За полупрозрачным ультрамариновым стеклышком играет морозный день. Не солнечный, но и не пасмурный одновременно, зимний, искристый, немного колкий и такой же хрупкий, как стеклянный коллаж.
Воздух в мастерской чуть-чуть влажный, с запахами кофе, миндаля и отчего-то речного камня.
Легкие, едва различимые пылинки вальсируют в приглушенном свете. А вот через стеклянный кусочек свет кажется звонким и невзаправдашным, разбавленным яркостью, с пробелью.
Стеклышко в моих пальцах нагрелось и чуть затрепетало. Да и не стекло это, а крыло птицы, с будущего рождающегося витража. Я аккуратно кладу его в пазл, немного пайки, и Журица готова. Журица – имя птицы, сказанное ею мне только что.
- Ну, здравствуй, Журица.
Нева покачалась-покачалась и встала, за эти пару дней. У каменного основания набережной, неизменно серого и векового, лед дрогнул, чуть зашел на стену и застыл, удивленный, неспокойный в своем покое. Голуби и тут услышали запах крошек, взялись четверо, по льду, по ступеням, снова по льду. А солнце затеяло усыпляющие прятки с ветром – я за облако, ты дуешь, ты устаешь, я выглядываю.
Оттого ли, что Журица пока единственная готовая птица на витражном панно, оттого ли, что она живая, с именем, но я вижу ее среди кормящихся голубей. Пятую.
Когда ее ультрамариновое крыло заходит на кромку льда, видится колыхание воды, когда оно задевает небо, синь проясняется. Когда она заслоняет пару голубей, я вижу их весенних, с выводком, в том будущем, что зовется счастьем.
Я снимаю такое счастье на телефон и радостно смеюсь его реальности.
Подумать только, весь мир как удивительное стеклянное панно, яркий, отражающий, нереалистичный. А стоит засмотреться за волшебное стеклышко, он еще и счастливым окажется.
Если бы Журица была совсем настоящей. Если бы она могла слышать ответные слова. Но нет. Она – как божественное касание земли, где пройдется, там красиво и светло, а где ей летать – она одна ведает.
Совсем отчаянно, да и не стоит думать о невозможном, - провести крылом Журицы по темным участкам жизни, воскресить, вернуть, исцелить… Я и не думаю…
День сегодня непроснувшийся, колючий. Редкий снег бросается на окна или гонится за невидимым противником по тротуарам, ветер стонет по трубам, и свет будто все гаснет, гаснет, да погаснуть не может, еще полдень только.
И кофе не хочется, и разговоров. Каждый художник в своем углу, молча стучат инструменты, или чуть тихо звенит стекло.
Я сажаю на ветвь еще одну пичужку, отгибаю широкий зеленый лист, едва слышно отражающий ее оперенье, и бросаю пару солнечных лучей по косой. Витраж готов наполовину, даже больше. Остался общий зеленый фон и красноватые закатные тени на такой же красно-коричневой южной земле.
Журица молчит и молчит. А вчера рассказала мне историю одного нильского камня. А еще на днях посоветовала сменить тональность неба на левой границе картины, отчего то, казалось, вздохнуло, и весь пейзаж вздохнул тоже.
Я молчу и смотрю вглубь панно. Странно, но пока кусками спаянный низ витража - земля, с островками травы и листьев, - хранит в себе следы. Следы совсем свежие, знакомые, даже очень знакомые и близкие. Следы на той земле, которыми можно пройти, находясь здесь, вне изображенного пейзажа. И я прохожу…
Река красиво разлилась по чуть уставшему без нее побережью. Жизнь возвращается или просто отходит от глубокого, даже если и в один день, сна. Иногда одна ночь заменяет собой месяцы, а особенно беспробудный час такой ночи – целые годы. Я будто тоже просыпаюсь. Дыхание реки свежее и сильное, ветер с ее вод – легкий и обнимающий.
Я захожу в воду и вижу его. Он тоже видит меня. И нет необходимости спрашивать, где он был, и что так долго делал, и насколько сильно думал обо мне. И мне не нужно рассказывать, что со мной было, и где наше прошлое, которое должно быть будущим и продолжением, потому что здесь все возрождается и продолжается, истинно и вовеки веков и тысячелетий.
И мы просто идем по реке вместе…
А в следующий раз я прихожу в ночь, и нереально яркие, совершенно южные звезды дотягиваются до наших голов, а мы сидим у воды и думаем об одном и том же, и знаем, что мы об этом думаем, ибо оно наше общее. И другие люди сидят рядом, и тоже парами, а звезды отражаются в воде трижды и больше, и совсем ярко вокруг.
Я прихожу сюда еще и еще, и каждый новый приход другой и все тот же, ведь там все те же люди, близкие и являющиеся в продолжение нас…
А сегодня коллаж готов. Журица говорлива и весела. Картина блестит и искрится, ведь сквозь окна также льется настоящий зимний солнечный свет.
Мне хочется проститься с тем миром. И мне не хочется прощаться с ним никогда. И я думаю, что если с той стороны разбить стекло или хотя бы поймать волшебную Журицу, можно остаться в стеклянном мире южного леса и реки, в неуходящем счастье.
Я иду и иду знакомой тропой, по моим путеводным следам. Я вижу реку, и их, и все, что так дорого. И я знаю, что только я, снова только я могу и должна принести свою жертву, на этот раз через красоту. И я поворачиваюсь назад и вижу мастерскую сквозь разноцветный узор стеклышек, и размахиваюсь маленьким молотком в правой руке, и разбиваю границу наших миров на десятки и сотни оглушающих осколков, и слушаю этот дождь, этот южный ливень стекла!..
Тишина…
Меня поднимают с пола.
Меня поят минеральной водой.
Закрывают распахнутое ветром окно.
Собирают разбросанные отлетевшим графином фрагменты витража…
А я смотрю и вижу – Журица уцелела, ведь она одна полностью спаяна. И живая, с собственным именем. И еще волшебная, показывающая голубям их счастливое будущее.
И она мне воркует-рассказывает, что и меня ожидают чудесные изменения и радости.
Надо только доделать витраж, а в нем…