В заключении особенно тяжкими кажутся 2 гири: неотвратимость срока и неослабная мука разлуки. Что до первого, то каждый зэк тайно или явно надеется на чудо досрочного освобождения. В вынужденном одиночестве свидания были подобны голубеющим просветам в однообразно серой пелене тягучего времени.
На строгом режиме в год полагалось два общих свидания и одно личное. Общие предоставлялись на 4 часа, встреча проходила в присутствии надзирателя, что называется «через стол». В то время в Дубравлаге содержались политзаключенные со всего Советского союза. Для части родственников встречи на 4 часа были не по карману, так как добираться приходилось «за тридевять земель». Личное свидание в зависимости от поведения осужденного, по усмотрению администрации давалось на срок до трех суток. От наличия взысканий зависело: будет ли оно без вывода или с выводом на работу. В последнем случае заключенный должен был в 7.30 утра явиться на развод, откуда всех строем перемещали в рабочую зону. И только к 6-ти часам вечера, усталый и подавленный, он мог снова возвратиться обратно. Для зэка и его близких в эти 9 часов небо виделось в овчинку. На свидание допускались жены, дети, близкие родственники. Приезжавших, не исключая и детей, тщательно обыскивали. Досмотру подлежали и привезенные продукты. Замечу, что родственникам разрешалось проносить любые продукты, однако по окончании свидания заключенный не мог вынести с собой ни кусочка из оставшихся деликатесов.
В 17-й «большой» и «малой» зонах, где мне пришлось сидеть, комнат для свиданий было не более 5. В каждой из них размещались 2 двуспальные, с металлической сеткой, кровати, стол с тремя стульями. Еду можно было приготовить на кухне, туалет был самый примитивный, с выгребной ямой. А душа не было совсем. При всем этом из всех лагерных строений «дом свиданий», который размещался под одной крышей с вахтой, был для меня самым притягательным местом. Раз в год, под его крышей, ко мне на время возвращались полузабытые переживания былой жизни. В летние месяцы, после ужина, я брал фуфайку, книги и располагался на травке за бараком, стоявшем близ вахты. Часами я читал, думал, писал письма, но при этом взглядом и душой я видел и чувствовал, что в 10 м от меня есть пустеющая комнатка с казенной обстановкой, зарешеченным окном. Она хранила чудоподобное присутствие моей любимой, доченьки, родителей.
Весной 71 года меня с одним литовцем в сопровождении надзирателя привели в «дом свиданий» для ремонта пола на кухне. Отрываясь от работы, несколько раз с замиранием заходил в «нашу» комнатку, как в некое святилище. При виде места моего недавнего скоротечного блаженства я заново пережил ту неувядаемую радость. Едва сдерживая слезы, гладил спинку стула, на котором она оставляла на ночь свой халатик, мне казалось, что я чувствую запах её духов. Половицы коридора были мне дороги уже тем, что по ним ступали ножонки моей бесподобной трехлетней дочурки.
На личные свидания, а их за время моей отсидки было шесть, помимо Риты и Алены почти всегда приезжали отец с мамой. Каждой встрече предшествовал томительный и тревожный нервоз ожидания. Заводили меня к ним на исходе дня, сразу после развода с работы. По истечении времени, с трудом берусь выразить свое впечатление от первых мгновений встречи. Никогда после я не переживал в своей жизни похожих минут… Как сейчас вижу страдальчески милые лица моих стариков, слегка испуганные застенчивые глазенки Алены, и она, моя Рита… При одном взгляде на ее сдержанно-улыбчивое лицо, волосы, загорелые ноги из-под цветастого платья чувствую подступающее к горлу удушье… Объятия, слезы, восклицания, – наконец-то мы вместе!.. Потом меня ожидало царское угощение, радость семейного застолья, моя легонькая светловолосая крошка на коленях.
По обыкновению, через два-три часа общения, родители с присущей им деликатностью покидали нас с Ритой и отправлялись с Аленой в поселок, где ночевали у одной добросердной тетеньки. Наутро, часам к 10-11 они возвращались обратно. Аленка не отходила от меня: ласкалась, тормошила, требовала внимания. Как хорошо было видеть ее рядом, мою зацелованную, затисканную девчушку. По обыкновению, где-то после обеда родители, давая нам возможность побыть наедине, звали её погулять в лесочек, поискать грибов и ягод. Она охотно соглашалась, и принималась просить меня, чтобы я непременно пошел вместе с ней: «Папа, папочка, там такие большие елки! Баба сказала, когда мы придем в лесок, белочка сорвет шишку и бросит мне под ножки. Пойдем, папочка, я тебе подарю ее…» Смутно помню, чем я отговаривался и что плел в свое оправдание. На второй день родители с Аленой обычно уезжали, прощание всегда саднило душу. До сих пор жива совестливая укоризна за все, что они претерпели из-за меня.
СВИДАНИЕ
Я жду тебя в наскучивших стенах.
А где-то там, в пространстве октября,
Как птица райская, превозмогая страх,
Взлетаешь ты на зов государя.
В холодном небе, просекая дымку,
Грустящую над Суздальской землёй,
Ты грезишь комнатой, где под пластинку
Я обмирал, склоняясь над тобой.
В твоих глазах, потерянных от счастья,
В славянских льнах разбросанных волос
Губами жадными я постигал согласье
Любви и ревности, шипов и роз.
И уступала ночь круговращенью
Объятий, шёпота, счастливых слез...
А за окном по злому наущенью
Бледнел разлукою предутренний мороз.
***
Доченьке:
Напрасен свет закатного портала
Прощанья час, что не вернется вновь,
Сегодня мне ручонкой помахала
Дочурки мотыльковая любовь.
Напрасны запахи и перемахи птичьи,
Июльской ночи круглая роса,
Когда в пространстве нет ее светличья
И кисточки в опущенных руках.
***