(с)мехонтарий
Совершить личную действительность поразновидней, подзаняться занятнейшим занятием... Ощущать себя беспрепятственно в каждой земле света. - Спам.
Все там будем. - Философия всех, никогда не бывавших там.
Gazing from my window to the streets below. – Paul Simon, I Am A Rock.
Дождавшись, когда стрелка часов перевалит за полночь, Павлуша набрал Рутмана. Пришлось набраться терпения: из всех "занятнейших занятий" этого времени суток Rootman явно выбрал самое незанятное.
Наконец, соединилось. На том конце провода, как любили излагать авторы эпохи развитого социализма и телефонов с диском, образовалась пустота. Гулкий и несколько прижатый мембраной, голос Рутмана произнёс:
- Алло. Кхм. Да.
- Здорово, Rootman. Не спишь?
- Кхм. Кхм.
- Слу-ушай... Ты извини, что беспокою... Я знаю, ты петришь в званиях всяких, чинах... (То-ка... серьёзно. Без сме***чков.) Мехонтарий – это кто?
В предвкушении Павлуша растянулся во всю свою небольшую длину на диване ("на диане", х-ха!), старую Nokia прижал к уху покрепче.
Пустота произвела некие звуки, которые было бы так же трудно идентифицировать, как, например, дыхание ряженки на кухне, свежеизлитой в кружку из сосуда.
- Э-э... Мизандари? Так это, по-моему, в фильме "Мимино", - сказал Rootman-ряженка.
Павлуша весело завозился:
- Это не в фильме! А в римской армии!
- Пал Иваныч, ты что, разыгрываешь меня? Между прочим, ночь на дворе.
- А я, признаться, думал, это который в мехах.
- Мехо... х-ха... Н-да. Кхм.
- Слушай, последний вопрос. Который в центре – центурион?
- Центурион.
- А вот...
- Пал Иваныч, спокойной ночи! Всё. Бай.
Разъединившись, Nokia снова зажила своей старческой, энергетически ущербной жизнью. В последнее время она разряжалась так быстро, что уже почти не было смысла заряжать. Когда начинал разговор, было пять палочек. А теперь уже одна. Старая Nokia. Подружка дней. Спокойной ночи. Р-рутман. Ха. Ну, кадр.
- Рутман, где... твоя голова? Моя голова... там, где Джа... Рутман, где... ля-ля-я, - напевал себе под нос Павлуша, выходя на знакомый сайт с неприличным названием (мы не будем приводить его имя, небось, все побежите!), а на сайте – рубрику под скромным названием "Частное ню". О.... Тема...
Rootman злой. Трава плохая? Или жена не даёт? А он женат? Женат ли Rootman... это тема. Может ли Rootman быть женат?!
Глупая композиция из двух разнополых идиотов адекватно взволновала пользователя:
Нормуль... Скока-скока в граммах... в метрах... ништяк.
'They are making the beast with two backs' (с).
Вы, к сожалению, не авторизованы на сайте, пожалуйста, введите шестизначное число.
Не бот я, не бот...
Павлуша удовлетворил арифметический запрос – ввёл число. Возникла форма для скачивания. Кликнул. Открылась папка ("папака", х-ха!), в которую он и вчера качал видео, а нынче пустая. Кликнул "сохранить". Процесс пошёл... Процесс недолгий: у Павлуши выделенка, широкий Интернет. Минутное дело.
Вот и всё.
Прежде, чем выйти, ещё почитал комментарии других извращенцев. Бегло и без интереса. Полный набор здешнего слоноюмора был давно знаком Павлуше, а случайные новшества бывали редки и, как правило, даже глупее, чем мейнстрим комментаторов. Всё, как всегда: от неизбежного "первонаха", через "баба бревно" и "у меня нос больше, чем у него ***", до такого же неизбежного "все, кто выше (вариант: ниже...), сосут"... скушно-с.
И... всё, пал Иваныч.
Главное, он же никогда эти ролики не смотрел потом. Так и лежали они в "папаке", копились, зарастая виртуальной пылью, до очередной приборки компьютерных сусеков, сиречь дефрагментации жёсткого диска. Зачем качал? Неизвестно... Не контент, а сам факт обладания контентом, вот что вызывает сексуальный интерес к новизне. Новизна условная, конечно. Всё, что изображают эти (к)ролики, уже давным-давно известно человечеству. Ну, и ещё качество. Низкое качество home video добавляло неважно сыгранным спектаклям искомое сходство с действительностью. В жизни оно тоже неважно выглядит. Точно не HD. Вот уж точно.
Как это бывает в жизни, Павлуша помнил, но оживлять подзасохшее воспоминание свежей кровью новых побед-поражений не имел никакого желания.
Да, кровью...
Пассия во время их последней ссоры (что она последняя, это стало известно только энное число дней спустя) схватила большие портновские ножницы, перед тем сладострастно сорвав с себя купленную накануне блузку, и принялась кромсать её вдоль и поперёк, лязгая железом, к неподдельному ужасу немного нетрезвого Павлуши. Будь Павлуша трезв, без сомнения, он ужаснулся бы много покрепче. А так – ничего, терпимо. Блузка превратилась под рукой портнихи в авангардную композицию. В процессе создания авангарда кровожадные ножницы смачно раскусили пополам и выплюнули не одну пуговицу.
- Та-ак, - сказала пассия.
Она пощёлкала ножницами, как бы в раздумье...
Павлуша встревожился:
- Я пойду?
- Си-ди-и! Сиди, щас ***ться будем! В ж*пу!
Она встала, стащила на бёдра пышную юбку, села, стащила юбку с ног. Ноги составила вместе. Юбку расправила на коленях и со словами: "Не нравится мне этот фасон! Никто так не носит!" - залязгала ножницами, как заправская портниха.
- Фестончики, фестончики... Кругом одни фестончики, - припевала она.
- Я пойду. Я, это, позвоню, - сказал Павлуша.
Женщина подняла голову. Павлуша увидел мёртвые белые глаза и похолодел... Словно только сейчас заметив его присутствие, женщина поднялась на ноги, искуроченная юбка ("фестончики") с облегчением соскользнула на пол...
Глаза смотрели сразу во все стороны. Они видели корни волос на затылке, напитанные бурлящей сетью кровеносных сосудов.
- Ты кто? - стеклянным голосом сказала женщина. – А?
И она вдруг бросилась к Павлуше, ножницы в руке...
Как Павлуша выскочил из комнаты, а потом из квартиры, он не помнил, и вспомнить, как ни старался, ни разу не смог. А вот это хищное лязганье портновских ножниц, вот это запомнил очень хорошо. На всю жизнь, пожалуй.
- Rootman, где твоя голова? Моя голова там, где Jah... Тамгдиджя-а-а, - на полтона выше взял Павлуша.
Взял удачно: понравилось...
"- Баба, мы идём на дискотеку. Я и Соня.
- Здрасссьте, - рассыпала та жемчужный рядок зубов.
Бабушка мельком глянула, искоса... Соседская оторва изобразила некое подобие книксена: показала два больших, сдобных, пышных батона, они так и качнулись в глубоком вырезе блузки. Срам. И юбка такая, что вот-вот увидишь то место, где вырезали аппендицит...
- Идёте, так идите, - нехотя сказала "баба". – Недолго только там...
- Ладно, баба...
Девы зашагали со двора, одинаково покручивая одинаковыми круглыми задницами.
- Булками пошли трясти, - блеснул молодёжным словечком дед.
И захихикал...
Наташка и Софья остановились у калитки. "- Ну ты что? – Софа-а... – Давай, бегом!" – донеслось до слушателей...
Наталья, бегом не бегом, но быстрым шагом, вернулась. Мимо, в дом. И спустя всего минуту-другую снова показалась на крылечке, несколько порозовевшая...
Ах, так вот оно что.
Как ни старалась придать своей походке плавную величавость русская девушка Наталья Ильинична, но, вот, эти прыжки под футболкой – ну, куда же их спрячешь? Идёшь, а они прыг-скок, твои большие мягкие ёжики, сейчас лишённые защитной жёсткости, пускай даже и относительной, условной жёсткости...
- А ты знаешь, мать, зачем девки нынче ходят без бухгалтера, а? - хихикнул дед. – Не знаешь?
- Не бухгалтера, а бюстгальтера. Сам ничего не знаешь.
- Чтобы парням было шшупать, - выложил старший в семье.
- Да ну тебя!
- Чего "ну"? Так и есть. Голову даю.
- Кому она нужна, голова твоя пустая, - бабка в дом, дед следом...".
Он поставил многоточие. Сохранил текст "как..." (удалю завтра) в ту же "папаку", что видео. В состоянии расслабленной приподнятости, не торопясь, взял с полки журнал "Смена" за 1989 год, номер 17. На обложке две полуголые девы на пляже красят губы. "Ах, лето, лето…" (с).
Неподвижность действует сильнее, неподвижность – это подчинённость, условная и прихотливая зависимость от воображения. Сюжет с его, пусть надуманными, системе это безразлично, но всё-таки обладающими хотя бы минимальной логикой поворотами, напротив, подчиняет и вовлекает зрителя. Вовлечённость в действие есть жупел незрелых натур, застывших в своей незрелости. Натура, которая движется, управляет собой.
Неподвижной натурой можно управлять.
Павлуша осознавал, что эти его мысли есть разврат и падение, даже худшие, нежели подлинный разврат. Но...
"Коготок увяз – всей птичке пропасть" (с).
Пал Иваныч, пал...
Как и почти всегда по окончании "этого", он долго стоял у окна, выключив свет, и смотрел в темноту. Окна справа и впереди, казалось, вовсе не принадлежали этому абсолютно тёмному и безжизненному, удалённому из жизни миру. Как будто смотришь в раскрытую землю... Слева лежал школьный двор. Днём просторный и населённый визгливым народцем, сейчас двор был невелик, размером с коробку, и так же тесен. Кое-где вспыхивали и гасли болотные огоньки автомобильной сигнализации. Понятно, что весь двор опять праздно заставлен машинами. Растущее благосостояние требовало всё большего Lebensraum, это – как всегда... Ползёт пересекая двор За хумидором хумидор. Экран-светлячок в руке. Данко. Дан.com. Дань кому? Смуглое лицо не выражает мысли И ножницы в руке прокисли... Луны не было. Звёзды лишь кое-где успевали-таки проскочить в "окно", и тут же опять скрывались под плотным покровом. Задул ветер с юга и совсем всё затянул... Сегодня умри, завтра никто не вспомнит. Может, оно и к лучшему. Спокойнее лежать, если не вспоминают...
Павел Иванович вернул занавеску на место.
На следующий день было воскресенье. По причине выходного дня позволил себе роскошь – поваляться "на диане" подольше. Встал, когда уже больше не мог спать. Не лезет! Голова тяжёлая, скучная. Всякие молодые глупости, вроде "ноги на ширине плеч, руки на поясе", слава солнцу разума, давно изжиты. Соблазнять некого и незачем. Минуя гимнастический коврик, Пал Иваныч проследовал прямиком к ванной, где и занялся водными процедурами.
"Водными займитесь проце-ду-ра-ми" (с).
Просто удивительно, как отсутствие целей и задач сексуального характера освобождает жизнь от мусора. В прежние времена бытовало такое выражение: (об)лЕгчить. Кастрировать (животное). Некоторые до сих пор так говорят, пожилые в основном. Сделать жизнь проще, легче. Но только это и коту не легче, просто трудности другие, а уж царю природы и подавно. Мы же не терпим пустоты. Мы же, если нет почвы, так недолго думая, напхаем туда сена-соломы и – ать, два; левой; правой... Но принципиальный онанист держит жизнь пустой. Для начальства, мне кажется, это самый выгодный народ: эти колбасы носят в себе всё, чем их начиняют... "Философское" пренебрежение к любым формам диктата и вообще насилия объясняется тем, что для призрака жизни, которым жив онанист, диктат и насилие всегда будут такими же призрачными, не затрагивающими содержание, в силу отсутствия содержания. Когда нет собственных "тараканов", чужие не воспринимаются в качестве "захватчиков", которые "покушаются", ибо – не на что покушаться...
- Где твоя голова? Моя голова тра-ля-ля...
Cон ещё такой дурацкий вирался. Словно он в какой-то комнате лежит на кровати. А рядом другая комната. И так спать хочется, просто сил нет. Прямо глаза закрываются. Но при этом, неизвестно почему, но Павлуша знает, что засыпать ему никак нельзя. А как не уснуть, если голову, будто рукой, пригибают к подушке... Ну, и уснул, конечно. Но вот же, фокус какой: едва глаза сомкнулись там, как тут же проснулся здесь, в этой другой комнате, которую он сначала не узнавал, но по мере того, как сон выбирался из Павлуши, или Павлуша из него, очертания становились всё более знакомыми. Пока окончательно не вылился кошмар в форму родных до боли пенатов, и застыл...
Пенаты, они вообще-то боги. Типа домовых, наверное. Ну ладно. Не суть.
И что за штука – сон? Зачем люди видят всякое неподобие? Тайна сия велика есть. Ага.
Думать и размышлять над значением сна Павлуша не мог и не хотел. Это всё равно, что стараться вернуться в ту комнату во сне, где он уснул. Нет уж, проснулся здесь, здесь и живи. Всё, что за порогом, там и должно остаться...
Но жить "здесь" было решительно невозможно. "Здесь" живут, или активные творцы, реформаторы, судьи-палачи – раздуватели пожаров различной степени сложности, или те, у кого не пожар, - "уголёк в крови", по выражению Ф. М. Достоевского. Эти последние умеют из мелочей жизни, пошлостей, глупостей обустроить быт. Это позитивное большинство, Божье стадо, вечный укор неспособности Искусителя... Между крайностей пребывает та, всегда страдающая, неприкаянная, прослойка скорее бегущих жизни, чем живущих, слишком неспособных изменить жизнь "под себя" (как первые), чересчур умные, чтобы использовать сыры в её мышеловках. Господа эти и производят на свет небылицы, которые они сами и ещё некоторые почитают за философию, "любовь к мудрости"... Rootman, где... Невовлечённость и вуайеризм у двери, за которой происходят события, со временем производят на них свои опустошающие воздействия. Столь милое нашим поклонникам "восточной философии" недеяние на деле есть ещё худшее деяние, которое не создаёт, а разрушает. В живом не может быть никакого недеяния, но может быть, и есть, деяние с противоположным вектором. Несозданное есть разрушенное. Вовлечённость подразумевает любовь. Там, где нет любви, есть самообман гордыни, есть ложное умствование, не приносящее плодов, как и мастурбация, - ничего, кроме преходящей иллюзии. Ведь, и мастурбация есть не что иное, как род умствования, умственное возбуждение на "ничто"...
Пойти, проветриться скорее. Незачем так долго спать.
"Во сне шубу не сошьёшь" (с).
Рутману позвонить? Спросить, чего вчера был злой...
- Алло. Кхм. Да.
- Здорово, Rootman. Не спишь?
- Опять?
- Рутман, где... твоя голова? Моя голова там, где я, - вполголоса запел Павел Иванович. - Рутман, где...
- Спиши слова.
"Пи... Пи... Пи...".
Rootman чего-то сегодня злой. Трава плохая?
"- Каша сегодня, душа моя, особенно хороша? – Только сегодня?!".
Павел Иванович, человек самостоятельный, одинокий, был лишён удовольствия утренней перебранки с другим человеком. Попросту, без чинов, выпил на кухне. Кофейку.
Напившись кофейку, посвежевший Павел Иванович спускался по лестнице, когда открылась дверь квартиры 55 на пятом этаже. Инга Матвеевна, одинокая старушка, после смерти мужа почти не выходившая, разве ненадолго, в магазин или на почту, за пенсией. "Замена счастию...". И сейчас не выходя за порог, Инга Матвеевна молча склонила голову, отвечая на "здравствуйте". Почему-то Павлуша встревожился. Он замедлил шаг, хотя и не стоило бы этого делать, и спросил, не случилось ли чего?
Соседка кивнула:
- Кот у меня умер.
Павел Иванович знал кота Инги Матвеевны. Его знал весь подъезд. Не кот, а сто рублей убытку. Кот выходил погулять во двор, а по возвращении всегда путал этажи и садился на коврик перед первой попавшейся дверью. По старости, он не мяукал и в дом не просился, а так, сидел себе смирно, ожидая, пока дверь откроется. Кота приносили хозяйке, хозяйка делала ему строгий выговор и ставила на вид. Может, и шлепака давала коту. Воспитательные меры, однако, не шли старичку на пользу. Соседи относились к забывчивости кота спокойно и с пониманием. Несколько раз Павел Иванович находил его и под своей дверью. Кот, только заслышав металлический лязг замка, поворачивался и сразу, не медля, шёл в открытую дверь, степенно и величаво. Будучи изловлен на пороге, или чуть позже, если открывший не обладал должной реакцией и гибкостью членов, нарушитель границы вёл себя сдержанно и не сопротивлялся, пока его, на вытянутых руках, как змею, несли вверх или, наоборот, вниз по лестнице, чтобы вручить законной владелице... Глаза у него были человеческие.
- Не похоронишь кота? Я его в коробку положила.
- Можно.
- Я бы сама, да видишь, Павел Иванович: разболелась что-то, ноги совсем плохо ходят... Привыкла я к нему, - Инга Матвеевна отвернулась...
Павел Иванович из вежливости поступил так же. Глядя на дверь соседней квартиры, он промолвил:
- Конечно. Кот – он, как человек, даже лучше.
- На помойку жалко!
- Конечно, разве можно на помойку, - поддержал Павлуша.
- А я тебе и лопату дам. И рукавицы.
- Ну, замечательно. А куда вы хотите его?
- А вот, лесок за дорогой. И недалеко. Чтобы я могла навещать…
- А, хорошо. Давайте. Я сделаю, вы не беспокойтесь.
- Спасибо! Я его принесу...
Инга Матвеевна исчезла и через секунду снова появилась на пороге с коробкой из-под сапог:
- Вот... Я тряпочку подстелила, чтобы ему мягко.
Павел Иванович принял у неё коробку, прикинул: "Тяжёлый", - а соседка тем временем вынесла новые рукавицы в стиле биколор, чёрный верх, белый низ (наверное, ещё от мужа остались), и штыковую лопату, довольно острую на вид:
- Поглубже, а то собаки будут рыть и разроют!
- Мне бы ещё пакетик. В руках-то нести...
- "Сигмовский" подойдёт?
- Любой.
Увесистая коробка из-под сапог (фабрика "Рантемпо") перекочевала внутрь пакета из гипермаркета. Инга Матвеевна на прощание погладила её дрожащей рукой:
- Спи там спокойно, мой хороший!
Она заплакала, а Павел Иванович молча понёс свою ношу вниз по лестнице, пакет в правой руке, лопата с рукавицами в левой. Он не в первый раз хоронил кошек, но чужих – впервые. Он уже давно носил в себе целое кладбище домашних животных.
Дверь подъезда лязгнула за спиной.
Мы не расстаёмся вполне ни с кем. Всем существом своим. Мы сохраняем связь. Сигналы приходят, и сигналы опознаются как закодированное послание. Один думает – "оно" есть Ктулху в межзвёздном пространстве. Другой думает – спам, шум в канале, renyxa... "Оно" есть, и сам факт его существования подтверждают опровержения.
Заправским мужиком – дачник, геолог, "чёрный" копатель – шёл Павел Иванович в сторону окраины. Лопата, рукавицы. Встречных дам прищуром манил, суровостью скул выманивал. Искал, у кого на губах знак вечности. Ан, нету таких! Ножницы... щёлк, щёлк. Железный прикус неизбежной кастрации. Нельзя сказать, чтобы дамы в массе своей оставались совершенно равнодушны к этим мужественным прищурам. Но всё-таки хорошего, настоящего, прагматичного интереса – не было. Всё-таки дамы любят, когда из мужика выпирает. Нет, лопата – хорошо. Но и кроме... Какие-то амбиции, что ли...
А наш Пал Иваныч, если вспомнить бессмертного в России Гоголя, в молодости был ещё и туда, и сюда, и пьяница, и спортсмен, и всё, что хотите, – выпирал-с, да-с! – но к определённому, он у всякого свой, возрасту как-то… махнул рукой, оставил мишени другим стрелкам, да... и позволил своим качествам, лишённым оформляющего, организующего и развивающего их активного спроса, окончательно слиться в некую тусклую неопределённость. Так сказать, надел халат... И остались нашему Павлуше, после скачки на перекладных, одни пошлые привычки, это опять уже Гоголь пошёл. Да Павлуша Гоголя читал. И про халат всё сам прекрасно понимает, вообще он – неглуп...
Ну, вот, опять, как всегда... Кронос, не грусти. Скорее на окраину! А чем хороша вчерашняя деревня? Не знаете? Тем, что окраины тут на каждом шагу. Прямо посреди района. Эх, не всё ещё вырубили риэлторы. Не везде утвердилась пята колонизатора из столиц. Пробковый шлем пока ещё редкость, пока редкость. Но через дорогу ходим уже опасно, опасно. Переход нерегулируемый. Потенциальная переправа через Ахеронт. Таких немало в наших городах. Стоически безмятежен перед лицом опасности, Павлуша пересекал дорогу, независимо от наличия и поведения транспорта на ней. Многие водители были тоже философы, и даже и не думали притормаживать перед "зеброй", а словно задались целью оттяпать пятки пешеходу. Невинная игра в русскую пешеходную рулетку. Нигде, нигде так не пахнет Русью и русским духом, как на дороге, особенно когда по ней только что пронеслась птица-тройка германского автопрома.
"- Здесь народ простой и без фокусов.
- Я уже поняла.
Что простой, это она поняла ещё там, возле клуба. Сонька задержалась: зацепились языками с каким-то знакомым. А к ней подвалили ребятушки-козлятушки:
- Чё написано?
Чёрная футболка, белые буквы: SAMSUNG...
- Читать умеешь?
- Умею, - ухмылочка...
И пальцем прочёл, по слогам:
- Сам! Сунь!
Первый слог упруго откачнулся, нажатый. На втором палец-чтец наткнулся на заслон из ладошки. Яростно:
- Обалдел?! Совалка ещё не выросла!
- А может, выросла! Проверим?
- Ну-ка, ну-ка... Проверяльщики!
Это уже Сонька.
- Марш отсюда, мамке скажу!
Наталья Ильинична и Соня, верная до гроба подруга жизни, плечо к плечу, стоят рядом у стены деревенского клуба. Сонечка: "Москвичи ребята вот такие делают сеты закачаешься, – всё без единого знака препинания, - несут культуру в пластмассы!". И вот стоим, две представительницы этих самых "пластмасс". Басы поднимают "на воздуся", легче лёгкого. Как папы в детстве. Верхи заворачивают уши в трубочки. Ничего не слышно. Адский рай. И правда, какие ребята хорошие. Умеют. А вот местный контингент... м-да. "- Соня, Соня... – А? – Где же они, наши прынцы? – Не ссы, подруга! На подходе! Попрыгаем?"...
М-да.
- А ты бы стал её?
- Да по-любому. Такие пирожки.
- Ты про которую?
- Блонду.
- А я бы ту другую, рыженькую. Тащусь от рыжей лисы.
- Да там, может, и не рыжая. Может, чёрная.
- А разница?
- Ну да.
- Девушки! Разрешите вас?
Ритка мигает, мол, Дашка, не дрейфь! Или, как она предпочитает, не ссы. А никто и не...
- Пожалуйста, - надменно...
И утащили двое волчат двух взрослее себя в гущу. Бучу кипучую и боевую
BOOM-BOOM-BOOOOOOOOMMM
чтобы
BOOM-BOOM, BOOM-BOOM, etc.
для этого
BOOM-BOOM, BOOM-BOOM Молодой человек, это невежливо: так прижиматься. Да ладно? BOOM-BOOM
BOOM-BOOM
BOOM-BOOM
BOOM-BOOM
BOOM-BOOM
Блонда ничего. Нормальная такая блонда. Они же все тупые, правда? ТП. Вот-вот. И ТП... Ну, потупи, потупи. Не бойся, не съем. Мы же тут в деревне все такие простые. С раннего детства наблюдаем, как собаки, овцы, козы, лошади, коровы, это самое... ну, ты поняла. Ты поняла = ТП. Ну, ТП. BOOM! Чего-чего? BOOM!"…
Место он нашёл сразу. Удобно. И от дороги в стороне, и найти будет легко: справа большая старая сосна, слева рябинка. Получается такая небольшая полянка. Кусты ещё. А кругом лес глухой. Машины проезжают на шоссе, это метров двадцать, тридцать отсюда. Деревья гасят шумы. Коту будет спокойно. Хорошее место. Кот-путешественник, кот-бедолага.
- Ну, пока ложись тут, котя, а я покопаю, - Павел Иванович аккуратно уложил ношу в "сигмовском" пакете поодаль.
Он снял куртку, обул на руки выданные Инной Матвеевной мужнины рукавицы и взялся за дело. Работа пошла споро, грунт оказался мягкий, камней и корней не очень много. Пару раз, не больше, лопата лязгала о булыги. Да пришлось перерубить один корень: длинный, жилистый, крепкий, он тянулся в аккурат поперёк будущего ложа. Но всё же Павлуша быстро вспотел с непривычки (давно не копал землю), а большие, не по рукам, рукавицы только мешали. Пришлось рукавицы снять. Дело от этого, конечно, только выиграло, но зато – мозоли: набил мозоли на руках! Ну, ничего, осталось уже немного... Сделав перерыв, Павел Иванович выпрямился и, переведя дыхание (эх, ты, спортсмен!), успокоительно адресовался к пакету:
- Котя, скоро уже. Ещё немного покопаю, и всё.
Он решил не халтурить (даром, что некому проверять), сделать всё по совести. Бродячие собаки действительно бегали стаями по району и вполне могли разрыть котину могилку, если будет неглубоко. А глубоко им надоест возиться, поэтому...
Наклонившись, Павел Иванович снова вонзил острый поблёскивающий штык лопаты в плотный рыжевато-чёрный пласт. Сверху дёрн, как водится, а ниже пошёл суглинок, вперемешку с песком, и чем глубже, тем больше в сторону песка. Приятная земля... Повезло коте, будет ему и сухо, и мягко. Чувствовать землю Павел Иванович начал недавно, годика два назад. Чувство это было сродни интимному, тому запретному, что посещало его от просмотра специфического видео и таких же картинок, но только более глубокому. Как будто прошёл сквозь картинку и вошёл в лоно, её породившее, земляное, приятное... влажное. Домой.
Примерно через полчаса могила была выкопана. Ногой Павел Иванович утоптал дно, потом ещё подровнял стенки. Землю он далеко не отбрасывал, а складывал её горкой тут же, рядом. Понадобится. Да и лишняя грязь ни к чему. Привлекает внимание.
- Ну, вот. Домик готов твой. Давай, котя, будем заселяться...
Павел Иванович принёс пакет и бережно, ровно уложил его на дно. Вошёл идеально, тютелька в тютельку. Уже стал засыпать...
- Эх, не попрощался с котькой-то!
Отложив лопату, он снова извлёк пакет с коробкой. Может, и не нужно? Чувствуя, не очень уверенно, что он делает что-то не то, Павел Иванович вынул из пакета тяжёлую коробку из-под сапог. Крышка легко отошла, словно кто подтолкнул её маленько, оттуда, изнутри... Кот мёртво скалился. Его закатившиеся глаза уже затянула непроницаемая белая плёнка. Серая, прядками, шерсть, как пластилин, прилипла к голове, от этого голова кота казалась совсем маленькой и угловатой.
Павел Иванович поспешно вернул крышку на место, всунул коробку обратно в пакет, пакет положил в яму и стал засыпать яму землёй. Он пожалел о своём поступке. Напрасно, зря...
Заровнял яму, поверх земли ещё уложил куски дёрна. По краям обложил могилу камнями, притоптал для защиты от бродячих собак... Всё.
- Всё, - Павлуша устало разогнулся...
И в этот момент что-то острое вошло ему сзади в натруженную поясницу, как штыком, с размаху... Боль такая, что потемнело в глазах. Павел Иванович потянулся рукой туда, где больно, и это невинное движение вызвало такой спазм всей нижней части тела, от паха до поясницы, что у него подкосились ноги и сама выпала лопата из рук... Пал Иваныч на землю, боком, рядом с выкопанной им самим могилой, и старался не шевелиться, чтобы опять не спровоцировать приступ боли, а только дышал, размеренно и ровно, – вдыхал носом, выдыхал – ртом:
- А, а-а... А, а-а...
Он не раз и не два, с небольшими интервалами, делал осторожные попытки "воздвигнуться" из праха, но прах не отпускал: боль возвращалась с удвоенной силой. Вот тебе и Rootman, вот тебе и голова. Не хватало ещё сдохнуть в этом лесу... Ну, уж нет. Павел Иванович дал себе слово подняться. Он отыскал правой рукой лопату – на его счастье, лопата лежала недалеко, – и подтащил её к себе. Передохнув (один – ноль!), ухватил инструмент за черенок, как можно ниже, и воткнул в землю. Два – ноль. Далее Павел Иванович в течение минут десяти, если не больше, добросовестно изображал из себя растение вьюнок: переставляя руки вверх по ручке лопаты, хват за хватом, выше и выше, выше и выше поднимался он, одновременно подтягивая ноги под себя, но – плавно, без рывка. Если схватит ещё разок, так, как тогда, можно и не подняться... Не схватило. Обошлось. Густолиственные боги и богини в суровых иголках, окружив человека, стерегли его спрятанными глазами, пока он принимал всё более вертикальное, подобающее ему как царю природы положение.
- Ф-фу... Ну, вроде, ничего. Действительно, обошлось, - Павел Иванович подышал, прислушиваясь к внутренним ощущениям, и остался доволен услышанным. – Ну, пора и честь знать. А то Рутману никто не звонит. Rootman: что такое? Что случилось? Почему никто не звонит мне? Спи, котя. А я пойду. Спи...
Павлуша двинулся в обратный путь со всей осторожностью. Темнота усмехалась со всех сторон. Стемнело уже хорошо, день в конце октября короткий... Шум машин на шоссе, казалось, приобрёл какие-то новые очертания. Тропинку не разглядеть. Павлуша брёл, используя лопату как посох. Позади его, а потом и справа, и слева, и впереди, он слышал негромкие, но явственные звуки, словно падало что-то с высоты. Можно вообразить, по мягкости ватных звуков, что валятся с веток большие сонные совы, стеклянные глаза... Или это белки-спортсменки, сигая с дерева на дерево шелушить шишки, в темноте ошибаются и прыгают на почти пропавшую из поля видимости, мохом одетую землю. В недолгом своём падении они сталкивались с ветками, лапами, рассыпаясь мелкой и бесшумной материей чего-то нового...
И не совы, и не белки. Выбравшись из леса, Павел Иванович вдруг увидел, что пока он был в лесу, под пологом ветвей, в остальном мире началась зима. Первый снег мягко валился хлопьями, быстро застилая и блестящую речку асфальта, и серую – шоссе. Так вот почему машины... Низкое небо притянуло землю. Стало трудно дышать. Уходящая перспектива превратилась в тоннель, и в это крутящее колесо улетал, завихряясь и задевая уши и щёки, мягкий и немного мокрый снежок. Вот так вот. Ушёл в осень – а вышел в зиму... Ну, ты даёшь, старина Рип ван Винкль! Да, ничего так, нормально прогулялся в свой выходной день.
Та, которая усмехалась в лесу, выйдя на открытое место, ещё и подмигивала. Фонари один за другим набирали силу вдоль дороги. Загораясь, каждый из них подбрасывал слишком нависшее небо, на своём участке делая путь светлее. Зато поодаль, огибая размытый струящийся конус света, небо ещё ближе и злее притягивало к себе покорную, согласную землю. Павел Иванович шёл и шёл, не думая ни о чём, как во сне.
Во сне и в снегу он подошёл к своему подъезду. Дети, вы имеете видеть первого в этом году снеговика. Снеговик постучал об асфальт лопатой, чтобы отбить прилипшую землю. Лязгающие звуки, как и все вообще немногие звуки в колодце городского двора, погасил домашний халат раскинувшегося снежного покрова.
На первом этаже у лифта, рядом с почтовыми ящиками, как всегда, обретались недоросли с пивом и сигаретами (нелюбимый Павлом Ивановичем подвид). Недоросли посмотрели на вошедшего Snowman'a – Snowden'a (Snowman on his way to the den?), и один, повыше ростом, крикнул, нагло и с вызовом:
- Мужик! Тебя конкретно замело, прикинь! Датый, что ли?
Остальные дружно заржали...
"Отоварю лопатой, хоть одного-двух", - решил Павел Иванович... Он опустил руку, уже потянувшуюся было к исцарапанной и как будто погрызенной зубами кнопке лифта. Холодное бешенство выросло корнем из земли и проткнуло его всего, насквозь. Так, что перехватило дыхание... И тут же, без перерыва на размышления, ему сделалось стыдно за свои мысли. Нет, что же это такое! Снег... Земля под снегом.
Павлуша поднял голову. Недоросли одинаковыми глазами встретили его взгляд. Лица землистые, серые. Чёрные дырки, по две каждому... Плейбои, королевичи дискотеки, на которую Павел Иванович сгоряча послал Наталью с подружкой... Ой, беда-а...
- Да, снег. Рано в этом году, - вслух сказал он ровным и спокойным тоном.
И нажал объеденную кнопку.
Снег.
- Прикиньте, пацаны, Новый Год скоро, - уже входя в кабину, не увидел, но почувствовал неуверенную улыбку в голосе...
В лифте, натужно ползущем вверх, обнаружил, впрочем, без эмоций, сухо, matter-of-fact'но, что оставил в лесу рабочие рукавицы в стиле биколор. Бабка мне задаст, подумал Павел Иванович... Поэтому, а также по случаю сильной усталости и несмолкающей боли в спине, он решил не заходить сейчас к Инге Матвеевне, а лопату и все необходимые дирекции занести завтра.
Будет день, будет и пицца.
Будет день, будет и пища. Так отец говорил. Ну, а Павел Иваныч, по привычке людей нашего века, переделал по своему. Ложась, он ещё иногда говорил так: "Вот и всё. Авось и ничего". И повторял: "Авось и ничего". Слова эти по смыслу замещали молитву.
Молиться настоящим образом Павел Иванович не мог и не смел, сознавая себя величайшим грешником. И как из такого сора, сорома – и тревожить? Невозможно. Совсем не помолиться – ну, как-то тоже... нехорошо. Вот и... авось и ничего.
Разумеется, такая политика совсем неверная. Многие сочтут рассуждение Павлуши неосновательным, и будут правы. Но мы не станем осуждать и поправлять. Судить и править, уж конечно, имеет тот, кто знает, как оно – правильно... Мы сами недалече ушли от бедного Павла. А может, и до него ещё не поднялись...
Мы и не мытари, и не фарисеи. А так, свидетели событий, которых не понимаем, которых весь смысл, может быть, в том и заключён, чего избегает взгляд. Вещи второстепенные, незначительные... Слова случайные. Люди, прошедшие нас стороной.
Авось и ничего.
"- Кошка никогда, никому... сразу не...
Имела глупость спросить, что.
- А-а! Наталья Ильинична! Институтка. Ты это серьёзно?! Ты бы ещё, "кому", спросила.
- Кому?
- Коту!
- Перестань, а? – вежливо попросила подругу зардевшаяся, как помидор, Наталья Ильинична.
- Ну-ка, козлик, перестань есть хозяйскую герань, - мгновенно откликнулась дурным эхом Соня.
Она не без удовольствия оценила гамму переживаний на лице "кошки":
- Ильинична! Да ты что... ты до сих пор краснеть не разучилась?!
- Ильинична только вздохнула:
- Тут разучишься! Тут, скорее, научишься...
- Слу-ушай... только честно, да, зая?
- Нет!
- Он тебя не... ?
- Кто-о?!
- Кот.
- Как же мне это надоело, - почти совсем искренне возмутилась Ильинична, - ну что ты ко мне пристала!
- Я пристала?! Я?! А он – не пристал?!
- Пристал. Ох, пристал, - созналась Наташа. – Нет слов, одни буквы.
- Ну?
- Что – "ну"?
- Как успехи, спрашиваю?
- Никак... сбежала.
- Наташка, хочу спросить... а ты видела?
- Что опять? - напряглась подруга в ожидании подвоха. – Что видела?
- У него... ну, это... А? - Софья подмигнула. – Видела?
- Ну... видела.
- И как?
- Да никак, по-моему.
- "По-моему"... ох, эксперт! Вот такой? Или такой... Или...
- Как же вы все мне надоели-и-и!!! – завизжала тоненьким поросячьим визгом допрашиваемая.
Вскочив из кресла, она вооружилась подушкой и набросилась на строгого следователя, который не преминул точно так же вооружиться... Последовала битва, в которой, как и следовало ожидать, победила любовь. Спустя несколько минут две девицы томно возлежали на диване, vis-a-vis, и нежно лобызались в губы... Софи выждала – и осторожно, не настаивая, проникла узкой ладошкой Наталье Ильиничне под кружева... Та вроде не возражала... А закрыла глаза и даже слегка развела ноги, для удобства своего и соблазнительницы. И через минуту какую-то уже охала, ахала, прикусывая пухлую нижнюю губку (ох, приманка для мужиков!), от полноты чувств едва удерживаясь от того, чтобы не завопить в голос...
Уже после, когда Соня убежала, уже голая и в ванной, телом в лазурной водичке, одна только голова над краем ванны, расслабленная и умиротворённая, бедная Ильинична лениво ворочает в мозгу старые скучные мысли, всё на тему, всегда одни и те же: и почему девушки так хорошо умеют "это"... а мужики и парни – нет... им бы только засунуть кое-что кое-куда... себе попробуйте засуньте... а девушки та-ак нежно...
Влюблённо глядя на себя в большое и чуть-чуть запотевшее зеркало прямо на стене, Наташа поднимает одну ногу, вторую... Пена курчавится... Пена и рыжевато-чёрные, жёсткие волосы в пене. Сейчас они мягкие от воды…".
2013.