ГЛАВА 2.
ПАРАЛЛЕЛИ.
На другом конце земли, в Северной Америке, в Канаде, в Торонто, в эти же дни чествовали Веронику Вайт, а в Соединённых Штатах, в Джорджии, в Саванне – Эстебана Санчеса. Первая была старшей дочерью знаменитой художницы и топ-модели миссис Ланы Вайт, второй – старшим сыном Энтони Мэннигена, бывшего бодигарда миссис Вайт.
Вероника к своим семнадцати годам успела заявить о себе, как талантливая самобытная художница в стиле авангард, и была уже известна в определённых кругах богемы.
Едва окончив школу, с лёгкостью поступила в Колледж Искусств в Монреале.
Ей тут же там была куплена квартирка, на авеню Пьер-Дюпюи, в тихом районе. К квартирке прилагалась весомая добавка в виде второго этажа – студии-мастерской с прозрачными стенами и крышей.
Впервые переступив порог удивительного подарка родителей, Ника завизжала от радости, оглушила Стаса и Лану. Ткнулась в их щёки горячими губами, ланью бросилась на второй этаж и, повторив смертельный номер с писком нечеловеческого звучания и запредельной силы, кинулась к богатому мольберту, намереваясь тут же начать писать захватывающую панораму бухты Виктории.
Стиль рождающегося на глазах родных заката был вполне удобоварим.
– Ну-ну, не всё ещё потеряно, – фыркнул Стас, поцеловав буйную рыже-красную голову дочери. – Порадуй маму и жюри. Там одни закостенелые старики, им твой авангард просто не переварить – слабое пищеварение!
– Я тебя обожаю, – игриво мазнула отцу помадой нос, поцеловала в губы вполне по-взрослому.
– Не хулигань! Тренируйся на своих парнях! – рявкнул.
В долгу не остался, притянув и ответив весомо, проведя опытными и опасными пальцами по позвоночнику вниз до самого копчика.
Поперхнулась, задрожала и покраснела до последней веснушки на пятках.
– Квиты?
– Извращенец! – засопела и… повалилась на диванчик с хохотом!
– Слышу, слышу… – Лана поднялась с первого этажа, задохнувшись на ступеньках. – Боже, сколько их здесь?..
– 48 штук! Отличный бесплатный тренажёр! – дочь дрыгала ногами. – Он тренируется на мне, – нарочито надула губки.
– Это семейное. Твой дед тоже на мне всё тренировался.
Втроём рассмеялись понимающе и заразительно.
– Папа просто волнуется за тебя, вот и всё. Одна ведь впервые останешься. Совершенно!
– Наконец-то! Ни дня одиночества! Ужас! – дочь закатила синие, как Онтарио, глаза. – Почти восемнадцать долгих лет опеки, толпы народа! Указаний и контроля! Содома и Гоморры! Базара!
– Вот нахалка, – мать подошла к эскизу, присмотрелась. – Неплохо… Умничка…
– Я ещё думаю над стилем…
– Ага… только грудь голую вместо солнца не напиши – жюри скончается на месте! – саркастически хмыкнула.
Гомерический смех вскоре содрогнул тонкие перекрытия прозрачной стильной надстройки.
– А это идея! Спасибо, мам!
– Да в добрый путь, доченька! Только, о скорой выставке и не мечтай.
– Фууу… как гнусно всё!
– Зарекомендуй себя сначала серьёзными работами, создай имя в искусстве, а уж тогда шокируй. Изредка.
Дочь побагровела, надулась и засопела.
«Копия мать! – Стасик хохотал и откровенно любовался “Белкой-2”! – Светка Белова из Хотьково в юности! Время – назад!»
– Ладно. Спасибо. К сведению приняла. Премного благодарна. Глубоко признательна. Как только, так сразу… Последую всенепременно…
– Пошли отсюда, отец. Нас послали! – с юным смехом выдавила мать.
– Пока, любовь моя! – страстно, с придыханием простонал родитель.
– Извращенец потомственный! – рыкнула дочь, сдерживая озорной смех.
Шли по крутой винтовой лестнице, хохоча, цепляясь за стальные перила, помогая друг другу с непривычки.
Подав руку, Стас поцеловал жадно и хищно в губы зардевшуюся жену.
Зыркнула: «Не приставай!»
Засмеялись оба, понимая ситуацию: «Дочь тоже очень волнуется, вот и ершистая такая. Пусть побудет одна, переживёт, приспособится, привыкнет к тишине и полному одиночеству. Не шутка – оторвалась от семьи. Начинается новая жизнь».
– Мне предстоит недельная поездка, – говорила спокойно, ровно, отработанным годами голосом. – Ты уж к ней сам эту неделю поезди, хорошо?
Выворачивала руль, не смотря на мужа. Поняла: напрягся.
– Это ненадолго, обещаю, – остановилась у первого приличного ресторанчика. – Есть хочу!
– О, итальянский! – оглянувшись, причитал вывеску.
– Да? Удача! Равиоли хочу.
– Может, сами налепим, Светик? А?..
Притянул, поцеловал жарко, сильно вжимая желанное, неувядающее тело, нескромно проводя по опасным потаённым местам пальцами…
Этими нескромными движениями вверг в ярую краску подскочившего служащего стоянки.
– Как только вернусь… – хрипло ответила.
В ответном поцелуе прикусила ему кончик языка и губу, нежно ущипнув бесстыжими пальчиками за сокровенное. Опомнившись, покраснела и вышла из машины, отдавала ключи смущённому служителю.
– Хулиганка… – шепнул супруг.
Дождавшись её чувственное «угу», обнял за талию и повёл в заведение, зная, предвкушая всей душой и телом: «Сегодня моя ночь, ночь таинства и страсти, как всегда это бывает перед разлукой с любимой, с моей Ромашкой. Я не дам ей нынче уснуть!»
– …Тони? … Встречай меня в аэропорту. … Билеты взял?… Еду.
Через три часа после звонка, Лана загнала свою машину на стоянку при аэропорте, в Монреале.
Стас вылетел в Торонто час назад – проводила лично. Потом кинулась в парикмахерскую и вышла оттуда… Дэйзи Хант: молодой, красивой, белокурой, кудрявой и свежей. Пока краска на волосах делала своё дело, плацентарная маска на лице выполняла свою работу – десять лет долой! Веснушки тоже осветлили.
Увидев результат посещения салона, довольно прикусила губку: «Не кожа – чудо! Тони озвереет!»
Нацепив большой цветной платок на голову и очки в пол-лица на нос, пошла к стойке регистрации.
Вылетали с Энтони из разных городов и разными рейсами авиакомпаний, в разные города Штатов: Лана – в Саванну, Тони – в Чарльстон. Оттуда на взятой в прокат машине он приедет к ней в отель, к своей мечте и любви, к Дэйзи.
Они не виделись долгие девять лет!
Анне в феврале исполнилось десять – копия папа!
Лана высылала отцу её фото, видео, локоны русых волос, рисунки, но увидеться им так и не удалось ни разу за этот долгий срок. А потому что опять произошло непредвиденное.
Во всём виноват был… Стасик!
Его просто зациклило на сексе в марте месяце 2003-го года! Не отпускал жену одну никуда, где только мог, любил!
Едва не оскандалились, попав на глаза папарацци. Удалось запретить публикацию спорных фото, где похожая на них пара занималась любовью в бухте на катере друзей. Лиц было не разобрать, и таблоид не решился обнародовать материал, памятуя о прошлых исках, выигранных ушлыми адвокатами миссис Вайт.
Светка ругала мужа, крыла русским родным и извечным бранным словом, обзывала «котом мартовским» и… так же сходила с ума, распаляя ещё больше.
Совсем потерял голову и чувствовал себя опять юным возлюбленным Светочки Беловой, его любимой Рыжухи, большой и негасимой любви на всю жизнь!
Месяц не могли опомниться, теряя голову от запахов пробуждающейся природы, первых проталинок, звонкой капели, ора ворон. Кровь бурлила, выходила из берегов тел и разума.
Даже умудрились в клинике, в кабинете на столе, попасться на глаза Майклу Майеру!
– Ээээ, я, конечно, извиняюсь… – ржал зараза, не стесняясь, рассматривал их, – но это, вообще-то, мой кабинет! Тогда, с вас двойная плата!
Накаркал, гад!
Прямо на Рождество из-за праздничного стола сам и увёз Лану в клинику, где через пару часов на свет появилась… двойня!
Новость за час до двенадцати часов ночи облетела все мировые таблоиды: «Миссис Лана Вайт в клинике своего покойного отца Сержа Бейлиса родила двух мальчиков! Мама и новорожденные чувствуют себя прекрасно! С Рождеством!»
Когда Стасу это сообщили, он… потерял от радости сознание: «Не только у Динки теперь есть двойня, но и у нас».
Крёстными стали дежурные хирурги клиники – роды выдались тяжёлые. Едва спасли детишек – оба родились на редкость крупными!
– Это не от Тони! – прорычала, едва муж переступил порог отдельного бокса.
– А кто спорит? Да ты только посмотри на них! – взяв мальчика из кюветы, поднёс к её глазам.
– Боже… Чёрные волосы! Сероглазый. В твою маму!
– Точно! – гордость лезла со всех щелей. – Она была Шура. Александром назовём. Алекс.
– А младшенький?
– Не пойму, родная… – положив старшего, взял второго, помедлил, рассматривая сына, показал Лане. – Глаза твои – синие. А вот волосы почти белые…
– У моего папы были тёмно-рыжие. У мамы тёмно-русые.
– И у моих блондинов не водилось. Значит, в дедов уродился…
– Или в меня! – осклабился санитар Дэни, молодой красивый… блондин!
– Уйди, провокатор! Ты только пять месяцев тут работаешь! – Стасик захохотал.
Положив сынишку в люльку, вытолкал гогочущего крепкого и высокого парня вон.
– Будет Дэном! – Светка закатилась в истерическом смехе.
– Доволен? Проваливай!
Мужчины хохотали, обнявшись, стоя на пороге.
– Спасибо, дал имя парнишке! Вали!
– А ведь Дэн, это и Денис, и Дмитрий, и… Вадим? – замерла, побледнев.
– Да…
Стас, стихнув, странно посмотрел, сел рядом, погладил худенькое родное личико, нежно гладя большим пальцем губы супруги.
– Вот и о нём вспомнили. Помянули, ненароком. Дэннис Вайт. Дэни Вайт. Чёрт! Звучит красиво! Музыкантом будет! Вот увидишь сама. Убедишься со временем!
Поцеловал любимые губы, прижавшись с упоением, задохнувшись от неизмеримой радости и любви. Вдруг стало больно сердцу. Застонал, вдыхая запах самой жизни, гладя задрожавшими руками голову и плечики жены. От волнения перешёл на русский:
– Спасибо, Светик… Ромашка моя… Единственная… Любимая…
– Спасибо тебе, Стасик мой… – ответила тем же, прижалась худеньким тельцем, схватив ручками отвороты медицинского халата, – за терпение и всепрощение… И сейчас, и в будущем… За всё… – подняв тонкое личико, растворилась в поцелуях, плача от счастья. – Ты стал судьбой и смыслом жизни…
…Только теперь, спустя девять лет, удалось выкроить время для встречи с Мэннигеном и приурочить её к выпускному вечеру сына Энтони Эстебана, Банни.
Лана-Дэйзи-Палома летела в Саванну, к Санчесам, чтобы порадоваться с названой мексиканской семьёй этому светлому и волнующему событию, разделить с ними день торжества, стать вновь единой семьёй, пусть и на несколько дней. Они уже давно стали родными.
– …Мне удалось отсрочить в его школе выпускной на три дня, – шептал Тони, едва встретились с Дэйзи в маленьком отеле на окраине Саванны. – У нас с тобой целых два дня! Лично наших!
– Ты сообщил, что будешь со мной на празднике? – жадно целовала губы, нетерпеливо прижимаясь к любимому.
– Да… Через два дня… я прилечу с тобой… Приедем вместе… на рассвете третьего дня…
В ранних утренних сумерках Санчесы-Мартинесы встречали с фонарями долгожданных гостей, на том самом перекрёстке, на Кит Роуд.
Ох, и гвалт и крик подняли! Ох, и нашумели же!
Весь район перебудили радостными криками и плачем!
Как только опомнились, пошли на асьенду, где ещё досыпал виновник переполоха, Эсти.
Попросив родню не шуметь, Дэйзи и Тони поднялись на второй этаж особняка, в комнату старшего сына.
Лана пустила Энтони первым, дав возможность побыть с парнем наедине, а сама вышла на кружевной балкон, наслаждаясь утренней прохладой, туманом и сыростью.
«Хорошо тут, тихо, спокойно и умиротворяюще, – вдохнула свежий холодящий воздух. – Пусть остудит пылающее лицо и тело. Тони сходил с ума эти двое суток. Да… ему уже 52 года! А, смотри-ка, никуда не делась от него ни любовь ко мне, ни страсть, ни мужская сила. Сразу, едва оказалась в его ручищах, забыла о годах – монстр! – хихикнула. – Сама-то, девочка нашлась – в ноябре стукнет 41! Старушка почти! Если Ника влюбится через пару лет – бабкой мигом сделает! И не раз! – расхохоталась, стиснув зубы. – Вот такая я буду: многодетная, но очень страстная бабушка».
– …Дэйзи, он тебя ждёт, – голос возлюбленного был убитым, грустным.
Красные глаза, мокрые от слёз, потрясённое, изменившееся лицо Тони, просто перевернули ей душу.
«Бедный Тошка! Сын вырос в чужой семье, – тяжело вздохнула, шагнула, обняла, прижалась к гулко стучащему сердцу. – Волнуется любимый. Нервы сдали».
– Иди…
Эстебан, едва её увидел вновь во всей красе, захлебнулся воздухом, кинулся, сжав в объятии…
Светка задохнулась, всё сразу поняв: «Дежавю. Второй Тони! Господи… даже тело такое же мощное и уже сильно накачанное! Кажется, сын решил полностью стать таким же, как отец».
– Дай, родной, я рассмотрю тебя, – старалась не разрыдаться. – Ну же, мой большой мальчик? – с трудом оторвала от себя.
Еле успокоился, вжимая её тощее тело, лапая дрожащими руками, жадно целуя белокурые локоны.
– Какой же ты уже огромный, Банни! Как папа!
Отодвинулась, осматривая красивое пунцовое лицо и чудесные отцовские глаза.
Окунувшись в любящую синь, он вновь вжался со стоном, затрепетал телом.
Тайком вздохнула: «Всё понятно. Ё-маёшеньки…»
– Не обнимай меня так больше, – прошептала на ушко с лукавой улыбкой, – а то влюблюсь, как сразу однажды влюбилась в твоего папу…
Лишь услышав, не только не отпустил, а, резко отвернувшись-отгородившись от Энтони спиной, приподнял её и впился поцелуем в губы по-настоящему, по-взрослому, с опытной и совсем недетской страстью!
«Господи, да он не только телом Тони, но и душой! Любовь по наследству, не иначе! Вот это судьба! Карма, точно. Напасть, – задрожала, в панике попыталась найти выход из опасной, дикой, абсурдной ситуации. – Пошутила, называется. Эх, Белка… Ты не отрава – зараза опасная для всех и вся. Способна только калечить жизни и души мужчин! Проклята! Предана анафеме стократно! Повенчана с адом…»
– Эсти… Опомнись… Папа… Остановись… Стоп!
Со стоном и слезами еле-еле опомнился, поставил на пол, прикусив напоследок губы в нежном поцелуе-клятве. Настолько нежном, многоговорящем…
Ей стало ясно окончательно: «Это для Банни не шутка и не прихоть, а кара – любовь по крови. Тони-2 и есть!»
Смотря совершенно безумными глазами, парень никак не мог опустить больших рук с тонких женских плеч, часто дышал и дрожал в крупной дрожи мощным, гигантским телом.
Подняв побледневшее худенькое личико, смотря снизу в ошалевшие серо-золотые глубины, только глазами и привела его в чувство. Не осуждала, а любила, но лишь любовью матери: преданно, долготерпимо, невинно.
Понял, передёрнулся, стиснул зубы, сдерживая крик отчаяния, больно сжал руки на её плечах… Ослабил пальцы, мягко погладил и, наконец, выпустил из объятий первой и настоящей любви-памяти. Стоял молча, не мог отвести глаз от колдовской синевы, боялся сделать шаг и ослабить жар чувственной неги, страшился потерять его навек, отгородить сердце, разорвать… Не мог объяснить всего, лишь остро чувствовал: потеряет её – умрёт.
Рыдающий на балконе отец ничего так и не заметил. И не узнал.
Эта сцена осталась их общей тайной: Банни и Дейзи.
С того момента, вцепившись в Антонио, немного погрузневшего, с сединой, но всё такого же сильного и могучего, Лана рук не разжимала, следуя за ним повсюду, не оставаясь одна ни на миг. Прижималась, ластилась, целовала…
Это только радовало мужа: обняв за плечи, не отпускал любимую, истосковавшись за долгие годы разлуки.
Ей же опека была просто необходима: Банни не сводил пылающих, желающих глаз! Вот и сторонилась, тайком вздыхая: «Не стоит сыну портить жизнь. Довольно мучений его отца».
На празднике в школе Эстебан Санчес был самым высоким, красивым и мощным, настоящим мужчиной. Без малейшего стеснения и стыда позировал перед фотографами, стоя между двумя отцами: Антонио Мэннигеном и Элиасом Санчесом. Так и представил их педагогам, не дёрнув глазом: «Мои отцы».
Его мать, Мария Санчес, ещё больше раздобревшая и подурневшая, стояла скромно в сторонке, в окружении остальных шестерых детей: одной дочери и пяти сыновей.
Светка усмехнулась: «7:7! Сравняли мы с тобой, Мари, счёт по детям. Вот тебе и “двойник”, вот тебе и “Дэйзи-2”! – присмотревшись к младшеньким, успокоилась. – Элиаса детки. Ни у кого из них больше нет того дьявольского сияния в чёрных глазах, как у Тобиаса. Где он? Жив ли?..»
Расслабившись, потеряла на мгновенье бдительность, чем и воспользовался Банни: как только отцы занялись беседой с учителями, улучил момент и зажал Свету в укромном уголке! Дала пару минут радости, потом вырвала обещание больше не делать такого. Кивнул со слезами на глазах.
На третий день Элиас подошёл к её гамаку в саду, где сидела после ланча и рисовала дальний пруд в белых лотосах.
– Позволишь проводить тебя на наше кладбище? Обещаю держать себя в руках, Дэйзи, хотя ты и стала ещё красивее, чем прежде. Годы только красят тебя, Палома.
– Тогда, только мы вдвоём и наша корзина, – тепло улыбнулась, откладывая в сторону эскиз.
– Хорошо. Едем прямо сейчас. Корзина уже в багажнике.
– Не сомневался? – подняла навстречу бездонную синь глаз.
Тепло улыбнулся, ответив тёмно-карим всполохом.
– Я просто надеялся.
…Вечером опять была поминальная молитва и трапеза уже с новыми лицами.
Старик Серхио ведь предупреждал тогда: дополнительный ряд могил – убедительное тому подтверждение.
Весь вечер Дэйзи ловила на себе три пары горящих глаз: Тони, Эсти и… Эли.
«Он вероломно нарушил своё слово! – тяжело вздохнула. – Только бы Энтони не узнал – зарежут друг друга!»
…Когда ехали с кладбища обратно, не сразу заметила, что Элиас свернул… на другую дорогу.
– Эли?..
– Я хочу тебе кое-что показать.
Привёз к маленькому круглому озерцу, по краям которого росли чудесные малиновые лотосы!
– Боже… Чудо-то какое! Просто волшебно!
Бездумно выскочила радостная из машины, остановилась у кромки воды.
– Искупаемся? – подойдя сзади неслышно, положил руки на её плечи.
– Я без купальника, – еле выдавила, задохнувшись от жуткого предчувствия.
– И не нужно…
Рывком содрал с неё одежду.
Только в тот момент поняла, что попалась! Постаралась уговорить, угрожала – тщетно.
Видимо, Элиас так и не забыл её. Не смог. Увидев перед собой прежней, едва оказавшись наедине, сорвался.
Она же напрочь забыла о прошлом инциденте! Не мудрено: девять лет – срок приличный. Или так и осталась наивной недалёкой девочкой из Хотьково? Почему даже в уме не смогла предвидеть, просчитать такой вариант событий? Почему не смогла «увидеть» даром?..
Ответов не было. Был только всепоглощающий стыд и невыносимо горькая вина.
…Сейчас сидела за поминальным столом, не поднимая глаз, и чувствовала на себе его взгляд, жадные цепкие руки, страстные жестокие губы, сильное неутомимое тренированное тело. Содрогнулась в чувственной дрожи, низко опустила голову, ругаясь крепко и неприглядно.
«Ну, Белка, ты и ненасытная! Вся в синяках от Тони, едва выползла пару дней назад из-под него живой, а стоило оказаться в горящих молодых руках Эли – голову отключило полностью! Да, Элиас… оторвался ты на мне сегодня. За все эти годы отомстил, за дикое неугасимое желание и жажду обладать, за красоту и вечный вызов – не твоя, и не буду! Я, как вечный раздражитель мужчине, не нашедшему отзыва на чувства, месть за память об уходящей молодости. Видимо, сильно скучаешь по юному, тонкому, гибкому телу, а Марию-то, вон как разнесло, – презрительно хмыкнула. – Это ты, Светка, так и осталась щепкой, вот и не смог забыть. Ты же всегда сюда приезжаешь в одном образе: вечно молодая, тонкая, невесомая, трепетная и потрясающе красивая! В образе Дэйзи: нежная, хрупкая, белокурая, белокожая Палома, истинная голубка – дитя воздуха и неба. Такой, какой была его невеста Мари, когда привёз впервые домой перед свадьбой: молодой, любимой и желанной! Вот и увидел в тебе невесту, возжелал, как в первый раз, женился сегодня у пруда, Рыжуха. Ох… как же женился! Ну и страстный! Зверь…»
Прикусила искусанные губы, вновь сквозь ресницы поймала жаркий, пожирающий, плотоядный взгляд, неотрывно следящий за её губами и вздымающимися в низком, откровенном вырезе платья аккуратными нежными округлостями. Виновато вздохнула, краснея в мучительном стыдливом румянце.
«Им сегодня тоже досталось, – задрожала, вспыхнув от волны желания, поразившись до слёз. – С ума сошла, Рыжуха! Надо отсюда бежать!»
Совладала с лицом, посмотрела с любовью в глаза Тони: засиял, загорелся, стал ласкать ими, обещая ночью небесный полёт к вратам рая. Деликатно перевела взгляд на Марию: грузная, оплывшая, блёклая, с плотной тёмной кожей, грубыми крестьянскими руками. Сочувственно вздохнула.
«Не сахарная жизнь выпала девочке: огромная семья, вечный каторжный труд и… разнузданная чувственность, подаренная моим Тошкой. Развратил невинную девушку, засранец!»
Словно почувствовав, что подумала о нём, мягко притянул руки, ласково поцеловал, прошептав несколько слов на итальянском.
Улыбнулась шаловливо, погладив синью взора сердце. Вновь вернулась мыслями к Мари.
«Интересно, муж с нею так же страстен или уже прежних чувств не испытывает? Только ли изменившая внешность тут сказалась? Или я так плохо влияю на мужские мозги? По-особенному пахну? Скорее всего».
Выругалась в свой адрес крепко по-русски, заковыристо и неприятно, очнулась, усилием воли заставила стать обычной гостьей.
Утром силой выдернула Тони из дурмана любви и принудила тайком уехать в непроглядный рассветный туман, оставив родным записку, что на сотовый Антонио поступил срочный вызов на работу. К записке приложили чек на крупную сумму и адрес, где встретит Эстебана.
Оставаться до вечера не рискнула: «Мэнниген не дурак. Только крови или братоубийства недоставало в их семьях! Больше сюда не приеду. Простите все. Моя вина. Прощайте. Баста».
Прожив ещё два дня в отеле в Саванне с Тони, вылетела в Торонто и сразу же поехала на Каварта-Лейк: синяки по всему телу, плюс жесточайший сплин.
Ноябрь 2013 г. Продолжение следует.
http://www.proza.ru/2013/11/15/992