Димку я знал чуть больше года. Познакомились мы так. Как-то в субботу в семь утра, когда я крепко спал после ночного путешествия по Инету, - мать, пребывающая на ночном дежурстве, была лишена возможности надавать мне по мозгам, - мне позвонили в дверь.
Тихо матерясь про себя, я поплелся открывать. К матери регулярно кто-то таскался: алкашня, «стрельнуть копеечку», бабульки, «договориться об уколах», да и просто незнакомые мне люди, иногда сомнительной наружности.
На все их вопросы я, наученный, четко отвечал: «Мама на работе, приходите вечером». К вечеру они имели обыкновение терять интерес к вопросу.
На пороге стоял мальчик моего возраста.
- Привет! – сказал он, улыбаясь.
- Ну, привет, - зевая, довольно неприветливо ответил я.
Мальчики к матери еще не приходили.
- Я наверху живу, - видимо, пущей для убедительности он показал пальцем на потолок, - знаешь, наверное, Титовы. Мы зимой переехали…
Никаких Титовых я не знал и, честно говоря, знакомиться с ними не собирался. Поэтому я спросил:
- А надо-то тебе что? Мама, это… вечером…
- Да я насос хотел одолжить, - перебил меня мальчик.
- Какой еще насос?..
- Да велосипедный… Мне колесо подкачать…
- Нет у меня насоса, - мрачно сказал я.
На велосипеде я не катался с тех пор, как протаранил соседский «мерин», царапины на котором матери пришлось покрывать половиной своей получки.
- Жаль, - огорчился мальчик, - а руки у тебя хоть можно помыть? А то я цепь поправлял. У нас резьбу сорвало, а слесарь все не идет…
- А, - равнодушно сказал я, показывая на дверь ванной.
Тут до меня начало доходить.
- Слушай, а вы ведь здесь раньше жили, да? А потом в Корею уехали, так?..
Он кивнул:
- Отец умер, и мы с мамой вернулись.
- Так я тебя помню! Наверное… - добавил я, всегда отличавшийся плохой памятью на лица.
Димка усмехнулся:
- Ну, я уж тебя точно помню.
- Трепло, - пренебрежительно отозвался о Димке мой лучший и единственный до сего момента друг Веня Карасев по прозвищу «Карась». – Языком треплет, треплет, наведет туману, все вокруг и очаровываются.
Я досадливо молчал. Незаметно Димка вошел в нашу жизнь, что радовало меня и настораживало Веню, привыкшего во всем быть первым. Он побеждал на олимпиадах, раньше всех сдавал контрольные, его хвалили учителя, и к нему даже приезжала тетка из комитета по образованию с предложением куда-то поступать без экзаменов. За пределами же школы Карась представлял собой классического изгоя. Если вы считаете, что человек не может одновременно быть евреем, близоруким и заикаться, то уверяя вас, что некоторым это с успехом удается.
Кроме этого, Веня был не просто евреем, он был полукровкой, второе его прозвище было «Иванов по матери», что, с точки зрения «конкретных пацанов», нередко встречавшихся нам во дворе, никак не умаляло, а еще больше подчеркивало его несомненные недостатки.
Как-то, возвращаясь из школы, мы столкнулись с предводителем местной шпаны Лехой Скелетом в окружении верных фаворитов.
Скелет бросил школу в 12 лет, с тех пор слонялся без дела, безуспешно пытаясь удержаться в различных ПТУ, нюхал клей, покуривал разное, но на игле, вроде бы, открыто не сидел, во всяком случае, от мамы, к которой привозили «путешественников» со всего микрорайона, таких данных не поступало.
- Мойша! – радостно возопил Скелет. – Здравствуй! Ты-то мне и нужен. У меня тут «кроссы» запылились. Почисть, а? А то языком все равно не пользуешься…
Карась усиленно делал вид, что сказанное не имеет к нему никакого отношения, но по ее напрягшимся скулам я видел, как тяжело ему это дается.
Его били уже три раза. Били несильно, без кровавой расправы, но его маме и этого было достаточно, чтобы пробудить от всесезонной спячки нашего участкового милиционера, который в итоге, устав от постоянного давления «гражданки Карасевой», поставил Скелета на законный учет.
Все это, конечно же, не добавляло ее сыну большой народной любви.
- Слушай, Скелет, что ты к нам вяжешься вечно, - безнадежно произнес я, - мы к тебе лезем, что ли?
- Какой я тебе Скелет, б…ь?! – возмутился Леха. – Я из тебя сейчас из самого скелет сделаю…
Фавориты услужливо заржали.
- Дай пройти, - спокойно сказал Димка.
Леха оторопело посмотрел на него:
- Ты что-то сказал?.. – он быстро оглядел Димку, видимо, ища, за что бы зацепиться, но не увидел явных дефектов, и конец фразы повис в воздухе.
- Я сказал, что ты загородил нам дорогу, а нам нужно пройти, - повторил Димка, поигрывая зажигалкой.
Я и не знал, что он курит, он никогда не курил при нас.
Скелет сделал быстрое движение, но Димка, также молниеносно среагировав, перехватил его руку. Фавориты вяло выдвинулись вперед, но Леха взглядом остановил их.
- Занимался?
- Было.
- К Коростылеву ходил?
- К Коростылеву пару месяцев. В основном дома.
- Где дома?
- В Корее, - пояснил Димка, - я там почти всю жизнь прожил. Наши школы – х…я по сравнению.
- Дык, ясен перец, - усмехнулся Скелет. – У тебя какой разряд?..
- Х-хорошие у тебя з-знакомые, - усмешливо сообщил Карась, когда мы отошли на безопасное расстояние. – К-контингент!
- Я считаю, что с любым человеком можно договориться, - с неудовольствием произнес Димка
- Даже с в-врагом?
- Любой человек может стать тебе как врагом, так и другом. Все зависит от обстоятельств, - тщательно выговаривая каждое слово, ответил Димка, видимо, повторяя сказанную кем-то фразу.
- Это что за херня? – поинтересовался я.
- Это слова моего учителя.
- Учителя ч-чего? – продолжал допытываться Карась.
- Восточных единоборств, чего. Ты же слышал наш разговор. Я занимался в Корее, долго. Потом бросил. Ходил здесь, но это уже не то.
- Умный у т-тебя был учитель.
- Не дурак.
- Как же он занимался, если он нарик? – меня больше интересовал другой вопрос.
- Он не нарик, - ответил Димка. – Нарики - беспредельщики, а у него есть тормоза.
- Это ты м-мне рассказываешь?! – взвился Карась. – Они м-меня один раз чуть не убили…
- Не убили же?
- Как в-видишь…
- Значит, смогли остановиться. Человек без тормозов не сможет…
- А почему ты бросил? – спросил я.
- Я не бросил, - я почувствовал в Димкином тоне маленькую, еле заметную, заминку, - я ж говорю, мы переехали. Кстати, - он повернулся к Карасю, - если б ты тоже куда-нибудь походил, они бы так себя не вели…
- Можно п-подумать, что т-ты не знаешь, что у м-меня астма, - проворчал Карась.
- У тебя еще и астма?! – Димка первый раз за весь разговор улыбнулся. – Ужас на х…й…
- Не в-вижу п-повода для шуток… - начал заводиться Веня.
Зашуганный улицей, в кругу безопасных для него людей он вскипал быстро, и градусы его накала зачастую крайне усложняли общение.
- Расслабься, - Димка снова начал щелкать зажигалкой, - я что? Я разве что? Я просто хочу сказать, что, если не поднимать ничего тяжелее «мыши», то потом вот так и будет…
- К-как будет?!
- Вот как-то так…
- Т-ты хочешь с-сказать, - окончательно рассвирепел Карась, - что я с-сам во всем виноват?..
- Ну, не то, чтобы сам…
- Прекратите этот гон, - попросил я, - уши от вас уже болят…
- Паша, утомился, иди в-вон на бульвар, попей п-пивка… - резко бросил Карась.
- Да пошел ты…
- С-спешу. Так я не п-понял, - снова обратился он к Димке, - ты мне что, п-пытаешься тут донести, что ч-человек сам виноват в своих п-проблемах?..
- Я тебе вообще ничего не пытаюсь… Я спокойно иду домой, а ты е…ь мне мозг, - вдруг разозлился Димка.
- Я тебе не… - хорошо воспитанный мамой, Карась замялся, - я р-реально п-пытаюсь понять.
- Блин! – Димка остановился. – Тут же не школа. Не физика с математикой. Просто учитель нам говорил: мы тоже несем ответственность за то, что с нами происходит. Наша картина, - как это сказать, - мира! И отколебись от меня, сделай великое одолжение.
- Ничего не понял, - признался я.
- А тебе, П-паша, и не надо… Т.е., - продолжал Карась, - если я с-считаю себя таким-то и таким-то, то и люди меня таким видят?..
- Ну, типа…
- Хорошо, но, если я б-буду считать, что у меня н-нет астмы, она же у меня от этого не п-пройдет?
- Про астму я ничего не знаю, - сказал Димка, закуривая и протягивая мне пачку.
- Астма – это не болезнь, - встрял я, сын врача-реаниматолога. – Это, как это… психологическое…
- П-психопатологическое, - передразнил Веня. – Самохвалов, ты м-мозг включать пробовал? Попробуй, м-может, поможет…
Димка усмехнулся.
- Вот. Видишь. Ты сам нарываешься, что нет?
- Я н-не…
- Блин, блин, блин! – Димка стукнул кулаком по фонарному столбу. – Я тебе что, гуру? Почитай Инет. Короче. Люди, они, это… реагируют не на то, что у нас снаружи, а не на то, что у нас внутри. Т.е., если ты кого-то боишься, он это чувствует…
- Как собака? – спросил я.
- Ну, типа. А ты, Карась, всего боишься. Ты вечно напрягаешься. Ты напрягаешься даже, если к тебе просто подходит на улице чувак. Не факт, что он будет тебя кончать. Совсем не факт. Но ты напрягаешься. И всякое чмо это чувствует. Все, я все сказал.
- Какой ты н-наблюдательный, - усмехнулся Веня.
- Да нужен ты мне больно, наблюдать за тобой! Просто, я же много дрался, я привык смотреть на людей по-другому. Видеть, что от них можно ожидать. Это ж не просто ногами махать, это искусство. Ну, что, по пивку? – он с хрустом потянулся. - Жара, сил никаких нет…
- У м-меня н-нет денег, - сказал Веня.
На его лице читалась мучительная борьба, видимо, он никак не мог переварить информацию, полученную от Димки.
У меня тоже не было денег.
Димка начал копаться в карманах, и в этот момент я услышал голос Вениной мамы. Она стояла возле подъезда с пластиковым пакетом, через который просвечивали упаковки с лекарствами.
- Мальчики, - спросила она, - вы что-то потеряли?
Я незаметно толкнул Димку в бок. Он коротко кивнул.
- Б-билет на автобус, - ледяным тоном сказал Карась.
- На какой автобус? – всполошилась его мама.
- Автобус, в-везущий на с-станцию «жопа»…
- Вениамин! – она явно была шокирована. – Иногда твои шутки приводят меня в полное замешательство…
«Меня тоже», - с некоторым удовлетворением подумал я.
- А ты, вероятно, Дима? – она повернулась к нему. – Веня мне про тебя много рассказывал.
- Мама! – Карась сжал кулаки так, что костяшки пальцев побелели. – Бабушка, н-наверное, ждет в-валокордин.
- Бабушка в поликлинике, ты прекрасно об этом знаешь, - ответила мама, все еще разглядывая Димку. – Дима, Паша, - она, наконец, заметила в его руке пачку «Явы», - я надеюсь, вы не предлагаете Вене курить с вами? При его заболевании это категорически не показано…
Карась заскрежетал зубами, мне даже показалось странным, что она этого не услышала.
- Д-дура! – вырвалось у него, когда его мама скрылась в подъезде.
Димка пожал плечами:
- Да ладно тебе. Нормальная мать, они все парятся…
- Дай с-сигарету!
- А ей что скажешь?
- Что р-рядом стоял…
- Врать-то как-то не очень, - Димка посмотрел на свои окна, и я заметил, что они покрыты слоем многолетней грязи. «Странно, - подумал я, - ведь давно въехали».
- А ты ч-честный? – снова начал закипать Карась.
- Не знаю, своей я не врал…
- Почему не «врал»? – спросил я.
- Ну, не «вру»…
- Учитель говорил, что люди видят тебя таким, каким ты видишь сам себя. Видишь сильным, будут бояться. Видишь красивым, будут любить. Понял теперь?
Димка, покрутившись на турнике, повис на перекладине.
- Почему же ты ему не объяснил? – поинтересовался я.
- А он хочет слушать? Он привык побеждать на олимпиадах, ему и в жизни хочется побеждать. Только в легкую. Не напрягаясь.
- Победишь тут, - хмыкнул я, - с его-то проблемами…
- А что? – Димка сел рядом со мной на бревно. – И такие побеждают. Суворов, говорят, хилым был…
- Это кто? – спросил я.
- Блин, Паша, иногда мне кажется, что Карась прав. Нельзя в Инете только порно глядеть…
- Я не гляжу порно, - возмутился я, чувствуя, как краска заливает мои щеки.
- Это кто там глядит порно в Инете? – к нам, покачивая бедрами, приближалась Оля Кононова. – Паша, - она остановилась, глядя почему-то на Димку, - у вас нет жвачки? Мне заесть, чтобы дома табаком не пахло...
- Одну? Две? – Димка протянул ей пачку «Орбита».
- Ой, а можно три? – она понизила голос, и я почувствовал, как мурашки пробежали у меня по спине. – А то я так боюсь, что мама узнает. А девчонки подбили…
- Легко.
- Не подавись, - глупо улыбнулся я, до сей поры пребывавший в глубокой уверенности, что с девчонкой можно разговаривать исключительно насмешливо-пренебрежительным тоном.
Оля не ответила. По-моему, она вообще не слышала, что я произнес.
- А ты из 8-го «А», да? – спросила она Димку, присаживаясь на бревно.
- Из 8-го «Б».
- А я из «Г».
- А я знаю, я тебя на школьном концерте видел. У тебя еще такой бант на кофте был…
- Ну, да! А тебя как зовут?..
Они сидели так близко друг к другу, что я почувствовал себя лишним, достал мобильник и начал играть в «игрушку». Я уже дошел до второго уровня, когда они, наконец, наговорились.
- У нее есть кто-нибудь? – спросил Димка, когда Оля скрылась из виду.
- В смысле?
- Ну, парень? Встречается с кем-то?.. – Димка произнес это, опустив глаза, впервые за все время, что я его знал, я заметил в нем некоторое смущение.
- Да у нее много…
- Шалава? – он дернул подбородком.
- Почему сразу «шалава»? – я, которому Кононова точно также являлась в постыдных подростковых снах, был чрезвычайно возмущен этим эпитетом. – Просто нравится она… Многим.
- А, - Димкино лицо, которое уже приобрело мечтательное выражение, вдруг стало жестким. - Ну, пошли, еще «домашку» делать, черт бы ее забрал…
- Мам, тебе нравится Димка? – спросил я в один из тех редких случаев, когда мы ужинали вместе.
Она одарила меня долгим взглядом.
- Что ты хочешь услышать, Паша? Насколько ты помнишь, я никогда не влияла на твой выбор друзей.
- Ну, ты же говорила, что тебе не нравится Карась… в смысле, Венька, - я уже жалел, что задал этот вопрос.
- Я всего лишь донесла до тебя свое мнение, - слово «свое» она выделила нажимом, - о том, что Вениамин трусоват и склонен к предательству.
- Димкин учитель говорил, что к предательству склонен любой, - вырвалось у меня.
- Ой, ли?.. – она встала, чтобы дорезать хлеб, и я невольно залюбовался ее сильными, уверенными движениями.
- Ну, я так понял, - поправился я.
- Ты понял, - мать подвинула ко мне горбушку. – Ты понял. Именно ты. Не факт, что так было сказано на самом деле.
- Блин, мама, - вырвалось у меня, - с тобой вообще можно поговорить по-человечески…
- Во-первых, - она доела суп и закурила, она никогда не курила в квартире, и я понял, что у нее был особенно тяжелый день, такие дни у нее бывали пару раз в году, при аварийной посадке самолета и в других подобных случаях, - во-первых, - повторила она, - следи за выражениями…
- Ты сама материшься! – парировал я.
- Я матерюсь? – она рывком сгребла посуду со стола. – Да, я матерюсь. Когда у меня на руках умирает от «передозировки» 15-летняя девочка, твоя ровесница. Девочка, которая могла быть жить, влюбляться. Рожать детей. Или, когда мне привозят с остановкой сердца другую девочку, которую изнасиловали трое нелюдей, и она, когда я делаю все возможное, чтобы вытащить ее с того света, говорит мне, что она все равно не будет жить. Потому что она не хочет жить. Тогда я матерюсь, да. А не тогда, когда говорю о погоде. Есть разница?
- Есть, - признался я.
Иногда я представлял себе, что у меня Другая Семья. Там, где есть папа, дедушка, бабушка, сестра и братья. Там, где помнят о том, когда ребенок встал, пошел, когда у него выпал первый зуб. Другая Семья была у Карася, возможно, он и спасался ее наличием, иначе бы ему было не выжить в столь недружелюбном к нему мире. Но и там было не все гладко. Однажды, когда я зашел к нему делать уроки, и бабушка посадила нас пить компот, я заметил, что с ним никто не разговаривает. Все просто смотрят на него, как сквозь стену. Молчание висело в комнате, словно облако дыма в накуренном месте. Оказалось, так они наказали его за то, что накануне мы катались на открытых платформах грузовой «железки», проходящей за нашим домом, пока нас соседка Карасевых не заложила нас его бабушке.
Меня не наказывали. Мать просто рассказала мне, как выглядят люди, попавшие под поезд. Показала цветные иллюстрации из медицинского справочника. Подробно описывала страдания тех, кто лишился конечностей. Мне было 7 лет.
Ночью меня трясло, я не мог уснуть. Мне мерещились фантомные боли и страшное слово «ампутация». В нем мне виделась какая-то окончательность. То, дальше чего уже не было пути.
«Есть две грани, - однажды при мне кому-то сказала мать. – Первая, это та, зайдя за которую, ты думаешь, что возврата уже нет. Но это ты так думаешь. На же самом деле, -ценой титанических усилий, - но ты можешь вернуться. И есть другая. Зайдя за нее, ты уже не повернешь назад, как бы тебе этого не хотелось. Так в реанимации. И так же в дружбе и в любви».
- Ты обратил внимание, в чем она пришла сегодня? – спросил я у Карася.
Мы сидели на детской площадке, мамаши с детьми разошлись на дневной сон, и карусель была в нашем полном распоряжении.
- Если ч-честно, - сказал Веня, - я ее не р-разглядывал. Я б-банально торопился в б-буфет. П-пожрать.
- Такая майка на бретельках. И без лифчика, все видно было…
- И ч-что?..
- Да ничего, прикольно. Скажешь, не хотел бы ее потрогать? – я с усмешкой посмотрел на него.
Он пожал плечами.
- Обыкновенная б-блондинка. Не люблю б-блондинок. Мне б-брюнетки больше нравятся…
- И со шнобелем, - ехидно добавил я.
Карась вскинулся, но адекватно отреагировать не успел, потому что к нам неожиданно подошел объект разговора. С Димкой.
Димка сел на сидение, Оля пристроилась у него на коленях.
- Р-разврат, - громко прокомментировал ситуацию Веня. – Средь б-бела дня. Д-дети смотрят. Ужас…
- А тебе, Карасев, завидно, - огрызнулась Оля. – Чужое счастье глаза колет.
- Да я, м-может быть, в-вообще мужчин п-предпочитаю! - Веню иногда серьезно заносило.
- Во-во!
- А что, с-скоро браки узаконят, б-будет нам раздолье!
- На Пашке женишься?
- Больно н-надо, я себе л-лучше найду…
Димка расхохотался:
- Ну, вот что человек несет! Вы мне лучше скажите, завтра тогда во сколько?
- Куда в-во сколько? – Карась попытался крутануть карусель, но Димка притормозил ее ногой.
- Ну, блин, память, что ли отшибло! Мы ж на канал договаривались, я, ты, Пашка, Оля…
- На к-какой еще к-канал? Что-то я не д-догоняю…
Я смотрел на него в изумлении, ибо отчетливо помнил, что мы договорились ехать на канал. Загорать, купаться, все такое прочее…
- Пашка, скажи, был разговор? – Димка, подвинув Олю, в упор поглядел на меня.
- Был. Вроде бы, точно не помню, - выкрутился я.
- Понятно, - протянул Димка. – Я, значит, откладываю, блин, дела, чтобы с ними, блин, а они… Ну, ладно, я все понял. Да по хрену мне, одни съездим, даже лучше…
- Естественно, - тихо сказал Карась.
- Что естественно? – у Димки ходили желваки.
- Я п-просто хочу с-сказать, что мы не д-договаривались о т-таком составе…
- А чем тебе состав не нравится? – изумился Димка.
- Т-тем, что он с н-нами не с-согласован…
- А ты что, главнокомандующий, чтобы с тобой состав согласовывали? – ощетинился Димка.
- А надо т-только с т-тобой?
Я в удивлении переводил взгляд с одного на другого.
- Мудак ты, Карасев, - резюмировала Оля, вставая с Димкиных колен. – Пойду я, - она обращалась конкретно к нему, в упор не замечая сидящего рядом Веню, - мне сестренку из садика забирать.
- Пиши, звони. Сигнализируй, короче, - он легонько коснулся губами ее щеки, в жесте не было ничего сексуального, но я ясно увидел, как Венины глаза наполняются свинцовой тьмой. Если бы взглядом можно было убивать, Димка бы вряд ли ушел с поля боя целым и невредимым.
- Я не понял, что конкретно тебя не устроило, - Димка, видимо, волнуясь, начал говорить, не по-русски растягивая слова. - В чем проблема, а? Ты точно также имеешь право приводить кого угодно, хоть девку, хоть парня, хоть козу Машку, мне по херу. Если тебе не нравится конкретно она, объясни это так, чтоб я понял.
- Мне не н-нравится, что м-меня держат за л-лоха,- со странным спокойствием произнес Карась. – В твоем раскладе.
- Да нет у меня никакого расклада! – взорвался Димка. – Паранойю лечь надо, если что. Я еще раз, - он начал отковыривать краску с карусели, - для тех, кто просидел все это время в танке, объясняю, что ты тоже имел право. Если же тебе некого с собой взять, это уже не мои проблемы, Карась…
- Не н-называй меня т-так!
- Раньше тебя это устраивало, - заметил Димка, - сейчас нет. Что тебя не устроит в следующий раз?
- М-меня не устраивает, что м-меня держат за л-лоха, - Веня продолжал идти по заданному курсу.
- Да никто не держит тебя за лоха! Не держи себя сам за лоха, никто тебя держать не будет!
- Твоя т-теория не выдерживает н-никакой критики…
- Да мне насрать, что она выдерживает, а что нет! Мне просто реально надоело слушать тупые предъявы! То, что я сижу тут с вами и распинаюсь, это просто потому что… Не важно, короче, почему это, я пошел. Бай-бай, Веничка, желаю успехов в труде и личной жизни. В личной жизни особенно.
Я, наконец, понял причину Димкиного сарказма. К нам, окруженный свитой, приближался Скелет.
Веня сделал какое-то странное движение, словно хотел спрятаться внутрь карусели. Скелет довольно заржал:
- Мойша, ты мой сладенький! Ну, чем ты меня сегодня порадуешь? Ты уже научился делать…
- Пошел ты, – вдруг громко и довольно отчетливо сказал Веня и добавил слово, которое, как я выучил с малолетства, в «конкретном» разговоре использовать было крайне нежелательно, - к-козел.
Леха посмотрел на него взглядом ученого, обнаружившего новый подвид инфузории. Которая еще и разговаривает.
- Слушай, Мойша, мы ведь тебе еще больно не делали. Сделать, ага?
Вдруг он заметил Димку.
- О, Димастый, ты почему не научишь своего кореша культурно разговаривать? Мне придется.
- Ну, учи, - сказал Димка, поднимаясь с карусели.
Я смотрел на него в шоке.
- Видишь, Мойша, даже твой кореш догнал, что ты штопаного гондона не стоишь, - назидательно произнес Скелет. – Ну, что, делать больно, или так извинишься?
Чувствовалось, что у него хорошее настроение, и он никуда не торопится.
Веня попытался ударить своего мучителя. Я дернулся, чтобы прийти ему на помощь, но Скелет остановил меня, казалось, всего лишь взмахом руки, отчего я согнулся пополам и начал лихорадочно глотать воздух.
Никто из Лехиных дружков даже не пошевелился.
- Сейчас мы будем играть в гестапо, - радостно произнес Скелет, выламывая Венину руку под неестественным углом. – Ты будешь Зоя Космодемьянская или как там ее звали…
- Лех, может не надо, - подал голос один из «пацанов» рядом. – Его мамаша потом опять всех з…т. А меня и так из школы выгоняют…
- Кому не нравится – свободен, - разрешил Леха. – Не, Самохвалов остается, - добавил он, и, несмотря на мое сопротивление, локти у меня оказались прижатыми к туловищу вторым «пацаном», - ему полезно посмотреть будет.
- Чтоб ты с-сдох, м-мразь! – истерично выкрикнул Веня и добавил пару отборных матерных ругательств.
- Во дают, «ботаны», - восхитился Скелет, нажимая Карасю куда-то в область локтя, и тот издал протяжный сдавленный стон. – Ну, что, повторяй за мной…
- Лех, - сказал первый «пацан», - мне брат рассказывал, так и без руки оставить человека можно. Ты прикинь, что будет? Его мамаша…
- Да имел я его мамашу! – Скелет, не выпуская Веню, развернулся к нему. – Я что, полный дебил, не понимаю, как надо?..
- Полный, - бесстрашно сказал я и тут же получил неслабый удар по затылку.
- Самохвалов, закрой хавальник. Ты живешь, потому что твоя мать моего братана вытащила, когда он денатурата обожрался, - задумчиво произнес Леха, снова нажимая Вене на руку.
- Ты что делаешь, ты ж сломаешь, всей потехи кот наплакал! – с возмущением произнес первый «пацан». – Что ты вообще к ним привязался, пошли б лучше сейчас палатку озадачили…
- За палатку посадят, а за этого мудака нет, - резонно парировал Скелет. – Подожди, сейчас прикольно будет. Повторяй за мной: «Я, мудак е…й, прошу прощения…»
- Он просит, - горячо подтвердил я, одновременно пытаясь двинуть хоть кому-нибудь из троицы, - он извиняется, он так больше не будет и вообще, мы пойдем, ага?
Леха покачал головой, снова занявшись Вениной конечностью, от чего он закричал так, что я понадеялся, что в окошко высунется какая-нибудь из молодых матерей, которой мы помешали укладывать младенца. Но тщетно.
- Повторяй за мной… - снова начал Леха.
Венины крики перешли в хрип.
- Э, ты легче там, - забеспокоился уже второй «пацан», - кони двинет, в колонию загремим…
- Все кони двинем, - философски заметил Леха, чуть ослабляя хватку.
Самое ужасное в этой ситуации было то, что мы ничего не могли сделать. Нас было двое, а их трое, и весовые категории несоизмеримы. «А ведь с Димкой бы мы, пожалуй, справились», - в отчаянии подумал я и вдруг заметил его самого, стоящего невдалеке от нас, возле палатки с прохладительными напитками, которая, видимо, и являлась предметом интереса лихой компании.
Сломленный Веня повторял за Скелетом слова извинений, выстроенные в длинную матерную тираду. Заикание не позволяло ему достичь предельной четкости произношения, и несколько раз он начинал сначала. На четвертом круге Леха милостиво махнул на него рукой.
- Больно? – спросил я Карася.
Не ответив, он достал из кармана джинсов носовой платок и начал протирать им очки. Он делал это так долго, что, наблюдая за этой манипуляцией, я не сразу заметил, как к нам подошел Димка.
- Ну, что, - вполголоса произнес он. – Справились?
Веня смотрел сквозь него, и я почему-то вспомнил их семейное распитие компота.
- Вот я х-хочу, чтоб т-ты з-знал, - он говорил тоном зомби из «ужастика», - сейчас ты разворачиваешься и… идешь… на х…, - голос у него сорвался. - И в-все желающие, - он повернулся ко мне, - могут п-присоединиться.
- Я просто хотел, чтоб ты понял… - начал Димка.
- Ну, я п-понял, да…
- По ходу ты не то понял… Просто, вот не бывает так, что, когда я тебе нужен, беги, выручай, а, когда нет, то и вали в жопу. Не бывает так, - твердо повторил Димка. – Или-или.
- С-согласен, - Веня водрузил очки на нос. – П-пошли, Пашка. Впрочем, у т-тебя есть свобода в-выбора. Выживает с-сильнейший, к-как-то так, да?..
- Просто… - снова начал Димка. – Да, б…ь, послушай меня!..
- Я т-тебя слушаю…
- Т.е. ты считаешь нормальным, что я нужен вам только тогда, когда вам от меня что-то надо? Там защитить от кого-то типа?.. А так нет?..
- Ну, д-да, как-то так. А з-зачем еще друзья? – казалось, искренне изумился Веня. – Только, к-когда что-то м-можно поиметь…
- Ну, и х…ю ты несешь! – запоздало возмутился я. – А ты тоже, блин, хорош, в…ся, - повернулся я к Димке. – Втроем мы справились…
- Это тебе так кажется, - сказал Димка.
Он развернулся и пошел в сторону бульвара.
- Вот сволочь! – вырвалось у меня. – Разве это по-пацански?..
Веня промолчал.
- Паша, - грудь у Оли тяжело вздымалась, видимо, она бежала, догоняя меня, - что у вас там случилось?
- Где?
- «Хде»? – передразнила меня Кононова. – У вас с Димкой.
- А что?
- А ничего. Просто ему и так тяжело, а еще и этот волну гонит, - она показала глазами на Веню, ждущего меня под автобусным расписанием, - что он ему подлянку кинул. Надоел уже вообще. Орет на всех углах.
- А что ему тяжело? – я сбавил скорость, подстраиваясь под ее шаг.
- А ты что ничего не знаешь? – Оля округлила глаза. – Ну, вы, ребята, даете, о чем вы между собой разговариваете: как девке под юбку залезть? Или о компьютерах?
- О чем надо, о том и разговариваем, тебя не спросили, - оборвал ее я.
- Ой, Самохвалов, - она поморщилась. – Как вот здесь, так ты врубаешься. А перед Скелетом сразу зассал…
- А ты перед Скелетом не ссышь? – огрызнулся я.
- А что его бояться? Мой отец с его отцом, дядей Юрой, в одном цехе работают. Он в принципе нормальный, только шума от него много. И это… с веществами балуется…
- Так что – тяжело? – я попытался переключить ее внимание на более интересный для меня момент.
- Господи, друг называется! Мать у него больная. Врачи говорят, недели две не больше. Онкология, четвертая стадия с метастазами. Больницы отказались, у нее еще прописки нет, только временная регистрация… Димку жалко, ты не представляешь, какой это ужас, возле нее сидеть…
- А ты сидела?
- Сидела, да, пока он ходил куда-то. Там с завещанием что-то. Она не оформила, как полагается…
- Так он несовершеннолетний…
- И это тоже…
- Почему же он не сказал? – вырвалось у меня.
- Дык, вы разве его спрашивали?.. Вас только свои проблемы волнуют, особенно этого... – она ткнула накрашенным ногтем в сторону остановки. – Просто на себе задвинут. Нет, чтоб помочь хоть где. Там в доме срач по колено. Тетка какая-то приходит, убирается за деньги, хрен как…
- Каждому воздается по делам его, - со значением произнесла мать.
- Это еще откуда?
- Из «Одноклассников», - она раздраженно отжала в ведро половую тряпку. - Священное Писание. В твоем возрасте я уже знала такие вещи.
- В моем возрасте тобой занимались, - я смахнул с обеденного стола крошки, надеясь, что она этого не заметила. – Бабушка давала взятку, чтобы ты поступила в Первый медицинский.
- То, что бабушка давала какую-то взятку, это личные домыслы твоей сумасшедшей тети Сони и ее не менее невменяемого мужа. Бабушка давала взятку! Бабушка не знала, в какой школе я учусь, - мать яростно задвигала шваброй.
- Ну, и что ты хочешь сказать? – я облокотился об обеденный стол, чтобы не перегораживать ей дорогу. – Причем здесь это вообще? Я хотел узнать у тебя с медицинской точки зрения.
- С медицинской точки зрения эта женщина - не жилец. С медицинской точки зрения твой друг Дима, по-видимому, нарушает закон, делая ей инъекции наркотических препаратов. Но это уже не моя зона ответственности. Она умрет, рано или поздно, она все равно умрет. Насколько я понимаю, другой родни у него в Москве нет…
Я молчал.
- Паша, - попросила мать, - выйди из ступора.
- Почему ты орешь? – разозлился я. – Почему ты на меня всю жизнь орешь?
- Я не ору. Я просто не люблю людей в ступоре. Я рассказывала тебе, что такое землетрясение в горном районе?
- Четыреста тысяч пятьсот раз.
- Отлично, значит, ты все помнишь. Вот там каждая минута врача, потраченная не по делу, приводила к смерти, по крайней мере, одного человека.
- Это была уже не ваша вина…
- Нет! – мать выпрямилась. – Это наша вина, каждая не спасенная нами жизнь лежит на нашей совести. И, когда мы придем туда… - она подняла указательный палец вверх.
- Там никого нет, - усмехнулся я.
- Есть! – торжествующе сказала она. – Так вот, когда мы придем туда, с нас спросят за все, что мы сделали. Абсолютно за все.
- А причем тут Димка, - не понял я.
- Я не хотела тебе рассказывать, ты дружишь с ним, во всяком случае, дружил, - она пристально посмотрела на меня, но я выдержал ее взгляд. – Они же жили здесь раньше. Ты знаешь, у меня была еще дочка…
Я нехотя кивнул. Я не любил эту тему, она приводила мать в совершенно уже безумное состояние.
- И она заболела…
Это я все тоже прекрасно помнил.
- И тогда я пошла к нему…
- К кому?
- К его отцу. И я просила, что просила, я умоляла его об операции, - даже не вне очереди, Боже упаси, я не хотела, чтобы по нашей вине страдали другие дети, - но хотя бы в очередь, в очередь, а ее все сдвигали и сдвигали, - мать глухо зарыдала, - а он…
- Что он? – я тронул ее за плечо.
- А он сказал…Он назвал сумму… В «евро»… У нас не было такой суммы… Даже, если бы мы продали все…
- Он был хирург? – спросил я.
- Он был чиновник. Минздрава. И Катя умерла… Она умирала долго, и я вместе с ней… А теперь…. Теперь – вот так, - она снова показала на потолок, но я понял, что она уже имеет в виду не Бога.
Я проснулся от звонка в дверь, долгого, настойчивого, с переливами. На часах было 4.30 утра. Мать, наскоро запахнув халат, заглядывала в глазок.
- Кто там?
- Анна Львовна! Отройте! – голос был Димкин, только какой-то странный, словно обладатель голоса нечетко понимал, в каком измерении он находится.
Мать распахнула дверь.
- Анна Львовна! – Димка влетел в коридор и резко остановился, зажмурившись от яркого света. – Маме очень плохо! Пожалуйста, пойдемте!
- Куда я должна идти? – спросила мать, не двигаясь с места.
- Анна Львовна, пожалуйста, сделайте укол. Я знаю, Вы можете. У Вас есть. Мне рассказывали. Ангелина…
- Ангелина несет сумасшедший бред! – мать, по своему обыкновению, начав кричать, на ходу понизила голос. – У меня никогда ничего не было из того, что не продается в свободном доступе.
- Анна Львовна, я Вас умоляю! Я заплачу, сколько надо, сколько угодно, пожалуйста…
- Мальчик, ты, наверное, ошибся, - у матери было непроницаемое лицо. – Я могу поставить димедрол. Анальгетик. Да ты и сам, наверное, уже можешь…
Он кивнул.
- Но у меня нет ничего из того, что ты просишь. Понимаешь, ничего…
- Анна Львовна, я прошу Вас, она больше не может терпеть…
- Я понимаю, вызывай «скорую»…
- «Скорая» не поедет…
- Как это, «скорая» не поедет! Они обязаны!..
- «Скорая» едет к нам по 40 минут. Они спрашивают, что, и потом по 40 минут тащатся…
- Б…и, - довольно громко произнесла мать.
- Да. Анна Львовна, я Вас умоляю!.. У Ангелины больше нет, - он схватил мать за руку, но она ее вырвала.
- Дима, ты не понимаешь, что ты у меня просишь. Если ты проговоришься где-нибудь, хоть где, меня посадят в тюрьму. А Пашу отдадут в детский дом…
Меня передернуло от ее спокойного тона.
- Анна Львовна! Ну, хотите, хотите, я на колени перед Вами встану, - он действительно опустился перед матерью на колени.
- Нет! – заорала она. – Нет! И встань немедленно! Прекрати унижаться…
- Я знаю, - Димка заплакал. – Вы потому, что он с вами так. Но она ничего не знала. Она узнала потом.
По материному лицу я понял, что эта информация не была истинной.
- Скорая бы уже приехала, - сказал я, чтобы не сидеть в углу тупым истуканом.
Мать бросила на меня испепеляющий взгляд.
- Иди, - быстро, словно боясь передумать, сказала она. – Я подойду через 30 секунд. Но только один раз. Ты понял меня? Один раз. Больше никогда, хоть проползи весь микрорайон на коленях. Ты понял меня?
- Больше не понадобится, - вставая, сказал Димка.
- Ты понимаешь, что ты творишь, Дима? – спросила мать.
Мы сидели у Титовых на кухне. Димка курил одну сигарету за другой.
- Что?
- Ты мучаешь ее и мучаешься сам. Если бы ты не устроил мне истерику, к утру все было бы уже кончено.
- А теперь? – он провел рукой по глазам, вытирая слезы.
- А теперь все в руках Божьих…
- А он есть? – Димка с недоверием посмотрел на нее.
- Есть.
- А, если он есть, почему он допускает такое? – он махнул рукой в сторону спальни.
- Он допустил еще Бухенвальд и Освенцим, - усмехнулась мать. – Войны и революции. И, тем не менее, он есть. Просто он такой…
- Я не хочу верить в такого Бога…
Мать развела руками.
- Это твое право.
- Ты знал? - спросил я.
Он кивнул.
- Она мне сама рассказала. Когда еще могла говорить. Она не могла понять, как Вы допускаете нашу дружбу, - он посмотрел на мать.
- Это Пашин выбор, - сказала она, - а не мой.
- У него есть кто-нибудь? – спросила мать, заваривая нам чай. – Кто-нибудь из родных?..
- Тетка в Твери. Вроде бы, - я поймал себя на мысли, что, пожалуй, совсем ничего не знаю о Димке.
- В Твери… - задумчиво проговорила она. – Ему учиться надо, у него голова светлая.
- В Твери тоже учатся, - настороженно заметил я, не понимая, куда она клонит.
- Ты бы хотел учиться в Твери? – поинтересовалась мать, и, не дав мне ответить, продолжила. – Вы же друзья с ним, или я ошибаюсь?..
- Не знаю, - честно сказал я. – Вообще-то он нам с Карасем подлянку кинул, - я осекся, но она, вопреки обыкновению, даже не обратила внимания на мой лексикон.
- Какую еще?..
Я рассказал ей случившуюся историю. Рассказал, естественно, преувеличивая свой личный вклад, но она вряд ли это заметила.
- Значит, он считает, что его не уважают? – спросила мать.
- Ну, да…
- Вот за что я не люблю твоего «Карася», как ты его называешь, - мать потрясла чайником, выколачивая остатки заварки, - так это за то, что он вечно считает, что все его должны уважать просто так…
- А разве ты не говорила, что любой человек заслуживает уважения? Даже бомж в подземном переходе?.. – вконец запутался я.
- Я говорила, да. Я говорила, что каждый человек априори заслуживает уважения. Знаешь такое слово?
- Ты меня, вероятно, совсем за идиота считаешь? – вдруг разозлился я.
Все время выходило так, что она была права, а все вокруг, я, в особенности, не дотягивали, не соответствовали, терялись на ее фоне…
- Я ни за кого тебя не считаю. Я прихожу к выводу, что я вообще не знаю своего сына…
- Почему это? – удивленно спросил я.
Мне-то казалось, что она и мысли мои прочитать может. Если захочет, конечно.
- Почему? Тебе уже 15 лет, Паша, - мать ополоснула чайник под краном. – А я так и не пойму, что ты за человек… Что ты хочешь, к чему стремишься…
- Ты р-ренегат, С-самохвалов, - сообщил мне Карась, когда мы вместе возвращались из школы.
- Это еще кто? – попытался отшутиться я, но он явно не был склонен к легкомысленному настроению.
- П-предатель, - Веня долбанул ногой по пустой банке из-под пива, и она со звоном отлетела в сторону. – Ты п-продолжаешь т-тусоваться с Титовым, а я, по-моему, ясно в-выразился…
- Скажи, Венька, - перебил его я, - вот какие у тебя в жизни приоритеты?..
Карась подозрительно скосил на меня глаза.
- Причем з-здесь это в-вообще?..
- Ну, вот интересно мне… - я все еще находился под впечатлением разговора с матерью.
Карась надолго задумался.
- Ну, н-не знаю… Как у в-всех: карьера, д-достижения. С-семья…
- Семья?.. – усмехнулся я. – Жена в смысле, дети?..
- А что т-тут н-ненормального? – ощетинился Веня. – И вообще…
- Ты так говоришь, потому что ты видел ее, семью эту, - вырвалось у меня.
Досада, которую я пытался все это время запихать на дно сознания, снова всплыла на поверхность.
- Иногда м-мне кажется, что л-лучше бы не в-видел, - мрачно ответил Веня.
Он вдруг остановился перед аптекой и начал говорить быстро и сбивчиво.
- Эта к-коза, - я понял, что он говорит о матери, - с-собирается отвести меня к п-психологу!.. По ее мнению, я с-слишком н-нервный…
- Она права, - подтвердил я.
- А это не т-твое собачье… - Веня сдержался. – И в-вообще, она с-считает, что со м-мной что-то не так, потому что меня все к-кидают, н-начиная с детского сада.
Он метнул на меня выразительный взгляд, подбрасывая вторую банку.
- Я тебе не кидал, - обиделся я.
- Это в-вопрос времени, Самохвалов, - усмехнулся Карась. – В к-конце концов, ты же п-продолжаешь т-таскаться с Титовым…
- У него мать умирает, - неохотно произнес я.
Димка в категорической форме запретил распространять информацию.
- П-прямо уж т-таки и умирает? – скривился Веня.
Было видно, что ему заметно не по себе.
- Реально!.. Это, метастазы… в четвертой стадии, - я попытался воспроизвести информацию, полученную от Оли.
Карась надолго замолчал. Воспользовавшись паузой, я поинтересовался:
- Слушай, Венька, вот ты мог бы кого-нибудь простить?
- Д-димку, что ли? – он уже собрался залезть на потолок, но я вовремя его остановил.
- Да причем здесь Димка!.. Вообще кого-нибудь…
- Да к-кого, блин?! Долго м-мы будем под м-моим балконом с-стоять?.. – я и не заметил, как мы подошли к дому.
- Кого-нибудь важного…
- Ты в-вот с-серьезно сейчас? – Веня покосился на балкон, на который любила выглядывать его бабушка с ценными указаниями.
- Ну…
- А д-друзья, по-твоему, это н-неважно? – вскинулся Карась.
- Ну, важно, да, но… - я никак не мог сформулировать мучивший меня вопрос. – Ладно, проехали. А чего ты, кстати, на него так взъелся? – я достал из кармана мамины сигареты и под выразительным взглядом Вени засунул их обратно. – В смысле, изначально…
- Т-ты что, совсем тупой? – злобно поинтересовался Карась. – Ты что, не п-понимаешь, что он ее л-лапал на глазах у в-всех? Д-демонстрировал, п-понимаешь, тут свое п-превосходство. Какой он в-весь крутой, п-понимаешь…
- Да ладно тебе! – усмехнулся я. – Не лапал он никого, он в щечку ее чмокнул. Не целовался ни с кем, что ли, разницы не видишь?..
- А т-ты целовался?.. – вконец разозлился Веня, но продолжить не успел, потому что с балкона раздался ожидаемый окрик: «Вениамин, ты идешь обедать, или тебе отдельное приглашение присылать?», и он, не попрощавшись, скрылся в подъезде.
- Сегодня приходила баба из опеки, - сказал Димка, усаживаясь на подоконник.
- Ну, и что?.. – я обвел взглядом комнату.
Она оказалась больше и светлее, чем увиделась мне ночью. Стены были увешаны диковинными картинками, изображавших людей в длинной одежде со странными прическами. На письменном столе валялись уже ненужные ампулы из-под обезболивающих: мама, прибиравшая в доме после похорон, почему-то оставила там все, как есть, и теперь они резали глаз, напоминая.
- А то, что она будет оформлять меня в детский дом. В Саратов… - он распахнул створки окна до предела, и в комнату ворвался порывистый ветер, круживший на улице листву: надвигалась гроза.
- Почему в Саратов? – удивленно спросил я.
- Почему-почему? – задумчиво сказал Димка. - Какая разница? В Саратов. Ни в Саратов. На хер…
- У тебя же тетка… - начал я.
Димка резко повернулся:
- Нет у меня никакой тетки!.. Я наврал, если что.
- Зачем?.. – удивился я.
- Какая разница, зачем? Кому какая разница?.. – он придержал рукой створку окна, чтобы не закрылось.
И я вдруг понял, что он чувствует то же, что я почувствовал в далеком детстве, когда, играя во дворе, забежал домой, порезав палец, и, ища в шкафчике в ванной перекись, вдруг наткнулся на пожелтевшую от времени фотографию. На ней белокурая девочка лет 6 держала меня на коленях, сидя на качелях, а рядом стояла мать, молодая и красивая, чем-то похожая на Олю Кононову, каковой она являлась в мои сны. Мать улыбалась тому, кто ее фотографировал, и девочка тоже улыбалась, и только я хмурил лоб, явно недовольный тем, что меня заставляют позировать.
Я убрал фотографию на место и никогда не спрашивал у матери, отчего она ее прячет. Но с тех пор, помимо мыслей о Другой Семье, в моей душе появилась мысль о Встрече.
Отец бросил нас. Бросил меня, двухлетнего, еще не успевшего даже осознать сам факт его существования, Катю, с диагнозом «острый лейкоз», умирающую в городской больнице, мать, сидевшую на транквилизаторах. Однажды я услышал, как она говорила сестре, что только наличие меня удержало ее от того, чтобы открыть четыре конфорки с газом, и я так и не понял, было для нее это спасением или проклятием.
«Когда-нибудь я встречу его, - думал я. – Когда-нибудь, когда я стану взрослым, успешным человеком, я встречу его, голодного, оборванного, нищего, - почему-то я отказывал своему отцу в праве на обеспеченную жизнь, - и тогда я не дам ему ни копейки. Ни одной копейки. Ни одной».
- Димка! – сказал я. – Ты мог бы простить человека, который много для тебя значил?
- А? – он оторвался от созерцания листьев, вертящихся в хороводе на детской площадке.
- Ну, ты мог бы…
- Я понял, - он переместился ближе к краю подоконника, одно неверное движение, и он мог бы совершить полет с 12-го этажа, и я, затаив дыхание, смотрел на него. – Я понял, ты у меня что-то спросил…
В его глазах была пустота, как у матери после суточного дежурства.
- Ну, мог бы ты простить человека. Который имел для тебя значение… - промямлил я, уже жалея о сказанном.
- Нет, - сказал Димка и, наконец, закрыл окно.
Мать с грохотом бросила сумки в прихожей. Я вышел, чтобы помочь ей.
- Привет! – с преувеличенным энтузиазмом сказал я. – А мы с Венькой к истории готовимся.
На самом деле мы с Карасем глядели скачанный с Инета порнофильм довольно сомнительного пошиба. Во всяком случае, Веня, с видом глубокого знатока, сообщил, что таких поз в природе не существует.
- Я ходила в опеку, - сообщила мать, разбирая сумки.
Последнее время она все время говорила о том, чтобы оформить над Димкой опекунство. Откровенно говоря, меня это крайне смущало. Димка ей нравился, нравился даже после истории, выставившей его в крайне неприглядном, на мой взгляд, виде.
«Понимаешь, - сказала мне мать при последнем откровенном разговоре, - у каждого человека свой предел того, что он может вынести. И, когда он заходит за этот предел, он совершает разные вещи. Иногда, мягко говоря, плохие. И это уже твой выбор, прощать его или нет».
«То есть ты могла бы простить… Простить его?..» – я не смог заставить себя произнести слово «отец».
«Я его очень любила», - произнесла она, глядя в стену.
- И там сказали, что я зарабатываю слишком мало для того, чтобы содержать двоих подростков, - продолжала мать. - В детдоме, конечно же, на них выделяется значительно больше, - она практически зашвырнула курицу в морозилку.
- Там он п-поймет, как с-себя ч-чувствуешь, когда т-тебе в-выкручивают руки, - тихо сказал Веня, заглянувший в кухню.
Мать выпрямилась.
- Вениамин, у меня к тебе убедительная просьба, покинь мой дом.
Карась захлопал глазами.
- Что, п-простите?..
- Покинь мой дом, я же ясно сказала, - мать сложила руки на груди, - я не желаю видеть в нем человека, который говорит подобные вещи. Можешь продолжать общаться с Пашей. На нейтральной территории.
Веня начал зашнуровывать кроссовки. Руки у него дрожали, и этот процесс ему плохо давался.
- В-вы н-ненавидите м-меня з-за т-то, ч-что я… - начал он, заикаясь сильнее обычного. – З-за м-мою н-национальность?..
- Не говори ерунды!
- Т-тогда з-за ч-что? Я в-всегда з-знал, ч-что я в-вам н-не н-нравлюсь. Н-наверное, это от т-того, ч-что м-мои п-предки к-коренные м-москвичи. В-вы п-просто з-завидуете н-нам, н-не т-так л-ли?..
Мать широко распахнула дверь.
- Он не хочет меня видеть, - Оля Кононова ковыряла носком туфли землю. – Говорит, что все равно больше не увидит, поэтому на хрен… Понимаешь, он верил, что она поправится. Вот прямо вот до последнего дня. Надеялся, уж я не знаю, на что. Блин… - она закусила губу, видимо, чтобы не расплакаться.
- А мне-то ты зачем все это рассказываешь? – поинтересовался я.
- Ну, это… Ты б поговорил с ним. Ты как бы умеешь. Химичку вон убедил.
История с химичкой случилась 200 лет назад. Оля разлила на нашу с Карасем парту реактивы, и кислота прожгла в Вениной тетради нехилую дыру. Я убедил учительницу, что у нее просто дрогнула рука, хотя прекрасно видел, что она сделала это нарочно: за то, что Веня, якобы тоже случайно, ткнул ее циркулем: она перед этим обозвала его приставучим «ботаном».
- Будет он со мной разговаривать, - возразил я. – В такие дела не лезут…
- Ну, в принципе, да, - согласилась Кононова, продолжая стоять.
- Кого я в-вижу!.. Д-джульетта! – к нам, как-то чрезмерно импульсивно взмахивая руками, приближался Карась. – А г-где Ромео н-наш, в тоске-печали?..
- Венька, заткнись, - сквозь зубы процедил я, но того уже несло.
- А н-не могу ли я с-скрасить д-досуг столь п-прелестного создания?.. – он попытался дотронуться до Олиной руки, и она отдернула ее, словно от прикосновения змеи или паука. – Ах, к-как в-вы прекрасны, я с-сражен!..
Олины глаза сузились.
- Слушай, Карасев, вали на х…й, пока я добрая. И без тебя тошно…
- К-когда тошно, т-тазик б-бы надо, - продолжал выламываться Веня, и я потянул его за рукав, пытаясь увести, но тщетно.
- Карасев!.. – взвыла Оля. – Пошел на х…й, кому сказала! Урод четырехглазый! Придурок! З…л!
Она попыталась толкнуть его в грудь обеими руками, но неспортивный Веня, тем не менее, устоял на месте.
- А т-ты!.. – он вдруг изменил тон на тихий и яростный. – А т-ты – б…ь!.. Всему двору д-даешь… Что – нет?
Кононова ахнула.
- Это кто тут на наших девок баллоны катит? – раздался над моим ухом веселый говорок Скелета. – Это ты, что ли, Мойша, распоясался? Спокоха, Олек, сейчас он за базар ответит…
Он схватил Веню за волосы, пригибая к земле.
- На колени, урод, и проси у девки прощения…
- С-спешу и п-падаю, - ухмыльнулся Веня.
Скелет ударил его. Ударил несильно, словно играючи, но Карась рухнул на землю.
Свита окружила нас с Олей плотным кольцом, не давая вырваться.
- Ну, что, будешь просить? – лениво произнес Леха, начиная старую, привычную игру.
И тут произошло непредвиденное: Веня, на лице которого словно застыла кривая ухмылка, плюнул в Скелета.
Леха, удивленно стер плевок со щеки, потом развернулся, двинул ему под ребра и, подхватив за шиворот, впечатал носом в кирпичную стену, возле которой мы стояли.
Раздался звон очков, разбившихся от этого удара, и истошный крик Кононовой:
- Леша, что ты делаешь, ты же его убьешь!
Она рванулась, схватила его за плечо, но он отшвырнул ее, как пушинку.
Воспользовавшись замешательством, я отработал на одном из пацанов удар, которому меня научил Димка, но второй тут же сбил меня с ног.
Скелет продолжал учить Веню жизни. Я с тоскливым ужасом подумал, что мама его в этот раз реально может не досчитаться.
- Леша, - визжала Оля, при каждом касании Вениной головы об стену, - пожалуйста, не надо, я прошу тебя!..
Димку никто не заметил.
Я понял, что в раскладе что-то изменилось, когда обнаружил, что двое «пацанов» стонут на земле, а Оля восторженно хлопает глазами.
- А ну, отстань от него, - сказал Димка.
Он выглядел бы героем голливудского боевика, если бы в руках у него не было бритвы. Обыкновенной безопасной бритвы, из тех, которыми стирают ошибки в ученических тетрадях.
С этой бритвой он приближался к Скелету.
- Але, - сказал тот, - ты же не хочешь меня порезать? Смотри, я уже отпустил его, все.
- Нет, не все, - Димка улыбался. – Ты еще извинишься.
- Перед кем? – не понял Скелет, поводя глазами вокруг и натыкаясь на дезориентированных приятелей, что явно не придало ему оптимизма.
- Перед ним, - Димка глазами показал на Карася, из носа у которого хлестала кровь, и он безуспешно пытался вытереть ее рукавом рубашки.
- Что? – Скелет оторопело посмотрел на Веню. – Не понял…
Один из «пацанов» пошевелился, и я с наслаждением дал ему ногой под задницу.
Скелет дернулся, пытаясь вышибить бритву у Димки из рук, но она в мгновение ока оказалась около его шеи. Я никогда не видел, чтобы человек так быстро двигался.
- Ну, - снова улыбнулся Димка, - давай, проси, на коленях, как ты любишь. Давай, б…ь, - он слегка нажал на битву.
Скелет бешено вращал глазами.
- Мы же тебя потом…
- Проси! – завопил Димка, снова нажимая на бритву.
По Лехиной шее потекла тонкая красная струйка.
- Не н-надо, - попросил Веня, зажимая пальцами нос.
Димка скосил на него глаза.
- Не надо, да? Не надо, говоришь? Ты же хотел этого! Хотел ведь? Так что же ты… Ну! Я жду!..
- Мы тебя на куски порежем, - пообещал Скелет, опускаясь на землю.
Веня смотрел на него глазами, расширенными от ужаса.
- Повторяй за мной… Я – мудак…
- Я – мудак… - начал Скелет деревянными губами, и вдруг Ольга завопила, хватая Димку за руку:
- Машина ментовская, быстро валим отсюда!..
Мы долго бежали, пока не оказались на безопасном расстоянии от происшествия, в темной арке.
Я опустился на корточки, сердце глухо билось у меня об ребра. Димка и Веня продолжали стоять. Оля тоже, между ними. И в звенящей тишине ее голос прозвучал неожиданно громко.
- Карасев, пойдем ко мне, умоешься. Тебя же мать в таком виде домой не пустит…
Димка улыбнулся. Он бы походил на человека, искренне радующегося жизни, если бы не окровавленная бритва, которую он продолжал держать в руке.
На секунду он задумался, потом, продолжая улыбаться, разжал пальцы над канализационной решеткой, посылая бритву в долгое плавание в подземных стоках, слегка поклонился и, не оборачиваясь, пошел прочь.
Больше мы его никогда не видели.
- Пойдем ко мне, - сказал я Карасю, когда стало ясно, что следы Лехиной науки надолго поселились на его физиономии. – Позвонишь, скажешь, что это… математику мне объясняешь…
Он молча кивнул.
Мы уже приближались к подъезду, когда меня вдруг окликнул невысокий мужчина со смутно знакомой внешностью.
- Ты ведь Паша? – спросил он, странно прищуривая глаз, словно он у него косил. – Самохвалов, да? – в его голосе слышалась отчетливая надежда, будто бы, тот факт, что я являлся Пашей Самохваловым, что-то кардинально менял в его судьбе.
- Ну, - довольно неприветливо сказал я, продолжая двигаться в заданном направлении.
- Подожди! – мужчина сделал рукой останавливающий жест. – Подожди минутку, дай хоть посмотреть на тебя, хоть одним глазком…
Было заметно, что он существенно нагрузился.
Я остановился, всем своим видом демонстрируя желание быстрее отвязаться от него.
Воспитанный Карась переминался рядом с ноги на ногу.
- Вот ты, значит, какой!.. – мужчина дохнул на меня запахом перегара, и я поморщился:
- А в чем, собственно?..
- Ты что ж, Пашка!.. – он смотрел удивленно, продолжая неприятно щуриться. – Ты что ж, родного отца не узнаешь?..
- А, - сказал я.
Веня смущенно покашлял.
- Я п-пойду, Паш?
- Нет. Гражданин сейчас домой просыпаться отвалит, не так ли? – я дернул плечом, сбрасывая его руку, пытавшуюся потрепать меня по спине.
- Как же ты, Пашка, ведь родного отца!.. – «гражданин» с укоризной покачал головой. – А я хотел, хоть одним глазком…
- Посмотрел? – почти закричал я. – Ну, и проваливай!
Наверное, на лице у меня было такое бешенство, что отец вдруг засуетился.
- Я уйду, я сейчас уйду. Я только одним глазком… А ты похож, да. Похож… Тоже была такая… Ни жалости, ни снисхождения. Я не выдержал, понимаешь, не выдержал… Ира…
- Иди, опохмелись, - сказал я.
Руки у меня тряслись, и я прятал их в карманы джинсов.
- Ира, она меня от смерти спасла, думал, жить не буду, после того, как Катя… А она только… - продолжал нести он околесицу. – Ты это… Паша, - он умоляющее посмотрел на меня, - ты б зашел как-нибудь, я Верочке про тебя столько рассказывал, познакомились бы…
Я сделал знак Карасю, чтобы он заходил в подъезд.
Математика не лезла мне в голову, и я предложил сделать перерыв.
Карась с явным облечением согласился. Нос у него опух и стал похожим на сливу.
- Послушай, - начал я то, что крутилось у меня в голове последний час. – Они ведь его реально убьют…
Веня поднял голову от учебника:
- По ходу дела, он того и добивался… - мрачно произнес он.
Дверь с грохотом распахнулась. Мать кинула сумку в прихожей и, не здороваясь, прошла в ванную мыть руки.
Карась сделал движение уйти, но она остановила его взмахом ладони.
- Сиди, Веня. Теперь уже что…
- А что?.. – поинтересовался я, выглядывая.
Мать тщательно вытерла руки старым полотенцем.
- Паша, - смотрела она почему-то на Карася, и это меня испугало, – Диму Титова час назад доставили в наше реанимационное отделение. С черепно-мозговой травмой. Даже, если он придет в себя, он навсегда останется инвалидом. Тетя Дуся сказала, что у вас был конфликт с Бойко и его компанией. Это правда?
- С каким еще Бойко? – тупо переспросил я.
- С Лехой Скелетом! – взорвалась мать. – Так вроде его называют во дворе.
- Ты ведешь себя так, - тоже взорвался я, - как будто мы в этом виноваты… А они вечно к нам лезли, просто ты ничего не хотела знать. Скажи, Венька! – я повернулся к нему, но он отрешенно разглядывал линолеум в коридоре. – Что же ты молчишь?..
- Ты уже не ребенок, Паша, чтобы я защищала тебя от жизни, - заметила мать.
- Ты не делала этого даже тогда, когда я был ребенком! - продолжал орать я. - Ты…. Ты… - я не мог подобрать подходящего слова. – Правильно отец сказал, что у тебя нет ни жалости, ни сострадания. Одни претензии…
Мать сложила руки на груди.
- Отец сказал, - протянула она. – Как интересно! А что же он еще сказал?..
- Анна Львовна! – в дверь, которую мать не удосужилась закрыть, просунулась Оля Кононова. – Паша!.. – она заметила Карася, осеклась, потом продолжила. – Вы не знаете, где может быть Дима? Я звоню ему на мобильник, но он не отвечает. Сначала я думала… Анна Львовна! – от ее лица медленно начала отливать кровь. – Что-то случилось?.. Почему Вы так смотрите?.. Что?..
- Оля, - сказала мать, - иди домой.
- Анна Львовна…
- Иди домой, Оля! – мать возвысила голос. – Паша тебя проводит.
- Д-давайте я, - встрепенулся Карась, но она только отмахнулась.
- Он умрет? – спросила Оля по дороге к ее дому. Слезы текли по ее щекам, но она их вряд ли замечала.
- Не знаю, - сказал я.
- Да не хотели мы его мочить!.. – кричал Скелет в отделении милиции. – Он сам башкой о поребрик ударился!..
- Они ему угрожали? – вяло спросила нас с Карасем толстая инспекторша.
- Д-да, - сказал Веня.
- Да что ты врешь, козел! – взорвался Леха. – Что он врет?! – он повернулся ко мне. – Да он меня сам чуть не порешил, ты же помнишь, Самохвалов. Вон, гляньте, - он показал инспекторше отчетливую царапину на шее. – Это он бритвой, урод… Но мы его пальцем не тронули, он сам… О поребрик…
- Где ты это слово-то выкопал? – равнодушно спросила инспекторша, что-то помечая в бумагах.
- Нормальное слово! – обиделся Леха. – Питерское. Мой батя на заводе в Питере пахал, его там полгорода уважали…
- А теперь тебя будут уважать, - заметила инспекторша. – Сильно-сильно…
- Да говорю, не хотели мы, - снова затянул Скелет, - отметелили – да, было дело. Но так он меня перед пацанами, сука, опустил. Но он сам…
- И в-ведь ж-живут такие, - произнес Веня, когда мы вышли на улицу, - ж-живут, ж-жрут, срут, к-коптят землю… А Д-димки уже н-нет…
Я захлопал глазами.
- Ты же сам хотел, чтобы ему пальцы переломали…
Веня пнул ногой осколок кирпича, он с грохотом отлетел, и какая-то старушка укоризненно покосилась в его сторону.
- Как ж-же м-меня з…о все!..
- Что «все»? – я смотрел на него с опаской.
- Все! В-вся вот эта в-вот с-сучья ж-жизнь! Г-где п-побеждает т-тот, кто крепче д-двинул в харю. Где к-кто-то м-может с л-легонца т-трахать девок в-во все д-дыры, п-потому что он в-вышел рожей и п-прочими ч-частями т-тела, а к-кто-то д-должен н-на карачках в-вымаливать у н-них в-нимание… И т-так, так б-будет всегда, - он снял очки, и я увидел, что он плачет.
- Может быть, в институт поступишь, там по-другому будет, - осторожно сказал я.
Он только махнул рукой. Какое-то время мы шли молча. Потом Веня произнес, хлюпая носом:
- Она, к-когда м-мне кровь в-вытирала, с-сказала, что я н-не с-совсем урод…
- Так вот, - попытался приободрить его я. – Не теряйся теперь. Димки-то…
Карась вдруг остановился посреди дороги.
- Вот с-скажи, Паша, ч-чего ты х-хочешь д-добиться в ж-жизни?
- Тебе-то что? – огрызнулся я, не понимая, куда он клонит.
- Ну, в-вот п-просто интересно. Я в-вот х-хочу п-поступить в институт. А т-ты? П-пойдешь работать на з-заправку?
- Почему сразу на заправку? – разозлился я.
- Ну, м-менеджером в с-супермаркет? – он издевательски произнес это с английским акцентом.
- Чего это? – я был уязвлен, и мне вдруг впервые в жизни захотелось сшибить его превосходство. – Я, может быть, санитаром в морг пойду. Мать говорит, платят неплохо, да еще левых накалымить можно.
Веня посмотрел на меня так, словно видел впервые.
- Ты это с-серьезно с-сейчас?
- Конечно, - горячо подтвердил я, хотя подобная мысль прежде ни разу не посещала мое воображение.
- А, - сказал Веня, - ну, п-пока. Д-до скорого.
Он пошел быстрыми шагами и вскоре скрылся из виду.
Я уже готов был перейти на третий уровень, когда мать зашла ко мне в комнату. Я с неохотой нажал кнопку выхода.
- Где ты встретил отца? – спросила она.
- В собственном дворе, - мне крайне не хотелось развивать эту тему, и я старательно пялился в монитор, на котором истерично мигали набранные мною за игру очки.
- И как он выглядел?
- Можно подумать, я помню, как он выглядел раньше, - огрызнулся я.
- Да, ты прав, - согласилась мать, - и что же он говорил тебе? Ну, кроме того, что я последняя сволочь…
- Он не говорил, что ты последняя сволочь, - возразил я. Разговор начал меня уже очень сильно напрягать. – Он сказал, что хочет, чтобы я общался с Верочкой и ходил для этого в их дом.
- А ты? – с интересом спросила мать.
- А я не собираюсь, - честно сказал я, - Если ей нужно, Верочке этой, пусть сама приходит…
- Она, между прочим, твоя сестра, - заметила мать, присаживаясь на край моей кровати.
- Ну, и дальше что! – начал уже срываться на крик я. – Я говорю: надо, пусть сама приходит…
- Видишь ли, - мать сжимала и разжимала пальцы, что меня неприятно поразило, я никогда не видел ее в подобном состоянии. - Верочка не может прийти. Она вообще не может ходить. У нее ДЦП.
Я поднял на нее глаза:
- Божий промысел, не так ли?
- Не смей так говорить!
- Почему я должен не сметь? – усмехнулся я. - Ты всегда говорила, что Бог есть, и он карает предателей. Так в чем же проблема?
Мать молчала. Первый раз в жизни я поставил ее в тупик. Я думал, что сейчас она разозлится и уйдет, но она продолжила разговор.
- А ты взрослеешь, Паша, - тихо сказала она. – Взрослеешь, не понимая главного.
- Что главное? – ободренный ее смущением, я продолжал завоевывать позиции. – Что я не понимаю? Он бросил нас, вы не общались триста лет, а теперь ты…
- Это неправда, - перебила мать, теребя покрывало на кровать – Мы общались. Он обращался с просьбой найти специалиста… - она замолчала.
- После того, как он нас бросил?.. – я иронически усмехнулся.
- То, что он нас бросила, выдумала твоя тетя Соня. Ей было так проще. Однако это не совсем так. Видишь ли, Кате было совсем плохо. Я дежурила у нее день и ночь. И, понимая, что одна из этих ночей будет последней, я попросила подежурить его. Провести с дочерью последние моменты ее жизни. И он оказался…
- Мразь, - прошептал я.
- Я бы очень хотела посмотреть на этом месте на тебя, Паша… Он сказал, что не может видеть ее страдания. Не сможет их вынести. Что он не придет. И тогда я сказала, чтобы он убирался из нашей жизни навсегда.
- Правильно сказала! – вырвалось у меня.
- Иногда нужно прощать, Паша.
- Я не собираюсь никого прощать! – завопил я. – Человек должен отвечать за свои действия!
- Это говоришь ты? – мать горько усмехнулась. – Ты, из-за которого погиб твой друг?
- Почему это из-за меня? – я резко встал, отшвыривая кресло.
- Потому что вы завели все слишком далеко… Вы стояли и наслаждались силой. Хотя еще было время изменить ситуацию. Но нет… Вы наслаждались. Ваше детское «эго» вопило от удовольствия, что кто-то опустил вашего обидчика. Понимаешь, есть две грани…
- Я знаю, - перебил я, но она, словно не слыша, продолжала:
- Ни одна, как многие полагают, а две. Переступив через первую, ты еще можешь что-то сделать, переступив через вторую – ничего. И вся наша жизнь проходит между этими гранями…
Я молчал, признавая ее правоту.
- А потом вы просто бросили его одного. Вы знали, что они это так не оставят, но ничего не попытались изменить.
- Избавь меня от своих нотаций! – огрызнулся я.
- Это не нотации, - сказала мать. – Я тебя ни в чем не обвиняю. Просто я хочу, чтобы ты понимал, что в жизни все бывает не так, как в книжках. И слишком многое зависит от тебя…
- Мама хочет перевести меня в другую школу, - сумрачно сказал Карась по дороге домой.
- Чего это?
- Она считает, что здесь на меня оказывается дурное влияние, - он судорожно выдохнул, - иногда я вообще не могу понять, существует ли у нее мозг…
- Ясно, - сказал я. – Ну, пиши, звони.
- Насколько я понимаю, - резко бросил Карась, - тебе по х…ю?
- Думаю, что и тебе тоже.
Не знаю, зачем я это сказал. Последнее время на меня накатило странное оцепенение. Словно жизнь замерла, как на старой фотографии в ванной.
Карась остолбенело смотрел на меня.
- Я просто хотел сказать, что там ты, может быть, найдешь более интересных людей. Которые не хотят закончить свою жизнь на заправке...
- В морге, - подсказал Карась.
- В морге-то все ее заканчивают…
- Да…
Мы сдержано попрощались.
Во дворе дома, который я нашел в Инете, было практически пусто. Только девочка лет 5 сидела на лавке, а женщина средних лет, склонившись к ней, завязывала ей шнурки. Я заметил, что девочка не болтает ногами, как обычно делают дети ее возраста, и лицо у нее бледное и серьезнее, чем у ее сверстников.
- Вы не подскажите, где Самохваловы живут? – спросил я, особенно не надеясь на успех.
Женщина вдруг выпрямилась и насторожено посмотрела на меня.
- А тебе зачем?
- Да так, просто, - смутился я под ее пристальным взглядом.
Девочка выронила куклу, которую вертела в руке, и я машинально подал ей.
- Ну, мы Самохваловы, - неприветливо сказала женщина, - тебе какие нужны-то?
- Мне Виктор Павлович… - выдавил я из себя. – У него еще дочка больная…
Женщина усмехнулась, показывая на ребенка:
- Так вот она, дочка-то больная у Виктора Павловича. А сам Виктор Павлович уже с утра глаза заливает… А тебя что, резину поменять послали? Завтра, завтра приходи…
Но я уже не слушал ее, я смотрел на девочку.
- Ты Вера, да? – спросил я.
Она кивнула.
- А это вот тебе, - под изумленным взглядом женщины я протянул девочке смятый кулек, - там конфеты, вкусные, - зачем-то добавил я и, не дожидаясь ответной реакции, двинулся прочь от лавки.
- Мальчик! – крикнула мне вслед женщина. – Мальчик, подожди! Да как звать-то тебя?.. Я скажу ему, что ты приходил, скажу. Ты б хоть записку ему оставил… Ты не волнуйся, я передам…
- Не надо ему ничего передавать! – обернувшись, выкрикнул я и увидел, что девочка смотрит на конфеты расширенными глазами, а мать, наклонившись, повторяет:
- Это ж братик твой приходил, Верка… Это ж надо, а этот, как всегда в дугаря… Эх…
Когда я подходил к своему подъезду, начался дождь. Зонта у меня не было, и я хотел переждать в домике на детской площадке, но заметил, что там уже сидят двое: мальчик с характерным профилем что-то оживленно рассказывает девочке, а на лице у той улыбка, так часто посещавшая меня в недавних снах.