Ужасный конец жильца Сапронова

Нина Большакова
Мой дорогой Сапронов, как же так? Ты такой был живой и веселый, а теперь лежишь тихонько в полированном ящике, и под полой пиджака у тебя напихана смятая оберточная бумага. Это гробовщик мистер Баттерскуп подложил, поскольку у тебя грудная клетка провалилась и не держит форму, а надо быть красивым до конца, до опускания крышки. Старенький священник бормочет над тобой молитвы и мотает кадилом, на священнике застиранная, вышитая гладью, оранжевая с белой отделкой ряса. В церкви стоит не то чтобы дым, но туман, идущий из кадила и от свечей, горящих на высоком подсвечнике, стоящем возле гроба. На клиросе справа, за углом поют тоненькими голосами две монашки, *приидите, последнее целование дадим*. Гости мнутся перед гробом, не спешат, священник ждет подле с большим желтым жестяным крестом. Какая-то дама хочет подойти к гробу, но ее отпихивает сухонькая старушка – знаток ритуала:  мужчины первые!
                Пауза затягивается, наконец старушка шипит: Вы пойдете прощаться или нет? И мужчины решаются, один за другим подходят к гробу, наклоняются, вглядываются в сапроновское лицо с замазанной гримом, но все равно явственной раной на виске, некоторые целуют в бумажный ободок на лбу. Священник  всем предлагает поцеловать крест, но не все его целуют, отворачивают лицо и отходят в сторону. За мужчинами женщины потянулись одна за другой, встают на цыпочки, тянутся поцеловать, прикладываются к кресту, тянут носом, смахивают слезу, отходят в сторону. Вот уже выходить, все спешат в двери, но знающая старушка не пускает: куда поперед покойника? Совсем ошалели!
                И все отшатываются в сторону, пропуская крепких мужчин в черных костюмах из похоронной компании; они выкатывают гроб на тележке, все еще открытый, и тихий Сапронов плывет под холодным небом, недалеко, до дверей похоронного лимузина. Крышка опускается, защелки клацают, ящик въезжает в лимузин; поехали к месту, недалеко здесь. Провожающие идут следом за священником и служивой монашкой, несут цветы в руках. Никто здесь Сапронову не родня, одни друзья и знакомые. Семья его в России, мать, сестра,  дочь, бывшая жена, никто не приехал, далеко, дорого, паспортов нет и чего уж теперь. Кладбище русское, старое, лет шестьдесят здесь православных хоронят, монахинь много, монастырь-то женский. Место Сапронову  дали под самым забором, на краю, вот оно, место. Суетятся двое рабочих, один с лопатой, другой на маленьком экскаваторе.
          – Он в субботу умер, а в понедельник вечером был у меня, – говорила дама с маленькой собачкой на руках, – свет мне в спальне пережег. Выключатель на люстре чинил, присоединяет два провода на одну базу, я ему говорю, что ты делаешь, замкнет! А он – нет, ничего, я всегда так делаю! Ну и конечно же тут же замкнуло. Всю линию пережег. Ничего он толком не умел, только бери больше и кидай дальше. Добрый был, всем помогал, за все брался, хотя и не умел. Нет таких людей больше. Вот придет весна, кто мне пальму на балкон вытащит? Некому!
               – Я с ним в пятницу в бане был, мы парились, пиво пили, он новые веники принес, дубовые, – сказал усатый парень лет тридцати, – сам нарезал в роще, в Поконо. Распарился, красный весь, а все пар поддает, здоровый был. Я думал, он пошел после бани шататься, он любил, как выпьет, шататься по городу, ну ему и дали по голове, а оказывается, он упал...
                – ... как удачно упал, прямо на висок. Он падал лет тридцать назад в лифтовую шахту, с четвертого этажа, и выжил. Мы тогда жили вместе, я за ним ухаживал, еще друзья помогали. Мы лекарства заграничные достали и он выжил, а тут с табуретки упал... – мужчина лет шестидесяти, в короткой куртке, шея обмотана шарфом, махнул рукой.
                – А вы кто Сапронову будете? – спросила тетка в платке.
                – Я его друг, давнишний, больше тридцати лет. Я думал, что я его знаю, а вот говорят здесь, у него дочь была,а я этого не знал. Оказывается, он был закрытый человек. У меня ближе его никого не было, а выходит, ничего мне про него не известно.
                – Судьба, от нее не уйдешь, – сказала знающая старушка. – Все-таки от падения умер, значит, на роду ему было написано так умереть.
                – Все-то вы женщина знаете, на роду. И место это ему было предписано, и обстоятельства?
                – Друзей никаких не нужно, я тебе это все время говорю, а ты меня не слушаешь, и вот посмотри на Сапронова, – сказала дама в черной шляпе, обращаясь к своему мужу. – Поехал к другу крышу чинить, и хлоп, убился, упал, видишь ли. Никто не видел,  не слышал, свидетель один, тот же самый друг.
                – По крайней мере, он заплатил за похороны, все очень прилично.
                – Кто заплатил за похороны?
                – Вот этот, худой высокий в черном костюме, видите, озабоченный такой? Вокруг все ходит, круги наворачивает. Это с его крыши Сапронов свалился. Друг его наилучший, и даже говорят, компаньон.
                – Вау, с его крыши? А как это случилось, кто-нибудь знает?
                – Только что он сам рассказал. Вроде бы они оба были на крыше первого этажа, этот друг полез на второй уровень, а Сапронов держал ему лестницу, и каким-то образом упал.
                – Друг с лестницы упал?
                – Нет, Сапронов с крыши. Хлоп и насмерть, сразу. Полиция и Скорая приехали, а он уже все, с концами.
                – Да, вот так живешь, ничего такого не планируешь, а оно раз и нету. Смотрите, какой красавец, гренадер, офицерская выправка.
                – Никаких друзей, какие еще друзья? Чтобы я больше не слышала ни о каких друзьях. Таких друзей – врагов не надо, о тебе уже позаботились. Деньги, если получится, вынуть и в банк положить, а нет, забудь, бог с ними, с деньгами. 
                – Я ему говорю, Сапронов, милый, приезжай, помоги, а он ухмыляется и зло так спрашивает, зачем? Конечно, я понимаю, ему,  наверное, обидно было, что я его в  постель не приглашаю, но мне как-то не хотелось, и потом, у него своя квартира была, хотел бы – пригласил в гости, поухаживал, что ли.
                – Он к себе никого не звал, не любил этого. Дела все какие-то дома делал, не хотел никого постороннего пускать. 
                – Недавно с ним говорила, сразу как он из России приехал, после отпуска. Так хвалил все, нравилось ему очень. Так почему не вернуться, спрашиваю? Семья там, деньги есть, почему нет? А он говорит: засмеют, если вернусь совсем, скажут, вот дурак-то. Мы, говорит, русские все насмешники.
                – Добрый был, Райка-певица в психушку попала, полгода ее навещал, каждую неделю ходил, и потом, когда она уже обратно в Россию уехала, там наведывал.  Передачи носил, деньги тратил, хотя человек был прижимистый и денег тратить не любил вообще.
                – Как же это он упал и никто не видел, получается?
                – Раз полиция тело для похорон выдала, значит не подозревают ничего, так надо понимать? Чисто случайно убился и все?
                – Черт его знает, как тут и что понимать, у них свои порядки. Если бы это у нас в Гадюкино случилось, я бы тебе объяснил, как, кому и сколько, а здесь не берусь.
                – Нету Сапронова, будто и не было. Прощай, милый человек.
              Гроб опустили в яму, положили доски по периметру и священник ловко заходил по самому краю, читая молитву и помахивая кадилом. Он закончил, и все по очереди стали бросать в яму по лопате, а то и две земли.                Потом рабочие быстренько закидали могилу с помощью экскаватора, поправили холмик лопатой и воткнули белый  деревянный крест в головах. Один из них послюнявил карандаш и написал на перекладине кривыми буквами САПРОНОВ. Гости подошли, положили цветы, каждый выкладывая свой букет повиднее, и потянулись к парковке.
            – Надо бы дать рабочим чаевые.
            – Вот у меня есть двадцать долларов. Мало?
            – Ну ты что, двадцать, давайте еще соберем, хотя бы сто надо дать. У вас есть сколько-нибудь? Совсем нет наличных? А у вас? Куда же вы?