20.НЕ ПЛЮЙ В КЛОДЕЦ…
Боевой расчёт располагался в маленькой казарме на поверхности рядом со станцией. Здесь всё было, как в обычной казарме, только в уменьшенном виде. Маленькая столовая. Маленькая ленинская комната. Сам домик делился на две половины. В большей жили сорок солдат. В другой – четыре офицера. Если днём боевой расчёт находился на станции, вместе с дежурной сменой занимаясь тренировками и обслуживанием техники, то ночью он охранял эту самую станцию. Только называлось это не караульной службой, а постовой. По узкой тропинке, протоптанной через лес вокруг объекта, ходил постовой с карабином. Длина тропинки была рассчитана так, что через тридцать минут солдат возвращался к казарме и докладывал дежурному по расчёту о замеченных недостатках. И так четыре круга. Два часа. Потом смена. И что охранять, если огромная площадь вокруг станции ограждена рядами колючей проволоки, перебраться через которую не так-то просто.
Поздняя осень. Замерший в ожидании первого снега лес. Повесив карабин на плечо и подняв воротник шинели, было хорошо прогуливаться, шурша опавшими листьями. Это – не тоскливое торчание на вышке в карауле. Думается легко и обо всём на свете. Но больше о доме.
Порядки в расчёте разительно отличались от тех, что были в городке. Маленький гарнизон жил по своим особым, очевидно сложившимся очень давно, правилам. Головных уборов здесь не носили, поэтому никто никому не козырял. Дедовщина выражалась лишь в том, что стариков в наряды не назначали. Да и назначать их было некогда. Они постоянно занимались техникой.
О кормёжке и говорить не приходится. И дело не только в положенном на боевом дежурстве дополнительном пайке. Среди гражданского населения бытует мнение, что молодому солдату не хватает еды только в начале службы. Потом он привыкает. Это – совершенно ошибочное мнение. Как можно привыкнуть к голоду? Не привыкает он, а со временем учится добывать пищу. Добывать где угодно, как угодно и всегда. Если посылают разгружать какую-нибудь машину с чем-нибудь съестным, то уж будьте уверены, что половина груза до склада не дойдёт.
А в расчёте возможности для этого имелись воистину неограниченные. Каждый постовой, вернувшись со своего круга, приносил до верху наполненную пилотку отборных белых грибов. Вообще грибная охота здесь пользовалась популярностью, но осуществлялась своими, солдатскими методами. Подразделение выстраивалось в цепь и прочёсывало лес. Через пять минут добычи было столько, что девать её было некуда. Разных ягод тоже кругом росло множество. Но самое главное заключалось в том, что отгороженный от внешнего мира колючей проволокой лес, окружали колхозные поля. По ночам, в нарушение всех правил и инструкций, запрещающих отлучаться с боевого дежурства более чем на одну минуту, бесшумно уходила в темноту очередная группа захвата. Они так и назывались: картофельная группа захвата, капустная и в том же роде. Была даже куриная.
Об успехе ночной операции можно было судить по сногсшибательному запаху, распространявшемуся от солдатской столовой к началу обеда. Заканчивалось это обычно тем, что на нашу половину врывался капитан Татеев, заступивший командиром расчёта, с криком:
-Да у них тут лучше, чем у нас! Дневальный! Ложку!-
и садился на почётное место во главе стола. Другие офицеры страдали от терзающих душу ароматов, но пользоваться солдатскими дарами стеснялись, выдерживая служебную дистанцию. После голодухи в городке молодым в расчёте был рай. Наедались они до изнеможения.
Спортивная площадка в военном городке не шла ни в какое сравнение с той, что была здесь. Придумывалось всё это и создавалось многими поколениями солдат. Бегать или качаться в расчёте никто не заставлял, но каждый вечер, после окончания работ на станции, все шли сюда. Окрестный лес содрогался от рёва болельщиков, толпившихся вокруг волейбольной площадки, когда солдатская сборная вызывала на поединок офицерскую команду. Призом была недельная пайка сахара из доппайка. Никакие угрозы Татеева в наш адрес, что всех сгноит в нарядах, не действовали. Обычно удача была на нашей стороне. Но иногда по вечерам приезжал в расчёт командир полка. Переодевшись в газике, он выходил на площадку в своей футболке с дурацким Вини Пухом на животе. Этот пятидесятилетний полковник мог так высоко выпрыгивать у сетки, что наши с Андрюхой двойные блоки оказывались бесполезными. Тогда приходилось туго.
Особой популярностью пользовались Мишины показательные выступления по карате. Тут уж была буря восторгов.
Единственное с чем, ну никак не могла примириться солдатская душа, так это утренняя зарядка. Вылезать голому на собачий холод было выше человеческих сил. Но Татеев строго следил за соблюдением этого издевательского ритуала. Хотя и тут имелась маленькая отдушинка.
В ста метрах от казармы располагалось помещение, необходимое для нужд любого человека. Попросту – туалет. Конструкции самой наипростейшей. На краю лесной полянки была вырыта бездонная яма, глубиной, наверное, до самого центра земли. Над ямой стоял маленький, досчатый домик, внутри которого в полу было прорезано восемь круглых отверстий. В строгом соответствии с уставом семь посадочных мест предназначалось для рядового и сержантского состава, а восьмое, отгороженное и имевшее отдельный вход с другой стороны домика, для офицеров. Так вот, по команде «Подъём» весь личный состав через сорок пять секунд выстраивался в коридоре казармы. После утреннего внушения не успевал сержант крикнуть «Разойдись!», как толпа, сметая всё на своём пути, бросалась к выходу. Если сержант не успевал отскочить в сторону и прижаться к стене, его могли запросто затоптать. На стометровом рывке до туалета нужно было выложиться полностью, потому что семь счастливчиков, которые первыми успевали ворваться туда и занять свободные места, на полном, законном основании освобождались от утренней зарядки. Они попросту имели право пересидеть её там, занимаясь более важным делом. Это была многолетняя традиция, один из неписаных законов боевого расчёта.
В то утро, завозившись, обувая сапог, я в коридоре успел занять место в строю лишь во второй шеренге и довольно далеко от выхода. Настроение резко пошло вниз от перспективы начать день с дурацкого бегания под холодным дождиком. Но надежда, как говориться, умирает последней. Поразмыслив, решил не бежать к спасительному месту по тропинке, где все будут толкаться и мешать друг другу, а рвануть напрямую, через кусты. Ну и пусть, что вымокну от росы. Зато пересижу зарядку, как белый человек.
Сержант подал команду. Через секунду все были уже на улице. Напрягаясь, как только мог, не обращая внимания на хлеставшие по телу мокрые ветки, к середине дистанции я понял, что безнадёжно опаздываю. Первые счастливчики уже исчезли в дверях туалета.
Вдруг, раздался глухой хлопок, и домик вздрогнул. Все, кто не успел добежать, резко остановились и замерли. Всеобщий столбняк продолжался минут пять, пока жуткий, невыносимый запах, поползший по полянке, не стал отодвигать солдат всё дальше и дальше от туалета.
-Что сучилось? Что случилось?-
кричал выскочивший на звук взрыва из офицерской половины казармы Татеев.
А случилось вот что. Первые вбежавшие с возмущением обнаружили, что одно посадочное место занято. Кто-то из дежурной смены, смывшись со станции, в нарушение всех правил нахально сидел в неположенное для него время, оправляя естественные надобности. Но высказывать своё презрение было некогда. Нужно было занимать оставшиеся места. Критическая ситуация назрела, когда вбежал седьмой. Уж он-то себя искренне почувствовал обманутым и оскорблённым. Ухватив за уши нарушителя священных традиций, он попытался стащить его с места. Но тот, находясь в таком состоянии, когда уже плевать на все традиции, цепляясь руками за что только можно, не пожелал уступить заветного отверстия. Вбежавшие следом восьмой и девятый резонно рассудили, что пока эти дерутся, можно попытаться тоже на законном основании пропустить зарядку. Началась свалка. Ну и, очевидно, кто-то, наконец, осознавший, что в этой потасовке победителем он не выйдет, в порыве горькой обиды вытащил из кармана припасённый не весть с каких учений взрывпакет, чиркнул шнур и бросил его в ту самую дырку, обладателем которой так и не смог стать.
В то же мгновение содержание ямы, копившееся годами, ударило через отверстия наверх, зловонными фонтанами сметая и дерущихся, и тех, кто на законных основаниях уже сидел, наблюдая за разборкой со стороны. Но это всё выяснилось позже. А сейчас…
В мёртвой тишине скрипнула дверь, и один за другим, медленно стали выходить… Как их назвать, слово подобрать затруднительно, потому что кроме моргающих глаз всё остальное на них покрывал толстый слой…
Смеяться сил не осталось. Весь расчёт, катаясь по мокрой траве, рвал зубами землю.
-Отставить смех!-
пытался отдать команду Татеев, вытирая слёзы, но у него ничего не получалось. Эмоции начали утихать, когда уже все обессилено лежали, лишь изредка икая.
И в этот момент из-за угла туалета выплыло ещё одно. В горячке как-то упустилось, что офицерское отверстие хоть и было отгорожено, имея отдельный вход, но располагалось над общей ямой. В том, что двигалось, чтобы присоединиться к остальным пострадавшим, не сразу был опознан лейтенант Пращук.
Откуда только опять взялись силы. Это уже был не смех, а какое-то завывание, прерываемое кашлем.
Как бы там не было, но что-то делать надо. Как-то надо было выручать товарищей по оружию. По приказу Татеева раскатали пожарные шланги, и специальная бригада, надев противогазы, приступила к отмывочным работам. Несчастные ребята! Ведь была поздняя осень, и холод стоял собачий. Хоть немного привести в порядок этих мучеников удалось только к вечеру.
Вычислить виновника не составило труда, поскольку он единственный успел выскочить их туалета за полсекунды до взрыва и не пострадал. Да он и не отпирался. Рядовой Векуа сам вышел из строя и во всём сознался. Татеев тут же объявил ему десять суток гаупвахты. Командир полка, когда ему доложили о случившемся, добавил ещё пять. Заур, спокойно выслушав приговор, философски заметил:
-Вах! Я-то отсижу. А они теперь до дембеля не отмоются.
Слова оказались пророческими. Даже спустя много месяцев, когда кто-нибудь из пострадавших в тот день заходил в помещение, все находившиеся там начинали крутить головами и затыкать носы.
С лейтенантом Пращуком жизнь обошлась и того круче. Офицеры расчёта взбунтовались, не желая жить с ним в одной комнате. Случай беспрецедентный. Офицер до срока был выведен с боевого дежурства. Разумеется, чтобы осуществить такое, информацию необходимо было пропустить через самые высокие инстанции. А вскоре лейтенант просто пропал. В полку объяснили, что он переведён в другую часть. Но люди, они везде – люди. Солдатская молва границ не имеет. От неё не спрячешься в другой части. Думаю, что на этом его военная карьера закончилась.
А нам всем ещё не одну неделю пришлось приводить туалет в порядок. Ну и работёнка это была! Бр-р-р!