Он был красив. Красив и упитан. По крайней мере, в их дворе лучше его никого не было. Длинную белую шею украшал, на манер элегантного кашне, ободок цвета охры. Грудь скрывалась под туго накрахмаленной белоснежной манишкой. Белизна была не белизной тростникового сахара, отдающего голубизной, а свекловичного, отбеленного негашеной известью. Голова и бока блистали то синевато, то зеленовато-бронзовым оттенком, в зависимости от того, как падали лучи солнца. Широкие лапы, ярко-оранжевого, будто две свежевырванных из грядки морковки, цвета, прочно стояли на земле. Ходил он на них неспешно, вперевалку. Картину довершал задорно закрученный колечком хвостик. Он был во всех отношениях красивым селезнем.
И жены были ему под стать: важные, дородные и неспешные. Да, конечно, не в меру крикливые и круг интересов их ограничивался кормушкой и ряской на дворовом пруду. Но где же найти в наше, и не только в наше, время идеал. Зато они всегда были под боком и с готовностью исполняли свои супружеские обязанности. В течение зимы некоторые из его уток исчезали, но на смену им появлялись молоденькие, которых спустя непродолжительное время было уже сложно отличить от взрослых матрон. Так и текла его жизнь за годом год.
Но вот однажды, когда от утренних заморозков лапы становятся еще ярче, а нагулянный за лето подкожный жир греет не хуже бобровой шубы, на поверхность дворового пруда опустилась незнакомая уточка. Селезню еще не доводилось видеть таких. Она была изящна и стройна. Небольшая, даже миниатюрная, уточка поразила воображение селезня, и он невольно сравнил ее со своим шумным, переваливающимся с лапы на лапу гаремом, с их жирными животами, что волочились по земле, свисая между лап. И разговаривала незнакомка, как позже он убедился, тихо, деликатно покрякивая.
Селезень, приструнив своих не в меру крикливых благоверных, подплыл к незнакомке — все-таки это была его территория. Вблизи уточка оказалась еще прелестнее. Аккуратный, перышко к перышку, серо-коричневый наряд, как нельзя лучше подходил для путешествий. А путешествовала уточка, оказалось, действительно много и часто. Она рассказывала хозяину о дальних экзотических местах, в которых ей довелось побывать, и селезень слушал ее, раскрыв от удивления клюв. Вот и сейчас уточка отправлялась на далекий теплый курорт на юге, где так прекрасно проводить долгие зимние месяцы. На пруд она опустилась передохнуть. Селезень вздыхал, косился на свой шумный выводок и все больше влюблялся. Он готов был следовать за нею куда угодно. И, о чудо! Уточке он тоже приглянулся и она позвала его с собой. В теплые края. Где придется добывать корм самому, но зато там так вольготно. И рядом с любимой.
И вот наступил миг отлета. Селезень в последний раз оглянулся на постылый двор и все, что его наполняло, вздохнул, решительно тряхнул головой и обратился всеми помыслами в новое будущее. Уточка легко и изящно снялась с поверхности воды и совершила медленный круг над прудом, ожидая спутника. Селезень же, тяжело шлепая лапами, разбежался, замахал крыльями, оторвался от воды и — шлепнулся в прибрежную тину. Крылья у селезня были подрезаны.
А уточка, покружив какое-то время и не дождавшись, улетела на юг.