НАКАЗЫ ИСАЯ
В сентябре 1950 года, окончив философский факультет МГУ, я получил направление в «Бурят-Монгольский комсомолец». В ЦК ВЛКСМ мне предлагали место инструктора обкома ВЛКСМ, но я решил начать с газеты. Редакция находилась на улице Рабочей, рядом с главпочтамтом и обкомом партии. Коллектив небольшой, перьев десять. Почти все рядовые без высшего образования. Дипломы имели редактор Сергей Бальжинимаев, окончивший Бурпединститут, его заместитель Игорь Казанцев, ответсекретарь Андрей Тереб – выпускники Уральского университета, и завотделом Лидия Мельникова. Пять переводчиков и корректоров дубля газеты хорошо знали бурятский литературный язык, так как окончили пединститут.
Основными пахарями были завотделом сельской молодёжи Исай Калашников и зав комсомольским отделом Володя Корнаков. Именно им и поручили узнать, на что способен новичок из МГУ. Из-за недостатка места они располагались напротив редакции в деревянном пристрое к зданию пединститута. Это помещение называли Малый хурал. И там мне выделили стол, а отдел пропаганды, который возглавил я, был в деревянном одноэтажном доме.
Исай поражал тонкими чертами лица, пышными волосами. Он был ослепительно красив. Считали, что он похож на актёра Кадочникова, а кто-то возражал «Это Кадочников похож на Исая». Студентки специально заходили в Малый хурал, чтобы увидеть его. Правда, Володя Корнаков сказал, что девчонки смотрели и на меня. С моим ростом 190 см я выделялся среди сородичей. Меня называли «Полтора бурята». И к тому же играл в баскет, метал диск.
С обликом Исая не вязалась его непростая биография. Родился в Шаралдае, за Мухоршибирью. В годы войны Исай окончил лишь пять классов. В Шаралдае пас скот с книгами в руках. Переехав в Кому, был лесорубом, сплавщиком леса, токарем. Написал заметку о своём Итанцинском леспромхозе, её напечатали, он стал рабкором. В 1954-м его взяли в «Бурят-Монгольский комсомолец», и он приехал из Комы в Улан-Удэ. Жена Катя была инструктором Прибайкальского райкома комсомола, перехала позднее. Они сняли угол. Через два года получили комнату на Ранжурова 1, где жили с Андохиновым и его семьёй.
Обком комсомола бросил клич: «Молодёжь на стройки!» Наша газета получила задание поддержать почин. И меня попросили написать об этом. В Советском райкоме комсомола, на улице Ленина, я нашёл девушку, пришедшую за путёвкой на стройку. Поговорил с ней. Позвонил в два других райкома и узнал, что у них нет желающих. Пришлось раздуть из мухи слона – сравнить эту девчонку с первой ласточкой, которая принесёт весну. Мою заметку прочли. Без единой правки заслали в набор, и в ближайшем номере она появилась в газете.
Работа в редакции, начатая с фальши, удручила меня. Несмотря на усилия комсомольских организаций всех уровней, почин захлебнулся. Если в МГУ я писал острые статьи, фельетоны в стенгазетах и многотиражке «Московский университет», то здесь главный редактор обходил острые углы. Язык материалов был примитивен. Информации отдела сельской молодёжи, возглавляемой Исаем, выглядели примерно так: «Хорошо трудится доярка Бадмаева. Она надоила столько-то литров молока и мечтает увеличить надои». В газете то и дело мелькало слово «четвертоклассники». Когда я сказал об этом на летучке, на меня обиделись.
Помимо редакционных дел появились общественные – меня избрали членом бюро райкома комсомола. После победы на первенстве республики по метанию диска (в отсутствие Альгиса Балтушникаса) меня включили в сборную БМАССР, и я на месяц поехал на чемпионат РСФСР в Нальчик. Многие, в том числе Исай, никогда не были за пределами республики. Председатель месткома заявил на собрании: «Нам туристы не нужны».
Однако с Исаем мы подружились. Как и он, я снимал угол. С работы уходили вместе. Разговарвали и в поезде по субботам. Он ехал к семье в Кому, а я на Ильинку, где жили мои родители. До Татаурово, где выходил Исай, поезд-ученик шёл более часа. На другой день ждал его в третьем вагоне. Тогда я узнал, что у его отца после ареста в 1937-м выпытывали имена других «предателей». Но он не оговорил никого и не подписал «признания» в шпионаже. И тем спас себя и своих соседей.
Однажды Исай поразил всех - принёс только что вышедший роман «Последнее оступление». О том, что он пишет книгу, я знал, но не думал, что она получится. Начав читать, я с радостью понял, что Исай пишет очень прилично. Удивили описания боёв в старом Верхнеудинске, ныне Улан-Удэ. Не испытывая тогда тяги к истории, я вдруг понял, что и в прошлом много тайн и чувств людей, которые волнуют и сейчас. По этой книге его приняли в Союз писателей.
В 1959 году я поступил в аспирантуру факультета журналистики МГУ. Но дружба с Исаем продолжилась и позже. В 1966 году я вернулся в Улан-Удэ из Целинограда. Поехал туда в газету «Молодой целинник», чтобы «обобщить» в диссертации опыт работы лучшей молодёжной газеты, как её назвали в ЦК ВЛКСМ, и остался на пять лет. Именно там я понял настоящую журналистику. Мы изо всех сил боролись за права простых целинников.
Газету закрыли по геополитическим причинам. Руководство Казахстана коробил возросший авторитет Целинного края, и его расформировали на пять областей. Краевая газета оказалась не нужна. «Подлинные патриоты» якобы считали главными врагами Казахстана русских казаков. Мол, они вошли в их страну по Иртышу, основали Павлодар, Семипалатинск, Верный (будущую Алма-Ату), превратив эти крепости в «форпосты покорения казахов». А историческими врагами Казахстана № 2 (после русских казаков) оказались целинники. Потому и расформировали Целинный край.
Вернувшись в Улан-Удэ, решил оставить журналистику и стал младшим научным сотрудником БКНИИ. Попав в группу лекторов обкома партии, я полетел в Окинский район с лекциями по международной и внутренней политике. Читал их в Орлике, Сороке, Боксоне, других сёлах. Впечатлений набралось на серию очерков. Никто их не заказывал, но я принёс их в журнал «Байкал». Главный редактор Бальбуров прочёл и пригласил в ресторан «Одон». Его восторги были самыми искренними. Мол, журналу нужен настоящий публицист. Кончилось тем, что после тостов он предложил стать заместителем главного редактора.
Дело осложнялось тем, что этот пост занимал мой друг поэт Дондок Улзытуев. Я сказал ему о ситуации. Дондок ответил, что Бальбуров ревнует к его всесоюзной славе. Дондока переводил Евтушенко и другие громкие поэты. И Африкан Андреевич решил избавиться от него, став обвинять Дондока в зазнайстве, пьянстве. Исай Калашников как член редколлегии журнала уже прочёл мои очерки и одобрил их. Закурив свой «Беломор», он сказал: «Не чувствуй неудобства перед Дондоком. Соглашайся».
Начало было прекрасным. Бальбуров отправил меня на стажировку в журнал «Дружба народов». Чтобы повысить интерес к журналу я набрал рукописи известных писателей. Встретился с К.Чуковским, А.Белинковым, Е.Булгаковой, А.Стругацким. Написал в «Правде Бурятии», как встречался с ними в Переделкине. А Елена Сергеевна приглашала к себе домой. Я прочёл «Зойкину квартиру», «Багровый остров», «Собачье сердце»…
В 1967 году «Байкал» опубликовал повесть Стругацких «Улитка на склоне», в 1968-м - главы из книги Белинкова «Поэт и толстяк» (о писателе Юрии Олеше), набрали и оповестили о выходе в ближайшем номере пьесы Булгакова «Зойкина квартира». В январе 1968 года вышел «Байкал» № 1. Зная, на что иду, я поместил на обложке № 2 гравюру «Байкал перед штормом». Ответные выстрелы из Москвы последовали почти мгновенно. Против нас выступили журналы «Огонёк», «Наука и религия», «Литературная газета» и «Советская Россия». Этот залп вызвал переполох в обкоме партии. Десять лет «Байкал» выходил тихо, мирно, никто его не замечал, и вдруг – такая кононада. Правда, нас поддержал «Новый мир», но Твардовский был на грани увольнения. И эта поддержка усугубила ситуацию.
Первого секретаря Бурятского обкома партии А.У.Модогоева вызвали в Москву. Завотделом пропаганды ЦК КПСС Владимир Ильич Степаков, не предложив ему сесть, начал распекать его. Прилетев в Улан-Удэ, Андрей Уропхеевич тут же вызвал к себе Бальбурова. «Зачем ты публикуешь московских евреев? – кричал он, - Из-за тебя я два часа стоял перед Степаковым на вытяжку». Далее Модогоев сказал о происках врагов коммунизма в Чехословакии. Тогда назревала Пражская весна 1968 года, а позже мы ввели танки в Прагу. Вся Европа и весь мир стали кричать об агрессии СССР, начались волнения в Венгрии, Польше, Израиле.
Положение журнала осложнилось после бегства А.Белинкова в США. Его хвалил Чуковский в предисловии, опубликованном у нас. Автор книги о Юрии Олеше, глава из которой вышла в «Байкале», сидел в одном лагере с Солженицыным. И оказался «предателем», которого пригрел журнал. На республиканском активе в театре оперы и балета Модогоев в двухчасовом докладе рассказал о сложностях идеологической борьбы и начал критиковать наш журнал.
После перерыва на обед началось единодушное осуждение журнала. Это было так занудно, что я предложил гендиректору «Бурятэнерго» Станиславу Мельникову и его заместителю Геннадию Борисову пойти в кинотеатр «Прогресс». Мы посмотрели фильм и вернулись в театр. Послушав выступления, Станислав сказал: «Раз так критикуют ваш журнал, теперь будем читать его. Верно, Гена?». Геннадий Очирович одобрительно кивнул.
Именно в это трудное время я получил от Калашникова особую моральную поддержку. Бальбуров всё свалил на меня. Он, мол, даже не читал Стругацких и Белинкова. «Их привёз и опубликовал Бараев». А меня попросил не обижаться: «Я уже перенёс гонения в 1948 году, - говорил он, - Второй раз не вынесу. Возьми всё на себя, ты молод». Я согласился, т.к. знал о гонениях против эпоса «Гэсэр» от Зугеева, Балдано, пострадавших тогда вместе с Бальбуровым. После этого он слёг в больницу «с давлением».
Между прочим, Исай выступал против публикаций иногородних авторов. Не только москвичей, но и иркутян Распутина и Вампилова. «У них есть своя «Ангара», пусть печатаются там». «Байкал» выходил шесть раз в год. Членов Союза писателей Бурятии более сорока. Борьба за место жёсткая. Защищал Исай довольно тонко, даже не упоминая меня. Он сказал: «Скандалы с «Байкалом» были и прежде. Вспомните повесть Вершинина «Если бы молодость знала» и роман Лазутина «Чёрные лебеди». Исая Калашникова поддержали Намжил Балдано, Михаил Степанов, Ц.Дамдинжапов, Д.Жалсараев.
От Исая узнал, что для расследования работы «Байкала» создана комиссия из 17 человек. Её возглавил В.Ц. Найдаков. Такого в истории редакции ещё не было. А так как помимо литературных претензий к журналу возникли идейно-политические, обком партии поручил расследование и сотрудникам КГБ. Оно велось с особым рвением. С прослушкой телефонов, перлюстрированием писем. Завотделом пропаганды Л.Я.Похосоев удивил тем, что процитировал мои строки вдове Михаила Булгакова Елене Сергеевне. Я бросил письмо в почтовый ящик проходящего экспресса за несколько секунд до отхода. Вряд ли «почтари» поезда заметили его и вернули в Улан-Удэ. Я понял, что и Елена Сергеевна находилась под надзором. А московские коллеги сообщили о моём письме в наш КГБ и обком партии.
Зачитав строки моего письма к ней, Лев Яковлевич ошеломил меня. Именно в те дни ко мне приходили вести от Белинкова из Чехословакии, Венгрии. Аркадий Викторович писал мне на открытках. Никакого опасения «почтарей» они не вызывали. Текст обычный, где был, какие памятники видел. Но я понимал, о чём мастер слова сообщал между строк.
Внешне моя жизнь не изменилась. По утрам делал зарядку во дворе, побеждал в соревнованиях по метанию диска. Из-за болезни Бальбурова съездил в апреле 1968 года в Ангарск на зональное совещание творческой молодёжи Восточной Сибири. Там усадили в президиум, предоставили слово для приветствия писателей, актёров, художников. А в мае поехал в Усть-Орду на открытие памятника Герою Советского Союза Владимиру Борсоеву. Выступил с речью перед земляками. Сказал, что «Байкал» публиковал материалы о жизни Героя. И о том, что я помогал Н.И. Зугееву собирать и редактировать воспоминания о Борсоеве. Мне эти поездки и победы в спорте припомнили, мол, лучше добиваться успехов в журнале, а не красоваться в президиумах и на пьедесталах почёта.
Между тем, творческая и гэбэшная комиссии по расследованию спешили завершить дела к обсуждению «Байкала» на бюро обкома партии. Тут я узнал цену нашим провинциальным чекистам. Режиссёра Евгения Теплякова забрали на телестудии в 10 утра, отвезли на «волге» в КГБ и целый день поочерёдно допрашивали его, не давая пить и есть. А к пяти вечера, так же демонстративно, на виду у всех, доставили на работу. Во время допроса следователь Х. кричал: «Эх, дали бы мне на десять минут тридцать седьмой год, я бы вытряхнул из него всё!» О том, как проходили допросы, мне позже рассказали, несмотря на расписку о неразглашении, врач Лев Кубаевский и критик Анатолий Политов. С ними обошлись мягче, но и их потрясли яркая лампа в лицо, крики, угрозы. Методы тридцатых годов. Следователей интересовала моя личная жизнь и книги Солженицына, которые я мог привезти из Москвы. Но их не было.
Допросили около 80 человек. Похосоев, вызвав меня в очередной раз, конечно, не показал отчёт КГБ, но список фамилий лежал перед ним, и я в перевёрнутом виде увидел два столбца, и прикинул число людей. Среди них – знакомые, авторы журнала. Не найдя политических обвинений, следователи, состряпали дело об обществе «Зелёная лампа». (У меня дома была такая лампа). Мол, пили водку, голыми танцевали с партнёршами, обмениваясь ими. В этот круг «попали» я со своей женой Валей, архитектор Павел Зильберман, поэтесса Нелли Закусина, зампред телерадиокомитета Евгений Голубев, журналист Виталий Зоркин, капитан МВД Владимир Волков и упоянутые выше Лев Кубаевский, Анатолий Политов, Евгений Тепляков…
Сотрудники КГБ выступали в учреждениях города. Легенду о «Зелёной лампе» узнала вся республика. Членов общества обвиняли в политической близорукости и моральном разложении. Пьянство, танцы нагишом вызывали не только ухмылки, но и раздражение слушателей. Те, кто знал нас, конечно, недоверчиво усмехались. Но нам было не до смеха. Кто-то пустил слух, что я лежал в собственной луже у ресторана «Селенга». Мои родители испытывали не только стыд, но и страх за меня. Своему отцу, ветерану партии, я сказал, что ничего подобного и быть не могло. Но он сказал, что это очерняет нашу фамилию и грозит бедой.
И вот - историческое для меня бюро обкома партии. Я его описывал в интервью и в книге «Древо Кандинских». Честно говоря, не хочется снова вспоминать о нём. Но придётся. Зал заседаний заполнили руководители Союза писателей, глава телерадиокомпании, редакторы газет и члены комиссии во главе с В.Ц.Найдаковым. Говорили, что столько людей на бюро больше никогда не было. Заключение комиссии было сдержанным, и Найдакова попросили завершить его. Я был удивлён взвешенной оценкой журнала и после поблагодарил Василия Цыреновича. Однако сразу после этого патриархи СП обрушили на журнал уйму упрёков. Не вдаваясь в подробности, скажу, что все претензии в основном были ко мне. Профессор пединститута Белоусов доложил, что в приватной беседе с ним я поддерживал редактора «Нового мира» Твардовского и пренебрежительно отзывался о редакторе «Октябре» Кочетове.
Меня несколько раз поднимали с места, но перебивали, не давая отвечать на вопросы. Это напоминало перекрёстный допрос, которому подвергались декабристы. Когда член бюро А.У. Хахалов с ухмылкой спросил: «Что за шашни были у тебя с весёлой вдовой?» Имея в виду Е.С. Булгакову. Глаза мои вспыхнули, я встал и сказал: «Её никак нельзя называть так. Жизнь Елены Сергеевны была совсем невесёлой, даже тяжёлой, но она сохранила рукописи мужа, и за это ей надо сказать спасибо».
Исай, сидевший на бюро рядом со мной, (этим он поддерживал меня - трогал мой локоть, когда я волновался) после сказал, что он согласен со мной, но не стоило так реагировать на вопрос Хахалова. «Как не вступиться за честь великой женщины?» - ответил я. В ходе обсуждения, точнее, осуждения журнала, я удивился тому, что секретари обкома Продайвода, Бирюков, завотделом пропаганды Гаськов не сказали ни слова. Мне даже показалось, что они сочувствуют мне. А секретарь обкома Бутуханов, завотделом науки Похосоев нападали очень остро. Позже узнал, секрет был в негласном правиле: на бюро русские не критиковали бурят, а буряты не трогали русских. В свете национальной политики в этом был здравый смысл.
Бюро шло три часа. В конце поступили предложения исключить меня из партии. Но Модогоев сказал по-бурятски, да ладно, зачем портить жизнь, он ещё молодой. На это Бутуханов выкрикнул: «Какой молодой? Ему уже тридцать шесть!» В итоге решение бюро прозвучало невнятно: «Укрепить руководство журнала». Все подумали, что снимут Бальбурова, но сняли только меня. И я оказался у разбитого корыта. Меня отстранили от телепередачи, которую я вёл два года. В Буриздате вычеркнули мою первую книгу – сборник очерков и рассказов. По нему я хотел вступить в Союз писателей. Предложили работу в «Правде Бурятии», но я отказался от ракботы под назором. Выражаясь футбольным языком, мне сделали коробочку. Когда я в десятый раз стал чемпионом Бурятии по метанию диска, об этом не сообщили в газетах. Моё имя - под запретом. Да и как может стать чемпионом пьянчуга из «Зелёной лампы»?
Посоветовавшись с женой и родителями, я в 1969 году уехал в Москву. Почти год стучался в разные газеты, ездил от них в командировки, писал, печатали не всё. Ночевал, где придётся, плохо питался. Как выдержал всё, сам удивляюсь. Многие в таких ситуациях ломались. Когда дело обо мне дошло до главного редактора «Комсомолки», он сказал: «После журнала «Байкал» принять его не можем».
Выручили давние друзья поэт Лариса Васильева и главный редактор издательства «Молодая гвардия» Валентин Осипов, экс-редактор «Молодого целинника». По их рекомендации меня взяли собкором газеты «Пионерская правда» по Северному Кавказу. Получив квартиру в Краснодаре и проработав собкором три года, я покинул этот город. Жить на 120 рублей, с женой, дочерью и сыном, было невозможно. Устроить жену, выпускницу иняза, на работу не удавалось. Тогда мы в буквальном смысле голодали. Борясь за выживание, стал печататься в местных газетах. Это не понравилось руководству «Пионерки», мол, работает на сторону. В итоге я поменял 3-комнатную квартиру в Краснодаре на две комнаты в коммуналке в Москве. С солидной доплатой. И устроился в журнале «Журналист» на 180 р. Для столицы - не сахар, но лиха беда начало.
В 1974 году связь с Исаем Калашниковым возобновилась. Он приезжал в Москву на пленумы писателей. Бывал в моей квартире у кинотеатра «Октябрь», на проспекте Калинина. Как же вырос Исай за эти годы. Написал роман «Разрыв-трава», заканчивал роман о Чингисхане «Жестокий век». Прочитав его, я поразился его писательскому росту. Изменился он и внешне. Виски поседели, стал более степенным, взгляд с прищуром - пронзительным. «Как ты тут живёшь? – спрашивал он, - Здесь же невозможно писать!» Да, литературу пришлось оставить. Надо было утверждаться в новой редакции, обустраивать жильё, зарабатывать на хлеб.
Перейдя в журнал «Политическое самообразование», затем в «Коммунист», я получил новую квартиру на Бутырской улице. Пользуясь неограниченным фондом командировочных, выбирал самые дальние маршруты. Летал на БАМ, Колыму и Чукотку, в Тюмень и Приморье. За очерки о них стал лауреатом премии Союза журналистов Москвы. Нового адреса Исай не знал, а я не бывал в Улан-Удэ. Родители приезжали к нам. Связь с Исаем прервалась. Каково же было узнать в 1980 году о его неожиданной смерти. Сказалось курение. Он умер в 49 лет! А я свою первую книгу «Высоких мыслей достоянье» опубликовал в 56. Она вышла в Москве в 1989 г. тиражом 300 тысяч. И то бюро обкома помогло в описании суда над Михаилом Бестужевым. Потом написал ещё четыре романа. А жизнь Исая оборвалась в самом плодотворном возрасте. Сколько написал бы он, если бы не преждевременный уход!
Кстати, книги о декабристах я написал в каком-то смысле благодаря Исаю. Услышав мой рассказ о поиске и находке потомков Николая Бестужевых, он посоветовал взяться за книгу о них. И добавил: «Если ты не напишешь, возьмусь я». И в 1991 году появилась моя книга «Древо: декабристы и семейство Кандинских». Её цитируют и сейчас не только в России, но и в Европе, США и Австралии. Так я выполнил наказ Исая.
Более мистическая связь с Исаем проявилась через 14 лет после его смерти, когда я вдруг взялся за роман о Чингисхане. Спусковым крючком стала… гора Байтог, близ Усть-Орды. В 1993 году, проезжая мимо неё, Степан Танганов, муж моей кузины, сказал: «Раньше эту гору на тайлаганах штурмовали всадники. Побеждал тот, кто взбирался вон на тот выступ». Выйдя из машины, я увидел неприступное место и сказал: «Какое безумие!» Степан усмехнулся: «Безумие, говоришь? Но эти штурмы устраивал Чингисхан! А потомки продолжают их».
Вернулся в Москву, а гора Байтог не даёт покоя. Стал вспоминать Монголию, где бывал много раз. Представил мифическую гору Бурхан-Халдун. Мифическую потому, что никто не знает её местонахождения. Доржи Банзаров утверждал, что она в среднем течении реки Онон, на территории нынешнего Агинского округа. Нам, бурятам, это приятно, но монголы назвали Бурхан-Халдуном одну из вершин у истоков Онона. Ближе к Улан-Батору – удобнее для туристов. Но разные авторы называют и другие адреса.
В 1998 году я, как наяву, увидел конный штурм Бурхан-Халдуна, описал его, показал друзьям. Они посоветовали продолжить. Проводя выставку Михаила Шемякина в Чите, я выехал на Онон, попросил дух Чингисхана позволения на роман и продолжил дальше. Вот так, в 2008 году и прискакал из глубин веков мой «Гонец Чингисхана». Мне кажется, что и тут был тайный посыл Исая? И я рад выполнению ещё одного его наказа.
В заключение ещё немного мистики. Следователи КГБ окончили плохо. Один оглох, и его уволили из органов. Представляете казус - глухой кагэбэшник! Его коллега, тоже стряпавший дело о «Зелёной лампе», умер в одиночестве, его труп разложился в квартире. Профессор, выдавший меня на бюро обкома, был найден под железнодорожным мостиком у стеклозавода с петлёй на шее. Собаки изгрызли его труп. Узнав об этом, Степан Танганов сказал: «Это духи предков хранят тебя и наказывают тех, кто делает тебе плохо».
В 1974 году Бальбуров приехал в Москву. Жил в Одинцове, в Доме творчества писателей. В ресторане ЦДЛ, он рассказывал, что пострадал из-за гонений. На этот раз все «грехи» журнала приписывал себе. Обо мне же говорил, что я стучал на него в обком и КГБ. «Бараев уехал куда-то на юг, и его хватил инфаркт». А всё было в точности наоборот. Сочувствуя ему, писатели, не знавшие сути, угощали его.
На самом деле он завёл роман с женой друга, затем увлёкся его дочерью. Соблазнив её, уехал с ней в Москву, потом в Алма-Ату, где 17 января 1980 г. умер от инфаркта. На 61-м году жизни. Тоже рано. Писатель ведь должен жить долго. Если Исай укоротил свой земной срок курением, то Африкан, к сожалению, многовато выпивал. Меня могут обвинить, будто я свожу счёты с Бальбуровым. Но я привожу лишь точные медицинские факты. А в целом рад, что он взял меня в «Байкал». Несмотря на изгнание из редакции, сложности с устройством задержку с вступлением в СП, другие передряги, я выстоял и превратил беду в победу. Между прочим, именно таким был один из главных девизов Чингисхана, предложенный ему его женой Бортэ.
Владимир Бараев,
лауреат премий «Литературной России»
и Союза журналистов Москвы.