На плите шипела жарящаяся картошка, и по кухне плавал дурманящий запах уюта. Стоял апрель, и окружающий мир находился в том праздном состоянии покоя и ожидания, что предшествует бурной поступи великолепного веселого мая. Пока же все только готовились к активному времяпрепровождению и никакого действия не принимали. В такое время грезы приходили на ум с неожиданной легкостью и все они казались легковыполнимыми, единственно возможными, даже более реальными, чем сама действительность.
В мечтах о будущем витала и юная Виктория, смотря из окна кухни вдаль на синеющий горизонт и окутывающее его пространство двух миров - небесного, голубо-белого, и земного, составляющего в данном случае кромку леса. В то время как критический взгляд девушки пытался охватить весь открытый ее взору пейзаж, сама она вполне прозаически покачивалась на стуле в кухне у окна, грызла морковку и отстаивала интересы оппозиции в вечной борьбе реалистов-отцов и максималистов-детей.
- Не пойму, чего ты так переживаешь, - говорила Вика, расслабленно улыбаясь, - другой город - это не другая планета! И живут там обычные люди, разговаривающие, между прочем, на этом же, русском, языке. Все остальное пустяки.
- Язык и выучить можно, - возразила женщина у плиты. - И дело тут вовсе не в нем. Ты пойми: в Москве абсолютно другой менталитет. Там люди другие! Ты еще слишком мала, чтобы уезжать.
Мать Вики была женщиной удивительной: у нее никогда не было свободного времени. Даже переделав всю работу по дому, она не останавливалась и не давала себе возможности отдохнуть, а находила какие-то новые, ненужные и неважные на первый взгляд дела и с радостью фанатика бросалась их выпонять. Она целыми днями по-долгу отсутствовала и именно в работе своей черпала силы для жизни, что только добавляло ей необычности, ведь работа программиста к душевной радости располагает мало . Объяснялось это, по ее словам, неистребимой любовью к собственным детям, коих у нее было трое, и именно во имя и ради них она из миловидной, блещущей здоровьем и амбициями молодой шатенки превратилась тусклую, вечно куда-то спешащую женщину, не потерявшую, однако, живой блеск глаз.
Несмотря на то, что большую часть жизни мать была слишком занята, чтобы путешествовать и ни разу не бывала заграницей, она умела доверять собственному чутью и много раз в спорах оказывалась права. Большой жизненный опыт отлично уравнивал ее некомпетентность в некоторых вопросах. Впрочем, внутренний нюх нередко можно спутать с давним стереотипом. На это и надеялась Вика, уверенно мотая головой в отрицании всех убеждений матери.
- Я не мала. И я далеко не ребенок - мне 18 лет!
- Тебе нет восемнадцати, за кого ты меня принимаешь! - удивленная невинным обманом дочери, женщина возмущенно загремела посудой.
- Ну, ладно, еще нет, - спокойно согласилась та. - Но будет уже скоро. До того, как я уеду.
- Не уедешь!
Раздался оглушительный звон, и по полу кухни разлетелись цветные кусочки любимой кружки младшего брата Вики. Девушка тут же соскочила с места и с удрученным видом принялась собирать осколки. Полусгрызенная морковка по-прежнему находилась в ее руке.
- Все равно уеду, - тихо прошептала Вика вроде как себе самой, но с тем расчетом, чтобы было слышно и матери.
Они с вызовом посмотрели друг на друга, и первой не выдержала зрелость, уступив под полным жизненной энергии взглядом бесстрашной юности.
- Где жить будешь? - вздохнув, спросила мать.
Вика с интересом разглядывала оранжевый овощ в руке.
- В общаге, вестимо, - пробурчала она уже с набитым ртом. - Может, потом квартиру недорогую найду...
- В том ВУЗе дают общежитие?
Вика нахально улыбнулась:
- Только избранным.
- Тогда причем тут ты? - усмехнулась мать, выкладывая на блюдо золотистую поджарку.
Дочь наконец-то доела свою морковку и теперь с очень серьезным видом смотрела вперед.
- У меня есть планы. И... я собираюсь стать равной тем, кого именуют "золотой молодежью".
- Такого названия уже никто не использует.
Обеспокоенная амбициозным заявлением дочери, женщина попыталась воспринять все как шутку и фыркнула.
- Да я так сказала, чтобы тебе и твоим друзьям из социализма понятней было! - зло прошипела Вика и встала, чтобы уйти, хоть ее и манил летающий по кухне соблазнительный аромат жареной картошки.
- Стой! - мать преградила ей дорогу.
- Я вас слушаю.
- Это твоя жизнь, и я понимаю, что не имею права решать в ней что-то за тебя, - пробормотала она извиняющимся голосом и крепко обняла дочь. - Мы еще раз все обсудим, ты только скажи мне одну вещь... Ты же понимаешь, что я не смогу дать тебе достаточно денег на полноценную жизнь в Москве?
Вика все еще отстраненно смотрела на нее, и от этого чужого взгляда у любого человека холодок пробежал бы по волосам, но женщина сделала вид, что ничего не заметила. Только крепче стиснула руки.
- Я сама буду зарабатывать, мам, - заявила Вика, с улыбкой победителя вздернув подбородок вверх.
- Как?
От вызывающего тона дочери женщина насторожилась.
- Продавать.
- Что?
- Свои картины.
- Господи!
Матери мигом стало плохо, и она схватилась руками за голову.
- И много ты собираешься заработать таким образом?
Вика воинственно скрестила руки на груди:
- Достаточно.
Много ли зарабатывают художники? Общественное мнение твердило, что из художественных институтов выходят философы и бунтари, в ближайшие несколько лет спивающиеся и неспособные после выпуска спокойно, честно служить во благо родины. Голос же женского рассудка подсказывал, что молодежь, вышедшая из обители живого и прекрасного, просто становится слишком чувствительна к внешнему миру и не может совладать со всеохватывающим ощущением разочарования. Вывод неутешителен: и стереотип, и внутреннее чутье дружно заключали, что для художника вероятным исходом являются алкоголизм и депрессия.
Но мать, смотря на Вику, сказала совсем другое:
- Я в тебя верю. Ты сильная, и ты справишься.
Она не убеждала не разочаровываться. Это в нашей жизни бессмысленный совет.