На углу восьмого дома Митенька Пеночкин окончательно и бесповоротно понял, что лучше быть одному. Так получилось, что именно на этом углу располагалось то самое кафе, куда мы с тобой не пошли. Побрезговали обстановкой, советской, отбросившей нас на тридцать лет назад. (Позже, начав работать по соседству, я нашел подтверждение оценке – в кафе периодически устраивались залихватские гульбища под песни восьмидесятых. С персонажами из тех лет: необъятными матронами в кримплене, скачущими в диком хороводе и их мужиками, перманентно полупьяными красномордыми усачами). Кстати, о «по соседству», странно было видеть кафе куда мы заглядывали вдвоем, плохо в это верилось, как будто было не с нами, а увидено в кино. Но вернемся к Митеньке. В тот день не заладилось с утра, он пошел платить за коммунальные услуги на ближайший к дому почтамт, и возненавидел старуху. Стоял в очереди и мечтал убить трясущуюся бабку с пачкой бумажек в руке. Она была жалка: маленькая, в дешевом плащике, глухая, слепая, с вечной заискивающей перед безжалостным миром извиняющаяся улыбкой. А потом от стыда у Митеньки потекли слезы, которые он украдкой утирал, делая вид, что просто чешется в глазу, хотя всем в очереди было плевать. Стыд был настолько раскаленный, что Пеночкин выскочил из помещения, не умея удержать в себе раскаяние и отвращение. Возвращаться не стал. Оставалось, не считая бабки, два человека. За газ и свет он так и не заплатил.
Пошел в магазин. На сегодняшний день, по плану написанному на бумажке, следующим пунктом значилась покупка стирального порошка и заканчивающейся зубной пасты. Митенька выбрал и то и другое, и встал в кассу. Девочка кассир считал десятикопеечные монетки. Перед ней стояла тетка в усах, вывалившая в тарелку гору денежек, и нагловато-осторожно оправдывалась, предвосхищая возможные возражения кассирши и покупателей. Да я их коплю-коплю, а сегодня, дай, думаю, отнесу. Вам, небось, тоже мелочь-то нужна? А че? Я их всегда собираю. Вот еще возьмите. Митенька терпеливо ждал. Девушка сбилась и принялась считать снова. Тетка стала ей помогать, подталкивая монетки к краю, девушка сбилась опять. Тетка пальцем пододвинула монетку, кассирша сказала: уберите руки. Тетка нервно дернулась. Митенька открыл рот… закрыл, затем выдохнул, раздвинул занявших за ним очередь женщин, вернулся в зал и разложил не состоявшиеся покупки на места. Выбрался на волю. Прошел несколько шагов мимо аптеки. Вот тут-то у восьмого дома его и посетила мысль об одиночестве, как залоге спокойствия и счастья. А что, ни тебе обязательств, ни тебе списков, ни тебе…
Митенька побрел домой, смирившись с неудачами дня и решив противопоставить им толстовское непротивление и понимание ситуации. Подойдя к подъезду, он одновременно увидел огромную оранжевую машину и вспомнил, что в задании оставался еще кефир, хлеб и зелень, а значит будет скандал. Он опустился на скамейку, вкопанную около заборика огораживающего палисадник. Вытащил пачку сигарет, оказавшуюся пустой. Именно на этой скамейке, много лет назад, когда они весело пили пиво из трехлитровой банки, Кеша Звонарев сказал, переиначивая Фредди Меркьюри: шел маз с говном. Они долго хохотали, повторяя друг за другом: шел маз с говном! Нет, это ж надо – шел маз с говном! Ну, вообще!
И вот он пришел.