Зачем завтра? Задерживать зачем? За неимением запасов радости, разогревающих застывший разум, я зазываю звоном вас занести, залпом съесть премудрых разговоров мутную взвесь. Заранее задумаешься разве, что зло, застыв в оргазме, размножаясь здесь, среди ферзей, дерзающих дразнить закат своими знаниями, так запросто и несерьезно раззадорит зияющие срезы наших грязных ран.
Клянусь, мы катимся к Урану в своих столь скользких склоках. Когда и как мы позабыли, что писать?..
- Брось эту чушь, ты сейчас не в силах написать что-то еще, я знаю. Знаю, ты переживешь. Отдохнешь немного, потом затянешь снова клеем слова, склеишь их, вливать между них любовь свою к людям, затем морозить насильно высиженные мысли, отваром из плохих чувств своих поливать полынь-растеряху, рассеянную со свистом ветра в синеве небес. Ты только отдышись, потом голову-болтанку тронь, постучи. Тук-Тук. Тут или не тут мыслей тучи мельком пролетали, пролетали, да улетели. Увы, унылая безвкусица, короткая как утренняя блажь. Даже еще больше укороченная, чем фильм-фантазия фанатами Феллини снятая, ***во, скажем, снятая, художества хуже я хоть и сильно захочу, но не найду. И потеряюсь меж уродливых цветков причастных оборотов, которые обильно сцежены и не нуждаются в цитатах даже здесь. Здесь часто через слово видишь слово, которое ни к черту, ни ко двору. Чистюля из литературы, чахлыми усохшими руками нащупает червивую опухоль графомании, что шепотом своим мне сшила из шелка постельный набор. И в этих шелках ты, шедший раньше наверх, запутаешься и шестеренками себялюбия будешь расплющен. Эх, юное я. Какое ты все еще юное. Мое второе, а, скорее, первое я, худющее, неуклюжее. Прощаю тебя.
- Тогда твоя очередь, Хуан, пиши.