса проезжают по ней, и старуха кричит так, что у меня чуть не лопаются барабанные перепонки.
Я вылезаю из машины и сажусь на корточки перед девочкой. От удара резиновые сапоги, которые на ней были, отлетели далеко вперед, и мне кажется, что я обязательно должен найти их.
Старуха верещит, и я не могу попасть пальцем в кнопки мобильного, набирая «скорую». Хмель, как рукой, сняло, но цифры пляшут у меня перед глазами.
Пульс есть. Я цепляюсь за это, как за соломинку.
- Где ближайшая больница? – кричу я старухе, хотя стоит вокруг стоит мертвая тишина.
Она что-то бормочет.
- Где больница, мать твою?! Нужно быстрее! – я запихиваю девочку в машину, стараясь не думать о том, под какими углами торчат у нее ноги и руки.
Старуха хватает меня за рукав:
- Нет, не забирай ее от меня!
- Садись! Садись же, черт бы тебя забрал, где тут больница?!
Она показывает. Мы доезжаем практически мгновенно.
- Вы ее привезли? – говорит человек в белом халате.
Я киваю.
- Надо полагать, Вы ее и сбили. Вы понимаете, что это статья? Состояние алкогольного опьянения. Превышение скорости. По-хорошему, Вас должны закатать лет на 5. Даже, если она останется жива.
Я тупо смотрю на него.
- Как она? – спрашиваю я. Старуха рядом со мной всхлипывает и раскачивается, как муэдзин.
- А как считаете Вы? При самом благоприятном исходе это первая группа инвалидности. Ходить она точно никогда не сможет. Девочка еще даже не начала жить, - он достает из кармана халата сигареты. – У меня три дочери. Если бы кто-нибудь сделал такое с одной из них, я бы убил его на месте. Кто Вы ей? – спрашивает он у старухи. – Бабушка?
Она отрешенно смотрит в пространство перед собой.
- Вы будете писать заявление?
Старуха поворачивает ко мне голову:
- Бог покарает тебя. Бог покарает тебя за ее невинную душу…
У меня непроизвольно бегут мурашки по спине. Врач отзывает меня в сторону.
- Если она никуда не обратится, считайте, что Вы родились в рубашке.
- Скажите, - быстро говорю я, - ей что-нибудь нужно? Ну, там лекарства… Я мог бы помочь… Я мог бы помогать регулярно. Может быть, потребуется реабилитация, я готов…
Врач внимательно смотрит на меня.
- Об этом Вы будете договариваться с ними. И сейчас рано об этом говорить. Она еще должна выжить.
- Как тебя зовут? – спрашивает девочка. Она полулежит на больничной койке, обложенная подушками.
- Дмитрий, - под ее пронизывающим взглядом мне не приходит в голову назваться сокращенным именем.
- А меня - Ярослава.
- Красивое имя, - я пододвигаю к ней тарелку с фруктами. – Тебе нужны витамины, чтобы быстрее поправиться.
Она берет с тарелки грушу и вертит ее в руках.
- Они такие красивые, мне жалко их есть. Дома мы такие никогда не ели.
- Я принесу тебе еще, - говорю я. Мне хочется скорее уйти, я не могу смотреть на корсет, сковывающий ее спину.
- Ты такой добрый, - говорит Яся. – Столько мне всего приносишь. Мне никогда ничего не дарили раньше.
- Даже на день рождения? – я из-за всех сил пытаюсь поддержать разговор.
- День рождения? А как это? – Яся удивленно смотрит на меня.
- Ну, это такой праздник, когда тебе исполняется сколько-то лет. В этот день человека принято поздравлять и дарить ему подарки, - объясняю я.
- А у меня он тоже есть?
- Разумеется. У всех есть.
- Не обращай внимания, - говорит старуха, сидящая на краю ее койки. – Она малость придурковата.
После того, как в ее карман перекочевала большая часть моих сбережений, старуха стала более разговорчива. Она объясняет мне, что Яся – сирота, ее подкинули ей на порог дома в младенчестве.
- А ты мне снился, - продолжает Яся. – Когда я болела. Мне снилось, что мы с тобой шли по темному тоннелю навстречу друг другу…
- Ты уже пробовала ходить? – перевожу я разговор.
- Да, только у меня плохо получается. Я не умею управлять костылями. Но Марк Анатольевич говорит, что я все равно умница.
- Так и есть, - соглашаюсь я.
- У Яськи завтра день рождения, - говорит старуха, - она хочет, чтобы ты приехал.
Я задумываюсь. На завтра у меня намечена пьянка в общежитии, потом я хотел съездить навестить родителей в Дмитров.
- Что ей подарить? – спрашиваю я.
- Да, чтоб ты ей не подарил, все сойдет, - она машет рукой. – Она после твоего ухода только что по избе не летает. А тут книжку какую-то читала, про любовь, говорит, вот бы мне так… Я ей – какая тебе такая любовь, тебе бы ремеслу обучиться, чтобы на хлеб хватало, когда я помру.
- Учиться ей надо, - говорю я. – Она ж даже 5-ти классов не окончила. В наше время это дикость какая-то…
- Учиться… - тянет старуха. – Где ж ее, такую, обучать будут? В интернат для убогих ее сдать? Там, Марфуша-почтальонка говорила, если воспитателям что не по ним, палкой колотят и на мороз выставляют…
- Ну, я с ней заниматься буду, - нерешительно говорю я.
- Куда тебе!.. Ты молодой, красивый, тебе с девчатами хороводиться, а не с Яськой за печкой сидеть… А Яська-то тебя заранее в окошко выглядывает, а как придешь, глаза долу опустит и сидит, словно и нет ее. Про день рождения этот у меня выспросила. А я и знать не знаю, когда у нее день рождения. Я ее тем числом, когда нашла, записала…
- А где твоя бабушка? – спрашиваю я. Сегодня она особенно немногословна. Раскачивается в кресле, от вида которого меня просто переворачивает. Весь их, с позволения сказать, дом забит подобной рухлядью.
- Бабушка умерла. На прошлой неделе удар был, пока врачи приехали, она уже и преставилась… - Яся постукивает по полу кончиком костыля, словно забивает гвозди в гроб.
- И как же ты теперь? – я прячу глаза.
- Тетка из опеки приходила. Говори – в интернат для инвалидов будут оформлять. Где-то в Белых столбах…
- В Белых Столбах дурдом! – вырывается у меня.
- Ну, может быть, там и интернат есть, - раскачивается Яся. – Тетка сказала, что есть в Москве интернат, но меня туда не возьмут. Я – дура…
- Никакая ты не дура! – говорю я. – Если бы ты ходила в школу…
- Да я ходила, - перебивает Яся. – Учителя злые, орут… К доске выходить боязно, аж сердце заходится… Бабка говорила – это оттого, что ты дура малахольная. Тебя замуж никто не возьмет… А сейчас-то и подавно.
Я молчу.
- А тетка из опеки сказала – если б я замужем была, то меня бы не тронули… Вроде как на муже тогда ответственность. А так дом заберут скоро, бабка его на себя не оформила. Все одно – в интернат… Марфуша, которая нам пенсию приносит, в таком посудомойкой была, рассказывала – там больше 18 лет никто не живет… А если доживает – то его в дом престарелых, а там…
- Может быть, есть какой-нибудь выход, - я кусаю губы.
- Женишься на мне, вот и будет, - Яся смотрит на меня с усмешкой.
- Да как я на тебе женюсь! – восклицаю я. – Ты ж девочка еще! Сколько тебе – 14?
- Пятнадцать уже было, - она глядит мне в глаза, не мигая, - бабка говорила, в старые времена и раньше бабами становились…
«Сейчас тоже», - думаю я, мучительно ища в голове повод, чтобы уехать из этого дома.
- Димка, - просит она. – Поцелуй меня.
- Яся! – я кручу в руках ключи от машины. – У меня есть друг, Саша, у него отец очень обеспеченный человек со связями, может быть, он мог бы что-нибудь сделать…
- Я некрасивая, да? – губы у нее начинают дрожать. – Бабка говорила Марфуше – калека, убогая… Кому она нужна будет?..
- Ты замечательная! – искреннее говорю я. – Но какой я тебе муж?! – я пытаюсь улыбнуться. - Я намного старше, и потом у меня есть девушка. Я счастлив с ней…
- Это неправда, - Яся перестает качаться. – У человека, который счастлив, другие глаза. Я видела много людей, к нам многие ходили, бабка на картах гадала…
- Яся, - говорю я. – Я пойду. Обещаю в ближайшее время выяснить…
- Сначала отбери у меня ключ, - спокойно говорит она. Она достает его из кармана кофты и держит двумя пальцами, потом крепко сжимает в кулаке.
- Яся… - я пытаюсь разжать ее руку, удивляясь, сколько силы в ее покалеченном тщедушном теле. – Я не хочу делать тебе больно…
Она размахивается и кидает ключ в раскрытое окно. Он исчезает в глухом бурьяне.
- Яся, - говоря я уже со злостью, - это же глупо. Ты что считаешь, что у меня не хватит сил выломать дверь?.. – я вдруг чувствую, что голова начинает кружиться, ноги подгибаются, и я хватаюсь за край стола, чтобы не упасть. – Яся, что ты… Откуда ты научилась гипнозу?..
- Наши судьбы связаны, - говорит Яся. Ее фигура то отдаляется, то снова приближается ко мне. – Бабка говорила, что свяжешь на земле, то будет связано на небесах…
- Прекрати! – я все еще держусь за стол, но сознание постепенно приходит в норму. – Я не знаю, как ты это делаешь, но этого нельзя делать бесконтрольно, - я вспоминаю, что рассказывал мне Сашка о психиатрии.
- Ты женишься на мне? – спрашивает Яся.
- Димон, ты заболел? – Сашка заглядывает мне в глаза. – Есть хорошая клиника, мамаша в нее постоянно обращается…
- Пошел ты со своей клиникой! – говорю я. – Я задал конкретный вопрос и хочу получить на него конкретный ответ. Ты придешь?
- Приду, - говорит Сашка.
Мы курим на балконе. Яся, уютно устроившись в своей любимой качалке, вяжет мне свитер.
- Скажи, - спрашивает Сашка, - она с Рублевки?
- Нет, - отвечаю я. – Она из вымирающей деревушки под Чеховом. Рядом с твоими угодьями. Ее бабка была скотницей на загибающейся ферме.
- Шесть классов церковно-приходской школы? – усмехается Сашка.
- Пять, - поправляю я.
- Ну, и что все это значит? Кроме того, что я должен быть свидетелем на твоей свадьбе?
Я рассказываю. Сашка внимательно слушает, иногда качая головой.
- Если бы я не уехал от тебя тогда… - вырывается у меня.
- Ну, правильно, я виноват…
- Я не обсуждаю сейчас, кто виноват, - взрываюсь я, - я даже не спрашиваю у тебя совета и помощи. Я только задаю вопрос…
- А как твои родители к этому относятся? – перебивает Сашка.
- Они не знают…
- Ну, ты вообще собираешься им говорить?..
- Когда-нибудь потом…
- Потом… Не сейчас… Никогда… - передразнивает Сашка. – Ты понимаешь, что ты с ней больше никогда не развяжешься?..
- Почему? Мы даже спим отдельно, - неуверенно говорю я.
- И ее это устраивает?..
- Нет.
- Димка! Саша! – кричит Яся из комнаты. – Идите чай пить! Я торт порезала.
- Спасибо, Ясенька, - говорит Сашка. – Я уже пойду. А то меня жена, наверное, уже потеряла…
- А у тебя есть жена? – оживленно говорит она. – Здорово! А Димка не хочет жениться…
- Ну, почему же, - Сашка незаметно толкает меня в бок. – Он хочет. Мужчины все такие, Ясенька, они сами не знают, что хотят…
- Ты что, издеваешься?.. – яростно шепчу я ему в коридоре. Он отмахивается.
- Девочка серьезно больна, ты, что не понимаешь этого? Я тебе даже навскидку могу сказать, что у нее впоследствии начнутся проблемы по неврологии. Если уже не начались… Ладно, - он берется за ручку двери. – Я пришлю к вам Машу, они выберут платье.
- Какое на фиг платье! – выхожу из себя я. – Ты что думаешь, у нас будет торжественная регистрация?!
- Если уж ты собираешься превращать свою жизнь в балаган, - говорит Саша, - не лишай девчонку праздника.
- Где ты шлялась весь день! – кричу я. – Я звонил тебе 6 раз!
- Я была у Натальи Николаевны, - на шее у нее яркий шарфик, стоящий явно четверть моей зарплаты – мама любит наряжать ее, как куклу. До болезни она несколько раз поднимала вопрос об операции в Германии.
- Как ты туда добралась? – недовольно спрашиваю я.
- Это же недалеко. Всего две остановки в метро, - Яся чистит овощи, собираясь делать рагу.
- Ты могла свалиться с эскалатора!
- Мне помогли люди.
- Могли бы не помочь. И на твоем месте я бы так сильно не доверял людям. Тебя могли ограбить.
- Я могу отличить добрых людей от злых, - она ловко орудует ножом, но еда все равно получается невкусной. – Наталья Николаевна очень плоха, - добавляет она.
Я молчу. Я должен был сам съездить к маме сегодня, но у меня было две операции, потом еще встреча с научным руководителем.
Яся ставит кастрюлю на огонь.
- Наталья Николаевна рассказывала мне о твоем детстве.
- И что же она рассказывала? – у меня трещит голова, и я принимаю две таблетки парацетамола.
- Ничего того, что я бы не знала, - говорит Яся.
Маме действительно значительно хуже, она задыхается. Я делаю ей укол.
- Ты не должен отпускать Ярославу одну, - говорит она, когда препарат начинает действовать. – Любой человек может ее обидеть. Хотя… - она замолкает. – Наверное, это я – эгоистка. Я так люблю, когда она приходит ко мне, мне делается немного легче. Она словно забирает боль… Ты должен беречь ее, Дима, - мама серьезно смотрит на меня. – Она необыкновенная девочка…
Я киваю. Мама уже почти не занимает места на кровати. Когда она поворачивает голову, на подушке остаются пряди волос.
- Ты знаешь, Дима, - продолжает мама, - я никогда не думала, что ты такой…Ты всегда был таким избалованным, самоуверенным… Я даже не могла себе представить, что ты женишься на девушке-инвалиде. Я горжусь тобой… - ее голос делается все тише и тише и, наконец, она засыпает.
Я выхожу к отцу. Он плачет.
- Я больше не могу… Она стонет весь день. Уколы почти не помогают. Она приходит в себя только, когда появляется Ярослава. Она держит ее за руку, и они разговаривают. Представляешь – они разговаривают!..
«Представляю», - думаю я.
- Нужно было делать операцию, - говорю я. – Это вы отказались.
- Мне иногда кажется, Дима, - говорит отец, - что у тебя вообще нет сердца. Ты, что, не понимаешь, как она измучилась? Ее нужно было еще мучить?
- Я делаю операции почти каждый день, - говорю я. – Если бы я жалел своих больных, они бы все умерли.
- Не было смысла…
- Смысл всегда есть! – почти кричу я. – Нужно бороться до конца, а не складывать руки на животе! У Ярославы два раза останавливалось сердце на операционном столе. Ей делали шесть операций! Она жива, тем не менее… - я осекаюсь, увидев, как он на меня смотрит.
Я ухожу от них.
- Почему ты не спишь? – говорит Яся. Она обвивает меня руками.
- Так. Думаю. Скажи, - я поворачиваюсь к ней. – Ты могла бы забрать то, что в маме?.. Навсегда?
Я плохо понимаю, что я говорю, я не спал уже три ночи, на работе медсестры шарахаются от меня, а вчера Сан Саныч предложил взять за свой счет.
- Я могла бы попробовать, - говорит она после паузы.
- Это очень опасно для тебя? С тобой может что-нибудь случиться?
- Да, - говорит она.
- Что ты хочешь взамен? – мысли у меня путаются, а под веками горит, словно туда ткнули раскаленным железом.
Она приподнимается на локте:
- Ребенка. Пусть у нас будет ребенок.
- Ее привезли 3 часа назад, - говорит Сашка.
- И ты мне только что сообщил? – ору я так, что проходящий мимо врач с опаской косится на меня.
- Я тоже тут не груши околачиваю. Три аварии сегодня… Я только что узнал – Семенов не знает, что с ней делать. Вызвал из нашего отделения. Но мы тоже ничего не знаем, - Сашка трет подбородок, что всегда означает у него растерянность.
- Я что-то не понял - ты невропатолог или где? Что значит – ты не знаешь? Она не приходит в сознание три часа – и ты не знаешь?! Какого черта тебе дали диплом?..
- Вот на полтона ниже сейчас, - Сашка берет меня за рукав. – Пойдем, я тебе сам покажу.
Яся лежит, подключенная к приборам, глаза у нее закрыты, на лице покой и умиротворение.
- Показатели сердечной деятельности ниже плинтуса, - говорит Сашка, заглядывая мне через плечо.
- Да вижу я…
- Но энцефалограф, посмотри на кривую!.. Это что-то поразительное! Я не понимаю, откуда взялась такая активность…
Я сажусь на стул, стоящий в углу палаты.
- Что ты думаешь по поводу всего этого? – говорит Сашка.
- Это ты невропатолог, а не я, - я тру глаза. Меня начинает резко клонить в сон, и Сашкин голос уплывает куда-то очень далеко, где делаются совсем не значимыми слова, которые он произносит. Сашка щелкает у меня пальцами перед носом.
- Да, - встряхиваюсь я. – Что ты говорил?
- Я говорил, что ты будешь смеяться…
- В первую очередь…
- Так вот, я в детстве читал про йогов. Когда они уходили в астрал, была примерно такая же картина… Поезжай спать, Дим, - говорит он. – Я позвоню тебе, если что-то изменится…
Энцефалограф попискивает, вычерчивая кривые…
Телефон звонит долго и настойчиво. Сначала мне кажется, что это колокольный набат, потому что наш дом горит, и мы все эвакуироваться.
«А как же Яся, - думаю я, - она же не сможет быстро спуститься на костылях».
Я протягиваю руку к трубке.
- Ты что спал? – удивленно спрашивает отец. – А как Яся?
- Не знаю… Саша мне не звонил… - я с трудом поизношу слова и чувствую, как на другом конце провода меня обдают презрением.
«Ну, что там?» - слышу я мамин голос.
- А как мама? – спрашиваю я.
- Ты знаешь, - в голосе отца появляются торжествующие нотки. – Похоже, самое страшное миновало. Она даже попросила сегодня поесть. Но она очень переживает за Ясю, ей стало плохо прямо на ее глазах…
Яся листает журнал с телевизионной программой.
- Пойдем, выйдем, - тихо говорит мне Сашка.
Мы удаляемся в коридор.
- Я пролистал все свои книги, - Сашка косится на дверь. – Прошерстил Интернет. Позвонил Качалину – ты знаешь, какая сука Качалин, но я ему позвонил. Так вот – я не нашел ничего. Решительно ничего, что бы объясняло ее состояние. Качалин говорит, что при F20, при шизофрении, бывает подобная форма кататонического ступора. Но там еще голоса, которые что-то рассказывают, и прочее, как ты понимаешь.
Я молчу.
- Ты знаешь, - продолжает Сашка, - я никогда не говорил тебе, это было бы глупо… Но однажды, когда она была у нас…
- Она ходит к вам? – удивляюсь я. – Я не знал.
- Ты вообще мало что о ней знаешь, как я погляжу, - замечает Сашка. – Но дело не в этом. Так вот, она сидела с Машкой и ее подружками, и девчонки начали над ней подтрунивать. Она же не знает самых элементарных вещей, Дим, как ты понимаешь… И тогда она сказала, - а я писал диплом, но они так орали, что я невольно прислушивался, - что зато она знает то, что не знают они. И в доказательство своих слов взяла Машу за руку. И Машка говорила потом, что она почувствовала, как из нее словно вытягивают что-то… И она сказала Машке такое, от чего она плакала два дня…
- И ты мне не рассказывал…
- Да не думал я, что это имеет какое-то значение...
- Так что ж она сказала?
- Она сказала: «У тебя должен был родиться сын»… - Сашка молчит некоторое время, потом продолжает. – Ты же помнишь, мы поженились на третьем курсе… Так вот, Машка была беременна. Я не хотел ребенка, не хотел жениться, я считал, что рано, не нужно. Она все время нервничала… Короче, у нее был выкидыш. У нее больше не может быть детей… Никогда.
Я листаю историю болезни, заполненную Сашкиным корявым почерком.
- Слушай, - говорю я, – если уж ты рассказываешь мне такие вещи… Ты веришь в привороты?
Сашка усмехается:
- Все эти привороты имеют вполне себе научное обоснование. У неуверенных в себе людей...
- Я хотел услышать твое мнение, а не института Сербского, - перебиваю я. – С тех пор, как я с ней связался, я не могу смотреть на других женщин. Не то, чтобы меня к ним не тянет, но, когда доходит до дела, я почему-то сразу представляю ее лицо – и все… Такое ощущение, что…
- А, может быть, все проще? – говорит Сашка. – Может быть, ты ее просто любишь?
- Что сказал Арутюнян? – спросила Ира, когда я открыл перед ней дверь машины.
- Сказал, что нужно ложиться заранее, - неохотно сказал я. – Обещал лично делать кесарево. За это Сашка должен написать кому-то кусок диссера.
«Я делаю это не для тебя, - ответил Сашка, когда я сказал, что не приму такую услугу. – Я делаю это для нее».
- Саша со мной не разговаривает, - Ира достала из сумочки темные очки и надела их. – Сегодня занес результаты анализов и не поздоровался.
- У него свои проблемы, - попытался заступиться я. – Он хочет бросить все на фиг и заняться психиатрией. А Маша против, он неплохо у вас зарабатывает.
- Ты говорил с ней? – спросила Ира, глядя на школьников, переходящих дорогу по «зебре»
- Твой пошел сегодня? – попытался я перевести разговор.
- Мой пойдет в следующем году, - резко ответила она.
- Я намекнул…
«Если мы когда-нибудь расстанемся, - сказал я Ясе, - знай, что я всегда буду помогать ребенку. И тебе тоже».
«Мы не расстанемся», - ответила она.
- Может, не стоило? У нее сейчас не то состояние. Мне кажется, ты слишком форсируешь события.
- А ты предлагаешь отрубать хвост кошке по частям? Если все будет нормально, я оставлю за ней квартиру. Буду сам за нее платить. И потом… Она уже не девочка из деревни, она научилась хорошо пользоваться компьютером. Могла бы работать машинисткой-надомницей.
- Если пойдут осложнения?..
- Арутюнян сказал, что они не пойдут, - с усилием произнес я. – Она либо перенесет наркоз, либо не перенесет. Организм очень ослаблен… Потом Сашка сказал, что-то по его части…
- Сашка занимается ей больше, чем ты, - заметила она.
- На что ты намекаешь?
- Я ни на что не намекаю. Мне просто тошно. Тошно от всего этого. От твоей трусости. От этой ситуации, где я чувствую себя полным дерьмом…
- В чем проявляется моя трусость?! – взвился я. – В том, что я хочу счастья с любимой женщиной?
- Поехали, - сказала она. – Поехали куда-нибудь.
Она проснулась, как от толчка. Резко села на кровати и тут же почувствовала мучительную боль. По привычке схватилась рукой за живот, но обнаружила лишь бинты. Сердце колотилось, как бешеное.
Она нащупала под кроватью костыли и, закусив губу, поставила ноги на пол. Потом, отдыхая после каждого шага, вышла из палаты.
- Яся! – она стояла, прислонившись к стене возле туалета. На лице у нее дрожали крупные капли пота. – Яся! Ты зачем встала? Ты что, с ума сошла, тебе нужно лежать, пойдем, я тебе помогу дойти, - он взял ее под руку.
- Саш, что-то случилось… - ее била дрожь, и глаза были расширены от ужаса. – Что-то с Димкой!.. Я чувствую… С ним что-то не так, линия, ее больше нет…
- Какая линия? – он помог ей залезть на кровать и накрыл одеялом.
- Линия, которая нас связывала… Я не чувствую ее…
- Успокойся, Ясенька, - он взял ее за руку. – Тебе нельзя волноваться. Давай, я позову сестру, она сделает укол…
- Нет! Саша, что с ним? Ответь мне, ты же знаешь!.. Почему ты молчишь, Саша!
- С Димой все хорошо, - сказал он. – Я звонил ему, сказал, что у него родился сын. Он очень рад, передавал тебе привет. Спи, Ясенька, тебе нужно набираться сил. Завтра тебе покажут мальчика, ты уже знаешь, как его назовешь?
- Саша, - она смотрела на него, не отрываясь, - почему ты меня обманываешь, я же чувствую… Я всегда чувствую…
- Да, что ты, Ясенька! Я говорю правду. Завтра к тебе придет Маша, принесет необходимые вещи…
- Маша?.. А почему Маша?..
Усилием воли он заставил себя улыбнуться.
- Ну, что Димка понимает в вашей женской ерунде?
- Ну? – спросила Маша.
- Я не смог, - он развел руками.
- Я тоже не могу.
- Но кто-то же должен ей сказать…
- Ошибки быть не может?
Она отрицательно покачала головой.
- Я была в «Склифе». Свидетели сказали, машина упала в реку с моста. Димка умер сразу. Ира прожила еще где-то час. А как ребенок?
- 2200. В реанимации сказали, что главное – пережить первые сутки.
- Я знала, что так будет, - сказала Маша.
- Да?
- Да. Она как-то сказала, что то, что в ней… Эта сила… Она больше... Она больше, чем она сама может выдержать. И еще сказала, что то, что связано на земле, будет связано на небесах. Что это значит?
- Понятия не имею, - ответил он.