ГЛАВА 1.
КАТАСТРОФА!
http://www.proza.ru/2013/11/13/1321
«…Катастрофа! Она и есть. Сколько бы ни прятался, сколько бы ни любил, сколько бы ни старался, а заменить его не смог. Не вытравила Лиза тягу из своего сердца, оставила большую часть для него, единственного, для Димки. Её страстный крик всё за неё и сказал. Если бы просто удивилась, обрадовалась, но смогла сдержать себя в руках и тихо прошла в номер, зная, что я, её законный муж с десятилетним стажем, там тоже сижу – понял бы, что справилась моя Лизка с давней любовью, повзрослела, протрезвела. А что вышло? Едва поняла, кто стоит перед ней, такой сильный неистовый, дикий и страстный крик: “Дима!”, и в обморок упала. Да, Толик… ты ведь этого и боялся, и ждал. Хотел её оглушить, выбить из тёплого кресла устоявшейся жизни, встряхнуть, перевернуть скучный уклад. Надеялся на чудо, что прозреет и сделает правильный выбор: головой, а не сердцем и телом. Не вышло. Река их истории так и не засохла, а лишь покрылась льдом наших недомолвок, полуфраз, опущенных глаз и дикой страсти, затмевающей разум и саму истину – любовь. К Вадиму. Теперь Диме, как и звала с самого начала».
Анатолий едва передвигал ноги, плетясь домой через весь город в Николаевку, к детям. Его детям. Увидев телефон-автомат, решился, набрал номер комнаты в гостинице.
Он долго там не брал трубку.
– …Да!
– У вас две недели. Я прикрою на маршруте. Её не жду.
Положил трубку, заплакал и пошёл дальше.
«Всё вполне ожидаемо и предсказуемо. Почему, тогда, так больно? Как детям объяснить? Младшие, слава богу, ещё не спросят – всегда можно обмануть, а вот старшие… – остановился, встал столбом. – Не отдам! Никого не отдам! Ни одного! Симка во мне души не чает, не позволю убить парню душу! Господи, что Катерине с Иваном-то скажу? Хорошо, что Варежку вовремя спровадили замуж – воспользовалась бы ситуацией».
Остановился возле дома и… не смог войти внутрь, в калитку, сел на лавку под забором. Так и сидел, хоть и продрог уже до костей – сентябрь, ночь, Сибирь.
– Толик? Ты что здесь сидишь-то? – Ив Ивыч покурить вышел у себя, заметил, подошёл. – Что случилось, сын?..
…Только под утро закончили тяжёлый разговор. Ох, и неподъёмный же он был… Ивыч-то ничего не знал.
– …От тебе и щучий хвост… – дед смолил беспрестанно, кашлял, сипел. – Эт тебе не в бурю идти за ледоколом… Эт тебя самого жизнь почище льдин затёрло и давит… И почти раздавило уж… – раскачивался, гудел, стонал, как старая баржа. – И нет запасного фарватера, и в бухту не сунешься – осадка не та… А в море даже можно не пытаться выйти, потонешь: перегруз, вода выше ватерлинии… Вот и думай, шкипер, что в балласт превратить и сбросить за борт… – обхватил руками седую голову, поникнув. – А нет балласта-то! Всё ценный неделимый груз! – рассердился. – Нельзя его делить!
– Я ей их не отдам.
– Она мать.
– А я отец, и всегда им буду. Мы её отпустим, – вытер слёзы, заговорил хрипло и убито. – Пусть живёт с любимым. Будет навещать детей. Своих скоро родит с ним уж… – опять беспомощно заплакал. – Он тоже столько лет ждал, искал, так и не смог забыть Лизку… Человек достойный… Я его понимаю… А сын… Вырастет, сам решит, с кем быть. А пока, я их не отдам. Сойду на берег, буду преподавать, бегать по репетиторству. Справимся.
– От решил он! – заворчал дед. – Упустил кой-чего ты, сын!
– Всё уж решено. Всё.
– О себе не подумал, вот чо! – возмутился до глубины души. – Ты-то с чем остаёшься? Молодой, красивый, в соку мужском, сильный! Ты-то где в твоих решениях, а?!
– А нет меня, папа. Умер я там, на площадке той. Сгорел в прах, – смотрел остановившимся взглядом перед собой. – Теперь, только дети и их жизнь для меня важны. Только их…
– Да нельзя же так! Ты живой ещё!
– Нет, мёртвый, – тихо встал и, едва переставляя ноги, побрёл в дом. – Спасибо за всё, папа.
Шкипер всё сидел, накинув шерстяной бушлат на сгорбленную жуткой новостью спину, и думал, думал, думал… Думал.
…Лизавета появилась в доме на пятый день.
Толик не вышел на маршрут – не смог.
Ивыч созвонился с начальством – прислали замену.
Вот и сидела вся семья в большой гостиной и играла в карты.
Едва мать вошла, замерли. Первыми опомнились малыши и бросились, радостные, окружили, затискали, а вот старшие просто окаменели. Сколько отец ни смотрел осуждающе, качая головой, – не сдвинулись с места. Застыли, побледнели, перестав дышать.
Толя встал, мягко отнял мальчишек от ног жены, посадил на диван.
– Дайте маме переодеться, – спокойно, обыденно, с ласковой улыбкой. – Иди, родная.
Взглянув непонятным взглядом, ушла.
Ночью ей не дал раскрыть рта – говорил сам.
– Дети останутся со мной, – сжал ей плечи, когда дёрнулась. – Выслушай, прошу, – вздохнул протяжно. – Вам придётся вновь знакомиться, привыкать, с чем-то мириться, из-за чего-то спорить – нормальная жизнь молодожёнов. Я понимаю.
Опять сжал плечи, останавливая возражения. Замер, сдавливая в глубине души крик отчаяния.
– С год будет трудно. Взрослый он. 46, не шутка, хоть и стоит в паспорте 37. Свои привычки, взгляды, понятия, пристрастия. А ты горячая, знаю. Придётся под него себя «ломать», приспосабливаться, – вновь удержал порыв. – Умоляю, дай сказать!
С трудом справился с раздирающей сердце болью, нервно сглотнул, продолжил:
– Через пару лет станет понятно, сможете ли жить вместе. Долгой разлука была очень. Вот и отпускаю налегке. Хочу, чтобы пожила для себя, разобралась, поняла свою природу. Знай: чтобы ты ни решила, обещаю принять это спокойно. Клянусь, – диких усилий потребовало это слово. – Дети всегда будут твоими. Навещай, приезжай, но не забирай – любят друг друга очень. Скажу, что на долгой вахте ты – поверят. Старшие смогут тебя понять… со временем. Я постараюсь так донести до них правду, чтобы не ранить. Мать с отцом помогут. Обещали. Мы все тебя любим и потому понимаем. Вот и отпускаем, любя. Лети.
– Сима…
– Нет! Он останется со всеми. Знает только меня. Если сейчас сказать правду, сломаем его. Одиннадцатый год – опасно. Пусть решит всё сам, когда вырастет. Через год сможете взять на каникулы. И только. Не форсируйте события. Прошу, заклинаю богом: не убейте сына!
– Я…
– Иди, попрощайся с ними тихо и уходи. Утром скажу, что ты на вахту уехала.
– Но я…
– Ступай.
Пока ходила по детским спальням, по телефону вызвал Озерова.
Дождавшись, вынес её вещи на улицу, уложил в багажник его джипа, не промолвив ни слова и не подняв глаз. Уложив, быстро ушёл. Боялся: посмотрит – убьёт.
Подождав жену в сенях, ласково поцеловал и вывел на крыльцо.
– Он ждёт.
– Толик, прости!
– Иди же! – просипел и ушёл в дом.
С той стороны привалился к двери и стиснул зубы до нестерпимой боли.
«Не здесь! Только не здесь. Пусть этот дом никогда не увидит твоих слёз и не услышит крика. Для этого есть тайга, – вспомнил Савву и его тайгу. – Что ж, брат, подвинься. Скоро и я приползу к тебе. Покричим…»
Что было потом?
Детям объяснили, как удалось, как сумели.
Старшие, Зосима и Таня, встали полностью на сторону отца, как ни старался он сгладить ситуацию, щадить их чувства. Как-то сразу повзрослели, вытянулись, посуровели, перестали улыбаться и больше не позволяли никому называть их детскими прозвищами. Решили для себя, что детство кончилось. Точка. Взвалили на детские плечики дом, хозяйство и огород.
Катерина сразу же забрала близнецов и окунулась в радостные заботы и любовь!
Дед Иван часто сиживал со старшими внуками в их доме, учил уму-разуму, забавлял морскими рассказами, помогал по хозяйству.
Вернувшись в пароходство, стал регулярно брать детей с собой в рейсы.
Во время летних каникул внуки с дедом «ходили» на теплоходе, а на зимних – на ледоколе!
С гордостью носили настоящую форму юнг, весомо и грамотно помогая штатной обслуге в салонах и на палубах.
Толик работал с утра до ночи. Без продыха. Днём – институт, вечером и в выходные – репетиторство.
На летние месяцы вновь шёл на теплоходы гидом, набирая толковых ребят и девчат с курсов. Вспомнив методику ведения маршрутов Минаевым, «натаскивал» студентов по полной программе, обкатывая на них и старые схемы, и уже разработанные здесь, в Сибири. Стал настоящим «гуру» для молодых.
Девушки млели от статного красавца-наставника, заглядывали в грустные, трагические глаза, а парни бегали с ним в качалку, где лепили тело и душу, поражаясь упорству Анатолия. Он же просто выгонял одной болью – физической, от диких немыслимых нагрузок, другую – нечеловеческую, чудовищную из души.
Так и не смог смириться с уходом Лизки.
Первый год ждал с замиранием сердца, радовался, когда навещала детей, замечая с невыносимой мукой, как похорошела и цветёт. Делал вид, что всё у него в порядке, а когда она, счастливая и окрылённая, убегала прочь, брал корзинку и, смотря перед собой остановившимся, «стеклянным» взглядом, шёл в тайгу.
Возвращался через сутки-двое: похудевший, почерневший, с воспалёнными глазами и сорванным напрочь голосом. И опять, затаив дыхание, ждал чуда. Не случилось.
Лиза тоже скучала, страдала от своего предательства, мучилась от чувства долга и любви к детям, да и по Тольке тосковала, но любовь к Диме была сильнее. Намного сильнее!
После посещения дома возвращалась убитая, рыдала, винила себя в развале семьи, но, отплакавшись, вновь плыла в чувственном облаке забытья и счастья, в полном, абсолютном единении душ и тел с Димочкой, единственным и таким долгожданным… Доплавалась.
31 декабря 2005 года в 23.00, за час до Нового года, Лиза родила дочь. От Димки.
Только тогда, выкричав в тайге всю бесчеловечную муку и боль, Толик дал ей развод. Сказка его жизни закончилась окончательно и бесповоротно.
Вместо неё на свет появилась Юлия Дмитриевна Озерова – копия папа.
Он сошёл с ума от радости! Опомнившись, поехал к «спецам» на разговор.
Вернулся с хорошими вестями: «Отдел “параллельных” ликвидирован, “слежки” уже три месяца нет и не будет. Свободен!» Получил, таким образом, двойной подарок: дочь и жизнь.
К весне 2006-го купил в Николаевке роскошную новостройку-дворец, чтобы всем детям места хватило, как смеясь, сказал любимой жене.
Для Анатолия это известие стало последней каплей.
Собрав всех детей, с Иваном и Катериной они однажды из слободы… исчезли.
Пришедшая через пару дней их навестить, Лизавета наткнулась на замки.
Никто не знал, куда выехали жильцы, даже не видели, когда это сделали.
В слезах кинулась к мужу. «Поднял» своих…
Через месяц отчитались:
– Вся семья в Глухово. Построили с помощью общины большой дом и живут с родителями. Старшие в школе-интернате учатся, на каникулы домой приезжают.
Замерев, долго не могла смириться с потерей детей.
Дима, видя мучения жены, решил за неё.
– Как только Юляшку закончишь грудью кормить, мы туда поедем.
Сладко целовал, лаская, обожая больше самой жизни!
– Ты их не потеряешь, Лизонька моя. Далеко, конечно. Глушь. Холод. Тогда, летом и поедем.
– Нет, я поеду одна. Это его личное. Так и не смирился. Пора поговорить. Мы ни разу не говорили с ним о нас, понимаешь?
– Как? А когда ты навещала?..
– Он был рядом, но молчал. Держал в узде детей. Одёргивал их, когда старшие… – заплакала, – пытались оскорбить. Нет-нет, – положила ручку на побледневшее лицо мужа, – не словами. Лицами, глазами… Стыдил их, защищал меня, пытался объяснить жизнь, обстоятельства… Они его полностью, с потрохами!
– Он достойный отец, Лиза. Возраст сейчас у них такой, – пытался успокоить, прижимая к себе. – Перерастут. Симе четырнадцать. Тапе тринадцатый. Подростки. Там дед надёжный, Северов. Суровый и справедливый. Он им мозги вправит, не сомневайся! Справится, уверен на все сто, – уговаривал, как мог.
Дмитрию удалось удачно вклиниться в бизнес, зарубежные активы и фирмы поддерживали его дело в Сибири.
Ту громадину-дворец выгодно продали тупому нуворишу почти за двойную цену и купили в новом элитном посёлке таунхаус. Посёлок имел закрытую инфраструктуру: охрану, больницу, школу и магазины, ресторан – полный комплект услуг и удовольствий.
Лиза немного успокоилась и… накинулась с бешеной страстью на нестареющего мужа к его дикой радости.
Решили обвенчаться в новой православной церкви, соединившись, наконец, и душами.
Сын, Вадим Дмитриевич Озеров, порадовал личиком в мае 2007-го года.
Лизавета не успела выйти из предыдущего декретного отпуска. Окунулась в новое материнство, приглашая детей к себе.
Катерина с Иваном привозили пару раз тройняшек.
Ни Толик, ни старшие дети так и не простили жену и мать.
…Через год, закончив кормить грудью Вадика, сорвалась в Глухово, оставив детей с няней Ниной Ильинишной, милой одинокой интеллигентной женщиной, поселившейся с ними, едва вселились в новый дом.
Вернувшийся из деловой поездки Дима застал только записку: «Еду на разговор».
Итог разговора Лизаветы с Толькой появился в конце февраля 2009-го года – девочка! Назвали Настасьей, в честь бабушки.
– …Я всё понимаю, любимая…
Дмитрий целовал мокрое, белое, измученное лицо жены, лежащей на родильном столе, как только вышел персонал, сделав своё дело.
Новорожденная спала рядом в прозрачной люльке на колёсиках, чистенькая, запеленатая в дорогие пелёнки с кружевами.
Едва увидев, понял, чья дочь – копия Толя.
– Вас связывают и детки, зачатые в любви, и сами вы сошлись по темпераментам, но прошу, умоляю, предохраняйтесь…
Безжалостная грусть стянула грудь колючей проволокой!
– Я приму девочку, любя тебя безумно, но если пойдут сплетни – это навредит всем. И детям тоже, пойми.
– Это выше меня, – расплакалась.
– Как и меня, Лизонька!
Нежно поцеловал прикушенные в схватках родные губы, погладил уставшее лицо.
– Потому не требую верности. Только предохранения. Он живой, страстный, любит тебя по-настоящему, безумно, до крика!
– Вот из-за него-то меня и сорвало! Толька так страшно кричал в тайге, когда я его нашла!..
Зарыдала в голос.
Ворвались врачи, вытолкали мужа из операционной, запретив «подобные разговоры на ближайший год, не меньше, иначе может пропасть молоко у мамочки».
Больше на эту тему не говорили, только любили друг друга.
Лиза пошла на кардинальные меры – перевязала трубы.
Сама себе уже не доверяла. Утонуло доверие в том болоте, где обнаружила обезумевшего от боли и тоски Толика. Трое суток расцепиться не могли, орали друг на друга, как помешанные. Доорались. Стопор сорвало у обоих.
В мае следующего, 2010-го, года, всей огромной семьёй стояли во дворе районного школы-интерната, до слёз радуясь выпускнику, Зосиме Анатольевичу Глухову, «золотому» медалисту, гордости района.
В сторону второй семьи матери Сима упрямо не смотрел, не позволил себя с ними сфотографировать даже издали, только попросил бабу Катерину принести младшую сестрёнку Настасьюшку. Долго сидел с ней в дальнем углу школьного двора на скамье, держа малютку на коленях, отвернувшись от настоящих родителей. Разглядывал, сиял счастьем, трепетно целовал русую головку, заглядывал в лучистые серые глазки в длинных тёмных ресничках и задыхался от перехлёстывающей разум любви к девочке, ронял слёзы исступлённой радости и экстатического умиления на маленькие ручонки: «Наша, папина, единокровная, родная кровиночка! Моя!..»
Лизавета, беспомощно разрыдавшись, уткнулась в мощную грудь Дмитрия.
Глядя поверх её головы на спину старшего сына, заиграл желваками и только тяжело, покаянно вздохнул: «И аз воздам».
Ноябрь 2013 г. Продолжение следует.
http://www.proza.ru/2013/11/14/1670