Посв. Александру.
По ту сторону дороги туман. Там, где заканчивается сад, и голые, промокшие ветви деревьев уходят в пустоту. А за туманом другой мир. Совсем другой.
Я знаю, он стоит там. Нет, он живет всюду, всюду, где нет обычных людей и вещей. Но я встречаю его. Сейчас он стоит в короткой белесой рубашке, его золотисто-светлые волосы намокли и спадают на глаза. А в ручках он держит крошечный мяч.
Я раздвигаю туманную завесу и, как через порог, ступаю в его мир. Мне хочется сдвинуть волосы с его лобика, влажного и прохладного. Мне больно, что ему, возможно, холодно. И еще больней, что он там один. Всегда один.
И снова отодвигаю эти мысли. Ему не может быть холодно, не может быть одиноко. К тому же, когда ребенку становится грустно, он находит меня и ждет, когда и я замечу, подойду, подарю внимание материнской любви.
- Здравствуй, солнышко, - шепчу я, улыбаюсь и присаживаюсь на корточки перед ним. –Ты очень серьезный сегодня.
Малыш сосредоточенно смотрит мне в глаза, протягивает мячик и тянет за руку. Мы должны куда-то пойти. Мы идем. Через продолжение сада с его деревьями и октябрьскими темными цветами, вдоль травяных тропинок и низких заборчиков. Впереди мерцает нечто розовое, заря другого мира. Занимается утро, позднеосеннее, низкое, призрачно-глуховатое.
Он родился вечером, летним и душным. Он родился на секунду, чтобы тут же исчезнуть в этом своем мире. У него тоже были золотистые мокрые волосы, темнорозовая кожа и закрытые глазки. Я так и не узнала их цвет. Теперь, в этом мире, его глаза кажутся то серыми, то зелеными, в зависимости от тумана. Он часто приходит во время тумана. Вернее, когда туман, он всегда приходит. Но не только тогда.
В тот вечер я ушла с ним. Я долго брела по туманному полю, полному клевера и душицы, вокруг просыпался ранний август, и редкие птицы спрашивали, кто я, и кто со мной. На руках я несла сына, его белое покрывало и подол моего платья стлались по росистой траве и исчезали в плотном матовом тумане. Мы шли долго и размеренно, я знала, что это мой сын, и что я получила его, несмотря на запреты и прогнозы. Он спит и дышит, потому что я этого так сильно хотела. Мы шли, пока я не устала и не заснула тоже, а когда проснулась, было утро, палата и пустота…
Наконец сад кончился, впереди лежит озеро с купающимся в нем розовым рассветом. Очень тихо и равномерно пасмурно.
Малыш молчит. Я сажусь на склоне и беру сына на руки. На ощупь он совсем сухой и даже теплый, нейтральный к температуре вокруг. Он щиплет стебель сухоцвета и лепечет на своем языке. Мне хочется видеть его улыбку и серый отблеск застенчивых глаз.
- Солнышко, я расскажу тебе историю тумана, - и его личико оборачивается ко мне. – Туман это гордое существо полей и садов, и даже больших сумрачных городов, рек и каналов, и тихих задумчивых двориков. Он приходит, когда на земле становится много слез – людей и растений. Да-да, растения тоже плачут. Но это не только слезы печали, это и слезы радости тоже. Когда ты родился, я плакала слезами радости. Когда мы ушли в поле – слезами уныния. Ты ведь помнишь то поле?
И сын согласно кивает головкой. Я глажу его шелковые льняные волосы и продолжаю:
- Плакать не следует часто, ведь тогда туману приходится трудно, он опускается на землю и забирает в себя все слезы. Он очищает нас, но в это время мы не видим солнце. А я не вижу твоих зеленых глазок…
Малыш улыбается, и на миг его глаза зеленеют, становятся цвета моих. В них мешается листва того лета, и дымчатость этого озера, и краски материнского взгляда…
Я снова становлюсь матерью, когда прихожу сюда. В мир моего малыша. Это может быть озеро, сад, утреннее кафе, вестибюль метрополитена или стеклянная мастерская. Все что угодно. Я вижу сына на скамейке у парадной, за соседним столиком или в свечении смальты. Он приходит, когда ему грустно. Когда ему нужна мама.
И тумана все равно становится больше, неважно, слезами радости или печали я плачу, встречаясь со своим ребенком…