На верхних снимках: слева – Эзра Моргулис в 30е годы; справа – он же по возвращении из лагерей ГУЛАГа в 50-е г.г. ХХ века.
На нижнем снимке – жена Эзры Маргулиса Клара Исааковна («Хаюся») с их вернувшейся с фронта дочерью – лейтенантом медицинской службы военврачом Викторией Эзровной (Сергеевной) Моргулис.
* * *
«В семье не без урода».
Таковым в нашей семье, среднее поколение которой, родившееся в конце ХIХ – начале ХХ века, почти сплошь состояло из коммунистов, стали с некоторых пор считать маминого родного дядю – Эзру Моргулиса.
Вообще-то и он некогда был коммунистом. Правда, по словам мамы, кем только он не перебывал! И большевиком, и меньшевиком, и, вроде бы, даже анархистом… Мама рассказывала об этом осуждающе, но, вместе с тем, снисходительно и даже с симпатией. Чувствовалось, что к своему дяде (впрочем, он был лишь на несколько лет постарше её) она относится с нежностью. Мама была старшей из трёх сестёр, и ей было лишь 6 лет, когда безвременно умер от скоротечной чахотки их отец – рабочий на дрожжевом заводе в Житомире. Молодой вдове, чтобы прокормить себя и малюток, пришлось идти работать на фабрику, потом занялась подёнщиной в домах богатых людей… Её отец, некогда довольно зажиточный, в итоге долгой болезни разорился, старшие дочки успели обзавестись своими семьями, а она, младшая, ухаживала за умирающим отцом до его последнего вздоха и осталась к 23-м годам «старой девой» (так считали в житомирском тогдашнем предместье)… Всё-таки жених нашёлся, и какие-то несколько лет после свадьбы прошли благополучно, однако, вот, овдовела…
И ещё бы тяжелее пришлось ей и сироткам, если бы не младший брат покойного – Эзра. По еврейской традиции он стал заботиться, как мог, о Саре-Ривке и своих племянницах, часто проведывал их, приносил гостинцы, веселил прибаутками, помогал, как мог. Сам рано вступил на путь труда и заработка, уехал в Киев, а когда старшей (маме моей) едва исполнилось лет 14, позвал и её туда же и помог устроиться на работу – кажется, в общественную столовую.
Шёл 1917-й год. Эзра как раз тогда сошёлся с большевиками, стал своим человеком в редакции их киевской газеты «Голос социал-демократа» и однажды привёл сюда маму: женщине, продававшей газету в киоске на Крещатике, понадобилась помощница. Так и мама моя прибилась к большевикам.
Она не раз рассказывала, как в июльские дни 1917 года контрреволюционно настроенная толпа стала раскачивать киоск, чтобы поджечь его вместе с ненавистной газетой и даже с продавщицей. Но нашлись люди, поднявшие крик: «Что вы делаете? Ведь там ребёнок!» Дверь, запертую изнутри, взломали, продавщицу с помощницей отвели в милицию (она тогда уже была в стране), а киоск повалили и подожгли…
Через много лет после тех событий, где-то в 60-е годы, уже после смерти мамы мне в руки попала книга по истории компартии Украины. Там в двух строчках описан этот случай на Крещатике. Правда, о маме там, конечно, ни слова. Но сама она считала, что именно Эзра определил её дальнейший путь: она стала одной из первых комсомолок, участвовала в работе большевистского подполья во время оккупации Украины немцами и при власти гетмана Скоропадского …
Что делал и с кем дружил в это время её молодой дядька, она не рассказывала. Мне известно только, что после окончания гражданской войны он увлёкся идеей кооперативного движения. А к середине 30-х годов угодил в ГПУ (или уже НКВД?), получил десятилетний срок и отбыл его в одном из лагерей ГУЛАГа. Но примерно к 1947-му вернулся к жене, которая жила в подмосковных тогда Вешняках, в собственном домике.
Жену звали Клара Исааковна, но также и Хая, Хаюся. У них с Эзрой Израилевичем было двое детей, и с младшей, прошедшей фронты Отечественной войны Витой, я познакомился, когда в 1946 году вместе с отцом около месяца гостил в Москве. Вита была врачом. Был у четы Моргулис ещё и сын Володя, кажется, архитектор, но я практически с ним не знаком – видел лишь раз в жизни. Как Вита, так и Володя были членами партии. Их фамилия, как и у Эзры, пишется почему-то через "о", хотя мамина, соответственно фамилии сестёр и родителей - через "а". Разница чисто бюрократическая, учётная, но оговариваю для ясности.
Освобождение Эзры из лагеря совпало с мерзким периодом казавшегося внезапным возникновения антисемитских тенденций в государственной и общественной жизни СССР. Воспитанный в патриархальной, религиозной семье житомирского «агитер ид’а» (благочестивого еврея), Эзра отнёсся к этим явлениям чрезвычайно болезненно и решил поделиться своим искренним возмущением с властями предержащими. Он написал письмо тогдашнему министру иностранных дел и одному из ближайших сталинских соратников В. М. Молотову. Почему именно ему? – Женой Молотова была еврейка Полина Жемчужина (Перл Карповская), и наивный жалобщик надеялся, что её муж отнесётся к письму сочувственно. Бедняга не знал, что недалёк день, когда супруга министра будет арестована и сослана, сам Молотов подвергнется опале и попадёт под подозрение… Но самое главное – готовилась «новая ежлвщина» (предсказанная в стихах Б. Чичибабина), и началась так называемая «вторая волна» репрессий, в связи с чем и сам автор письма попал в «повторники»: он был вновь арестован и получил крупный лагерный срок.
Видимо, именно в эти годы второй своей «ходки» Эзра Израилевич (или, как его стали называть, «Сергей Сергеевич», убедился в правильности и справедливости сионистской идеи. Во всяком случае, когда в середине 50-х, с началом хрущёвской «оттепели», его, как и тысячи других безвинно осуждённых, реабилитировали, он вернулся в Москву убеждённым сторонником возвращения евреев на историческую родину.
Своих взглядов он практически не скрывал. Наделённый явными литературными способностями, Эзра Израилевич стал писать одну за другой сионистские компиляции, добывая из всех возможных и невозможных источников правду о развитии молодого еврейского государства. Одновременно он написал потрясающе интересные воспоминания о своей тюремно-лагерной «одиссее» – к тому времени вернулись из лагерей мои родители, и он один экземпляр прислал моей маме – я читал этот толстый машинописный том с огромным интересом - моё первое чтение книги на эту тему! Мне передавали (со слов дочери Эзры), что в КГБ, куда её вызывали, особенно расспрашивали об этих воспоминаниях. Эта книга о ГУЛАГе написана задолго до выхода в свет произведений Солженицына и Варлама Шаламова. Описания там некоторых фактов уникальны, однако моя сестра (с которой Эзра переписывался и изредка, во время её поездок в Москву, встречался), дала их кому-то почитать, и… «Митькой звали!»
Однако это лишь одно из ряда сочинений Эзры Моргулиса. В весьма убедительных статьях он показывал успехи Израиля, выступал против несправедливых нападок на еврейское государство, всячески пропагандировал сионистскую идею. Он также, на основе своей фельдшерской практики, приобретённой в местах заключения, собирал и описывал лечебные травы и другие средства народной медицины.
Между тем, КГБ всерьёз занялось нейтрализацией деятельности неугомонного еврейского диссидента (впрочем, тогда этого слова в советской фразеологии ещё не употребляли), его вызывали, увещевали, ему угрожали, – всё напрасно!
Посадить его вновь, в третий раз, они так и не решились: старик был болен, не раз его сваливал с ног инфаркт, дочь, заведовавшая отделением одной из московских больниц, не раз госпитализировала его, ставила на ноги – и он на своих больных ногах опять принимался за старое.
Гебисты вызвали Виту и предложили ей следить за ним, сообщать о его связях и поступках. Фронтовичка категорически отказалась! А ведь советские лгуны в печати заявляли во всеуслышание (сам читал в статье о его друге – якобы «шпионе» Соломоне Дольнике), будто от «небезызвестного» Моргулиса «отказалась даже семья»! На самом же деле Эзра сам ушёл из семьи, не желая навлекать на неё гонения за его сионистскую деятельность.
Более подробно и со знанием дела об этой стороне жизни своего почти однофамильца написал в своей книге мемуаров известный узник Сиона Михаил Маргулис (различие в одной букве – повторяю, чистая случайность). Мне остаётся только рассказать о своей единственной , но и незабываемой, встрече с «дядей Эзрой», которому я приходился родным внучатым племянником.
Летом 1961 года мы с женой провели часть отпуска в Ленинграде, а оттуда, списавшись заранее с женой Эзры Кларой Исааковной, приехали в её Вешняки – тогда подмосковные. Никак не желая обременять её излишней заботой, понадеялись добраться сами, но, прибыв на место уже затемно, да ещё и во время проливного дождя, только лишь чудом, по какому-то наитию, на совершенно безлюдной, тогда - деревенской, улице набрели на её дом…
Эзра жил не в Вешняках, а в Москве: как реабилитированный он получил отдельную комнату в общей коммунальной квартире на проспекте Вернадского, где в коридоре был телефон. Мы созвонились, и «сын Бумочки» (то есть я) вместе с женой позвонили в дверь квартиры.
Нам открыл худощавый старик, с явными признаками привычной подвижности, но и весьма медленно волочащий ноги по коридору. «А я, знаете ли, обезножел , сказал он нам, поразив меня этим непривычным глаголом. Вошли в его небольшую комнату. Хозяин захлопотал , доставая чайник, стаканы, блюдца, потащился в кухню, через некоторое время мы и в самом деле пили чай с какой-то, нами купленной, выпечкой, но он выставил и своё угощенье. С первых же слов разговор завёл об Израиле. Он стал нам показывать фотографии и открытки, присланные оттуда его племянником – репатриантом из Аргентины. Сестра Эзры, в замужестве Рейхенбах, давным давно эмигрировала с семьёй в Буэнос-Айрес, а уж оттуда её сын перебрался в Эрец-Исраэль и жил в кибуце. Эзра стал нам показывать полученные снимки и красочные открытки, с восторгом пересказывая детали жизни и быта племянника в новой для него стране.
В то же время стал расспрашивать о подробностях нашей жизни: «Кем вы работаете?» - Я ответил: редактором заводского радиовещания. – «Как же вас, еврея, впустили на такую ответственную должность?» - Вопрос был не пустой: вернувшись из армии, мне удалось устроиться на работу лишь на четвёртом месяце после увольнения в запас, потеряв драгоценное преимущество – 100-процентную оплату больничного листа. Но посвящать этого нестандартного и находящегося под колпаком у властей человека во все детали я не решился… Он вызывал у меня острый интерес, но одновременно и опасение: не прицепятся ли и ко мне за эту «компрометирующую» встречу?
А старый неугомон продолжал нахваливать еврейское государство, с сожалением сказав: «Мне, по моим немалым годам и плачевному состоянию здоровья, уже не удастся там побывать. Но вы, молодые, непременно поедете туда и там будете жить!
Моя хохотушка Инночка залилась весёлым смехом, я охотно присоединился к ней. Напоминаю: был 1961 год, и, как говорится, ничто не предвещало…
Но Эзра сказал убеждённо и категорично:
– Напрасно вы смеётесь. Ещё раз вам говорю: поедете – и будете там жить!
Меня и сейчас потрясает, что он оказался прав! Я живу в еврейской стране уже более четверти своей немаленькой жизни.
* * *
Эзра Моргулис скончался в больнице на руках у дочери от чуть ли не пятого инфаркта..
"ЗихронО ле-врахА!" (иврит) – Да будет благословенна память этого замечательного человека!
(Право на первую публикацию этого материала предоставлено автором одновременно и ежемесячнику "Еврейский камертон" - приложению к газете "Новости недели", Тель-Авив).