Читая рукопись моего подзащитного я вдруг поймал себя на том, что уже не столько занят текстом, сколько погружен в свои собственные размышления. В конце-концов я твердо для себя решил, что не стану отказываться от этого дела.
И вовсе не потому, что проникся симпатией к моему подзащитному или уверовал в его невиновность. И не потому, что вдруг нашел в его рукописи зацепку, благодаря которой мог бы существенно повлиять на решение суда в пользу обвиняемого.
Суд в данном деле - чистая формальность. Какие-бы доводы я ни приводил суду, ответ судьи будет примерно следующим: закон есть закон, а по закону ему полагается четыре пожизненных срока.
Оспаривать что-либо здесь с юридической точки зрения - бесполезно.
Но я решил бросить вызов... Самому суду. Это будет своего рода бунт, бунт всегда послушного человека, которому в конце-концов захотелось стать самим собой.
Ведь у меня всегда, по любому поводу было и есть свое мнение, свое отношение к происходящему. Что-то находит положительный отклик в моей душе, что-то мне не нравится, а что-то - возмущает.
Но я всю жизнь делал именно то, чего от меня ждали: хорошо учился в школе, отличался примерным поведением, выучился профессии, "которая будет меня кормить", как хотели мои родители. Служебное начальство всегда отмечало, помимо высокой работоспособности и самоотдачи, мою дисциплинированность и исполнительность.
Я старался ни с кем не конфликтовать - ни с начальством, ни с сослуживцами, и в интересах дела мог пойти на довольно таки серьезные компромиссы с истиной.
В результате, человек ниоткуда - без связей и всякой протекции, я закончил службу в звании подполковника.
Приобретенные за время службы связи, позволили мне открыть собственную адвокатскую контору. Дела мои шли успешно, контора расширялась-имея хорошие связи в прокуратуре и в суде, я прослыл мастером судебных сделок, когда обвиняемый признает себя виновным по одним статьям, но за это признание следствие и суд снимают с него обвинение по другим делам.
Нередко выходило так, что обвиняемый признавал себя виновным в том, чего не совершал, но при этом с него снимались обвинения в совершенных преступлениях.
Не могу сказать, что все эти, выражаясь политкорректно, компромисы, давались мне легко. Совесть ела мою печень - на пенсию я ушел по состоянию здоровья.
-Старайтесь меньше нервничать,-говорили мне все без исключения врачи, лечившие меня.
В ответ я молчал, а про себя думал: -"Я строю свой дом, свое благополучие. Не для себя-для детей, семьи. Пусть о морали рассуждают те, кто родились с золотой ложкой во рту. Мне же выбирать не приходится. Разве я завел эти гнусные порядки в наших судах и вообще в нашей жизни?! Ну восстанешь ты против всего этого, а дальше что?! Кому вообще все это нужно? Обыватели будут смотреть на твой бунт как на зрелище, а главное-ничего, абсолютно ничего не изменится!"
И я молчал всю жизнь. В этом мы с ним похожи, с моим подзащитным: оба мы молчали всю жизнь, каждый по-своему.
Один-задавленный жизнью человек, другой- человек успешный и благополучный.
Оба мечтали высказаться, но все откладывали это на потом.
И вот, он сказал свое слово.
Теперь-слово за мной. Не потому, что "достало". А затем, чтобы просто не быть дерьмом.
Слово, однако, у нас разное.
Прежде всего я решил отказаться от первоначального плана, который сам поначалу считал еднинственным для моего подзащитного шансом в этом деле, т.е., признание его неспособным отвечать за свои деяния. Он отчетливо ведал, что творит.
Его рукопись не оставляла в этом никаких сомнений- ее автор убийца. Рукопись убийцы....
Возможно ли в принципе убийство во имя торжества идеалов свободы, справедливости, добра?
Его рукопись была правдивым ответом на этот вопрос.