Саратов, следственный изолятор
Здравствуй, Рит!
Скоро стукнет три месяца, как тянется этот кошмар. Три месяца… Казалось бы, так долго и в то же время так ничтожно мало в сравнении с тем, что придется перенести. Кажется, начал отчасти смиряться. Свыкнуться совсем, как мне думается, невозможно. Первая боль поулеглась, притупилась. Чтобы не бередить едва начавшие подживать раны, стараюсь увести мысли от нашего лучезарного прошлого. Но разве возможно спрятать от себя, похоронить многоцветный мир пережитого?.. Его светлым средоточием стала ты, моя милая, златокосая избранница. Там секут по луговым травам летние дожди, а в рязанском дворике по аллейке из облетающих тополей резво перебирает ножками шалунья Алена.
Долгими, тянучими вечерами, когда в камере из-за скудности света становится трудно читать, я вытягиваюсь на койке, укрываюсь, как в детстве, с головой одеялом, и проваливаюсь в сладостную и больно стонущую пропасть грез. Вижу, как мы с Аленой под вечер отправляемся гулять в желудевскую рощицу. Довольная, она высоко восседает на папином плече, о чем-то забавно лопочет и время от времени шаловливо таскает его за выгоревшие вихры. А он, готовый на все ради нее, умиленно сознает, что эта легонькая девочка с льняной челкой, в пестрой косынке «под матрешку», его дочь – голубоглазая разбойница Алена. Кажется, еще недавно она и понятия не имела о штанишках с сандалиями, а теперь запросто «справляется» с ложкой и «наводит порядок» на папиных книжных полках. Боже, сколько бы я отдал за то, чтобы июльскими сумерками возвращаться с ней по заросшей подорожником тропинке. Мне бы целовать ее ручонки с зажатыми в кулачке ромашками и знать, что у калитки нас дожидается красивая, большеглазая мама…
Забытье не бывает долгим. Очнешься вдруг и, увидев себя в убожестве каземата, сразу понимаешь, где ты и кто ты.
Замечаю, как в сереньком миноре настроений вдруг являются озарения, подобные тем, что случаются в детстве. Во время скучного урока неожиданно вспомнишь об оставленной дома недочитанной книжке и весь сразу вспыхиваешь от предчувствия предстоящего удовольствия. В эти минуты я в душе переступаю через то страшное, что ждет впереди. Позабыв обо всем, вижу нас в тех светлых днях, когда втроем по весне снова будем гулять по нашему старому скверу. Подобные наития исчезают так же быстро, как и появляются. Но ощущения, оставленные ими, хочется удержать, запрятать в самый сокровенный уголок сердца.
На этих полутора листах малая капля того, чем полниться сердце твоего Сенина. Ты спросишь: «А что еще?» А еще благодаря библиотечной книжке меня снова порадовала прелесть бунинского языка, слушай: «…Помню раннее, свежее, тихое утро… Помню большой, весь золотой, подсохший и поредевший сад, помню кленовые аллеи, тонкий аромат опавшей листвы и – запах антоновских яблок, запах меда и осенней свежести». Согласись, как это напоминает наш маклаковский сад в те незабвенные августовские дни, когда мы оставались в доме вдвоем. У него же прочел: «Когда кого любишь, никакими силами никто не заставит тебя верить, что может не любить тебя тот, кого ты любишь».
Что ты скажешь на это, грустинка моя?
Тоска
Мне б камнем разбиться
И, в пыль обратясь,
К тебе устремиться,
Чтоб вдруг, в одночасье
Ничтожной пылинкой,
Крупицей любви
Слезинкой скатиться
На щеки твои.
И в слезном сияньи
Стоцветным алмазом
Тоску расставанья
Отсечь одним разом!
***