ГЛАВА 20.
ИГОЛКА В СТОГЕ СЕНА.
«Это уже невыносимо! Тело горит, гудит, одеревенело и стонет! Осталось поломать на щепки, “для полноты очучений и приятности организьму”, – нервно рассмеялся. – Кто так сказал? Ах да, ушлый мужичонка, скользкий и мерзкий, но, смотри-ка, оказался полезным».
Дмитрий Озеров устало загнал навороченный джип на закрытую стоянку «отеля сибирского разлива».
«Сколько их повыросло за последнее время в связи с кардинальными переменами в стране! Только диву даёшься! За пафосными громкими вывесками грязь и скудость душ не скроешь. Едва прижмёшь требованием или знанием закона, такое начинает лезть изо всех дыр, только нос затыкай – угоришь! Не человека видишь в дорогом фирменном костюме, а кусок зловонного заразного опасного дерьма. Автоматически тянется рука за пазуху. Напрягаются, ощетиниваются, стволы выхватывают, а ты с учтивой улыбочкой визиточку с золотым обрезом: “Please, sir! I would like to…”* Тут же смрад захлопывается, иголочки под малиновые пиджачки с пудовыми золотыми цепями на бычьих шеях убираются, фарфоровые вставные зубки – на передний фланг: “Ох, сэр, пардон большой! Опшиблись мы чуток, братан! Андэстэн меня?” – расхохотался в голос. – Быдло тюремное! Думает, “ксиву” купил и сразу человеком стал, а от самого “парашей” за милю несёт!»
Вышел из машины, поставил на сигнализацию.
– Проворонишь «птичку» – отелем с активами не расплатишься, – смотрел неотрывно в глаза менеджеру, вводя в смертельный ужас. – Эксклюзив. Ручная сборка. Спутник следит. Не рискуйте.
Хмыкнул: «Можно идти спать хоть несколько суток! Палатку рядом с машиной поставят, по трое дежурить будут, вооружённые до зубов, шакалы. Утром поскребутся в дверь деликатно.
– Завтрак? Требования? Просьбы особые?
– Сядь. Слушай. Кто не “фраер”. Надёжный. Бывший “спец”. Сыск.
– Дайте время. Найду, – серьёзен, как Штирлиц!
И ведь находит, со всеми предосторожностями сводит “на явке”! Не иначе, насмотрелись всяких Бондов! Ладно, хоть толк есть.
– Орлов. 9-ка. 95-й. Сам. Повезло.
Свой! Подашь фото и отрывок отчёта. Прочитает, посмотрит, задумается, покачает головой.
– Прости. Подчистили. Глухо. Никого. Передам по эстафете. Карту.
Быстро галочку черкнёт, где “свой” живёт, и, пожав руку, а то и обняв, уходит в ночь и не заикнётся об оплате. Тайком сунешь.
В новой точке иной разговор.
– Ливановский. “К”. Новый. Закрыт. Чем могу?
Фотографии, отчёт, карты. Долго смотрит, много курит, что-то вспоминая.
– Этих не ищи – нашли. Этот сам – бытовая. Эти – авария, “мутно”, – грустнеет. – Прости. Всё. Рад бы. Карту.
Опять точка, прощание, грустная улыбка. Едва умудрился отблагодарить.
Потом обрыв. Приехал – пусто: “Не знаем, не видели, не встречали”.
Неизвестность, блуждание в потёмках.
Как-то остановил внедорожник в предместье крупного города. В центре на таком лучше не “светиться”. Загнал в частный гараж, повезло – разговорился с бабушкой у обочины с лукошком грибов-ягод. Приехал, спрятался на недельку с мыслишкой: “Пусть потеряют, кто идёт по пятам”.
– Никитишна, а есть ли где поблизости человек военный, надёжный, серьёзный?
– От! Спросил он меня! Да все уж на кладбище такия, – пригорюнилась. – Чо деится-то?! Стреляють друг дружку, как тетеревов! Уж и места на погостах нету – молодыя и, те самыя, надёжныя, – подпёрла сухонькой ручкой сморщенное измученное лицо. – А я те Занозу привяду. Хош и трешшыть, как сорока, а голову покамест не пропил. Потолкуй.
– К нему веди. Ночью.
– Лады.
Заноза-трещотка, непонятное в штанах и с яйцами, порыскав три-четыре дня, в ночь приводит… “спеца”!
“Спец”, едва взглянув на меня, тюк – Заноза в ауте: “вырубил” насмерть.
– Пришлось. Тебя ищут. Прикроем. Карту, – пальцем только, без следов. – Здесь остановишься, – перед глазами записку на пять секунд, адрес, тут же в клочья. – Найдёт сам. Из тех, кто этим занимался. Скорее всего, последний. Цепочку “почистили”. Прощай.
Исчез, лишь труп на пороге.
Положил Занозу на лавку, влил водку, поджёг матрас, сунув сигарету в руку. Вышел в ночь.
Уехал тотчас. Бабушке за иконку деньжат подбросил, сунется за лампадным маслом через пару-тройку дней, найдёт».
…Город за городом, всё восточнее и восточнее.
«Неужели во “Владик” перебросили? Если да, возможно, они где-нибудь в Аргентине. Лизка моя, где ты? Кого родила? Выносила ли? Сколько детишек тебе Толька подарил? Я видел, что и ты к нему неравнодушна. Нет, не ревную, клянусь, родная моя. Если б ни его идея, ты бы погибла сразу. Даже Стасика и Светку-Лану приказали “убрать”, и “убрали” ведь!»
Устало положил тяжёлую голову на руки, опершись на руль.
«Где вы? Почему обрывы повсюду? Почему команду, что вас эвакуировала, выбивают? Кто? Стоит подойти поближе – исчезает человек! Слишком долго меня не было в этой грёбаной стране. Шесть лет. Потом два года “отсидки” под чужим именем – захолустье, сонный городишко, мрак и убожество. И вот целых три года ищу – тщетно. Поневоле вспомнишь поговорку об иголке в стогу сена. Ту можно магнитом найти, а я без рук – обрубают по самые плечи, едва протягиваю к разгадке вашей тайны. Становится страшно: появляюсь – трупы вокруг. Запугивают? Мол, смотри, чего стоят людям твои поиски? Простите, люди! Я не могу не искать! Так и не забыл её, единственную. Не смог! И даже не пытался найти замену. Спал, но только для здоровья, чтобы сохранить мужскую силу для любимой сумасшедшей Лизки».
Откинулся на сиденье, положил голову на подголовник. Расхохотался.
«Бедный Толик! Ты живой? Не уездила тебя моя амазонка? Если выжил, да ещё и счастлив – руку крепко пожму и зауважаю: мужик! – долго смеялся в голос. – Дааа, перепало парню счастья в жизни на целых десяток лет, – погрустнел, накатило отчаяние. – Ведь он теперь мне Лизку не отдаст! И я бы не отдал. Десять лет! Если деток пяток? Чёрт-чёрт! Не видать мне её, как своих ушей – из-за детей не уйдёт. Понимаю прекрасно, но так горько!.. Если от меня родила, то сын или дочь только его отцом считает – вырастил. И не искать не могу, пока не удостоверюсь, своими глазами не увижу, не поговорю и с ним, и… с ней».
Тяжело вздохнул, вытер набежавшие слёзы. Замер, заледенев душой.
«Я внесу в их устоявшуюся, счастливую, семейную жизнь настоящий ад! Посею неуверенность в парне и всколыхну давно забытую любовь в Лизе! Что же делать?»
Зарычал в голос, как зверь лютый, как нежить загробная!
Спустя полчаса, отрыдав, упрямо двинул джип на восток.
«Я еду, любимая. Коль не нужен, стар стал в свои 46 лет, скажи мне это прямо в лицо. Скажи».
В какой-то момент след неожиданно стал ощутимым!
Никто нигде ничего не знал, но что-то непонятное происходило с сердцем и душой. Словно она превратилась во флюгер, научившись ловить неуловимые сигналы… от Лизки: сны чудные виделись, слышался голос, ощущался знакомый запах духов.
Обрадовался: «Где-то совсем рядом!»
Долго метался вокруг да около, пока не сообразил и не сел однажды на пол гостиничного номера, не разложил подробную карту перед собой. Стал методично помечать места, где был, когда увидел сон или услышал голос. Ахнул: «Овал!»
На большой карте чётко образовался круг. Не замкнутый: океан ограничивал верхний сектор, Карское, а потом Баренцево море, а уж над ними Серный Ледовитый океан.
Как только дальше Енисея уезжал – смолкали-исчезали и сны, и голоса, и запахи.
«Почти нашёл! Значит, их доставили сюда, ровно на полпути на восток. Пускай бассейн Енисея-батюшки столь велик, как вся Европа-старушка, об остальных районах можно не думать, и так пол-России прошерстил!»
Замер, затаился душой, прислушался к ощущениям, ставя палец в какую-нибудь точку на карте в овале-круге.
«Точно: в низовьях Енисея, почти у океана ощутимо покалывает кончик пальца. Вот это вас упрятали! Хотя, условие было такое: чтобы “чужие” не нашли, и сами не могли сбежать легко. Вот его-то, последнего условия, я жутко боялся! Скрывало оно смертельную угрозу для ребят! Откуда нельзя сбежать? Правильно: из могилы. Все годы страшился узнать, что с ними произошёл “несчастный случай”. Плату за их содержание принимали исправно. Молился, чтобы шла на содержание живых, а не могил. Когда успокоился, Дима? Почему не запаниковал, а рассмеялся? Однажды перевод вернулся с пометкой от руки: “Конечный адресат потерян”. Был бы стандартный штамп: “Адресат выбыл”, ужаснулся б, но этот, необычный, обрадовал: “Сбежали! Потеряны для наблюдателей!” Тогда сорвался из заграничья, где отсиживался, “проявился” на Родине с новым лицом и паспортом. Иностранец русского происхождения, возжелавший попутешествовать по родной земле и решить, не вернуться ли? “Легенда”».
Свернул карту, убрал, переоделся и пошёл в ресторан.
«Завтра опять в тайгу, в мерзлоту, в болота, в полярный день».
Купив у бывшего военного подробную стратегическую карту, отделался от сопровождения: в проводники навязывался, пришлось «успокоить» алкаша приёмом, уложив безвольное тело за мусорными баками глухого двора на окраине Туруханска. Радостно вздохнул: «В путь. По Енисею, к низовьям, к океану!»
Ещё неделя поисков, и… полное отчаяние до крика!
Уже повернул обратно, решив начать сначала, смирился, пока однажды, запутавшись в неверной карте, похоже, свернул не туда.
…Мотор закипел.
«Чёрт, не дороги, а стиральная доска, как на полигоне!»
Остановил мощный джип, вышел, потягиваясь и разминаясь.
«Где я? Вот дьявол крутит, а! Заманил нечистый. И никого вокруг на многие сотни километров – Сибирь. Хорошо, что лето – не замёрзну. Так, Дима… соображай-ка, что делать? Вода – не проблема. Остынет мотор, посмотрю, что там. Только бы не сломаться здесь. Тайга, глушь, зверьё, – почесав голову, решил перекусить. – На сытый желудок лучше голова соображает».
Пока вода закипала в котелке, нарезал салат, вскрыл сухпай: «Порядок – гороховый. С детства люблю».
Управившись с обедом, заметил… кошку! Домашнюю, чёрно-белую. Что-то в душе сжалось, метнулось тёплым предчувствием, пахнуло дикой радостью! Не поняв, отогнал странное состояние усилием воли: «Не сейчас, Озеров».
– Кис-кис-кисс…
Тихо поманил кусочком душистой колбасы. Положил на целлофан.
– Ешь, Мурка. Кажется, жильё где-то недалеко – ухоженная ты, – медленно протянул руку, остановил в нескольких сантиметрах. – Можно?
Нервно понюхав ему руки, смилостивилась, подставив шелковистую спинку под тёплые ладони.
– Девочка. Ласковая. Люблю девочек…
– А не съешь?
Скрипучий голос заставил нервно дёрнуть рукой, отчего кошка сердито подскочила и скрылась в чаще. Повернул голову, посмотрел через плечо.
«Старик. Высокий, мощный, с развёрнутой богатырской грудью и плечами, седой окладистой бородой. Понятно, старовер. Чёрт, почему у меня возникает ощущение дежавю? Когда мог видеть его? Где? Стоп. Отвлёкся, Дима».
– Я больше собак уважаю.
Встал с корточек, обернулся к старику и низко поклонился в пояс. Улыбнулся.
– Шучу. Мотор закипел и застучал у коня моего. Привал вынужденный. Не прогоните?
– Земля обчая. На ёй и машинам место найдеться, – гулкий бас гремел, как иерихонская труба.
Гость удивился: «Священник? Откуда знаю?»
– Мы больше в конях-лошадях толк имеем, но и с агрегатом твоим поколдуим. Сыновья вот с городу на вездеходе завтрева приедуть – глянуть, – старик обошёл джип. – Огромаднай! Японец?
– Американец.
– Эк тебя, милай, судьбина-то кинула! – погладил чёрный бок машины. – Чо зачихал-то? Ай наши дороги тебе не по нраву пришлися?.. – словно с конём разговаривал. – Ничё, Савва с Савелием присмотрют за тобой. В геологах их научили всякому, – остановился напротив Вадима. – Ну, здравствуй, мил человек. Как в глухомань нашу забрёл-то? Не там свярнул, поди? Ай чо пытаиш-ищешь?
– Ищу, дедушка, – тяжело вздохнул. – Семью потерял я, – говорил машинально.
Поражался до оторопи: «С ума, что ли, схожу – даже слова знакомые говорю!»
– Эт как это? Она чо, вешш?.. – гулко хохотнул, не сводя внимательного серо-синего взора.
– Так вышло. По службе. Пришлось прятать. Спрятали друзья – сами потеряли, – отвечал.
Сам же не мог отряхнуться от наваждения: «Так, держи язык за зубами, Димон – точно мозги “поплыли”!»
– Эт завсегда так. Подале положишь – почитай пропало!
Старовер захохотал громко и открыто, потеплел глазами, обернулся и… пронзительно свистнул: сильно, молодо, озорно!
Эхо метнулось по узкой развилке, окружённой вековыми лиственницами и соснами, оглушив на время.
Дмитрий вздрогнул от неожиданности и оглянулся, проследив за взглядом старика.
На мощный свист вскоре из чащи показались пара бородатых мужиков, таких же высоких и могучих.
Гость ахнул: «Так историей от них пахнуло – сто лет долой! Как провалился во времени! Если бы ни современная роба геологов на них – свихнулся б от этого ощущения».
Подошли, обошли машину вокруг пару раз, почесали головы, покачали, пошли за лошадьми.
Через полчаса тяжёлый джип вкатили на подворье крепкой заимки, состоящей из трёх-четырёх домов и кучи хозпостроек, соединённых крышами.
Устали все: и мужики, и старик-хозяин, и пара мощных приземистых тяжеловозов-«владимирцев». Только техника не устала, лишь обляпалась в грязи местной.
Загнав-затолкав вручную в просторный, чистый, сухой сарай, все четверо вздохнули с облегчением.
– Привал!
– Ну, милай, отдыхай! Отмахал, видать, немало, – дед разговаривал с заморской игрушкой, оббивая с неё грязь жёсткой метлой. – От ить… угваздалси как… не отмоешь таперича, липкая туточки глина, вишь…
Что смог и достал, убрал, аккуратно смёл ошмётки на лопату и вынес прочь.
– Эт скольки ж ты намотал-то?.. – обернулся к гостю.
Озеров засмеялся чисто, беззаботно и легко, выбив у стариков невольные улыбки. Встал с чурбака, открыл с низким почтительным поклоном дверцу машины, уважительным жестом приглашая старшего внутрь салона. Понял, украдкой усмехнулся: «Деду страсть как захотелось посидеть за рулём такой редкой “птички”. Не жалко, пусть помечтает!»
Дед смутился, стащил верхние кожаные пимы-калоши с сапог и с благоговением, затаив дыхание, сел на водительское кресло. Положив корявые натруженные руки на руль с дорогой кожаной оплёткой, выдохнул осторожно, толчками, словно робея даже дышать.
– От ить… благодать! Тесновата… мягка… красива… шельма мериканская, – приговаривал.
Дмитрий хохотнул тайком: «В зобу дыханье спёрло».
Старик посмотрел на датчик километража, замер, даже рот раскрыл в изумлении.
– Эт ты чо, вкруг Зямли на ём ездишь? По дну моря-окияна тож?
Выглянул и, молодо рассмеявшись, зыркнул на братьев.
Подошли, посмотрели на датчик, рассмеялись хором.
– От, гляньте, братовья! Ето ж 350 тышш намотал! От ить бродяга, а! Чисто, шатун-медведь! Ей-богу ж, он и есть!
Хохотали громко, открыто, широко разевая рты.
На их смех в проёме двери сарая появилась маленькая старушка, перекрестилась на образа в углу двора, низко в пояс всем поклонилась, приветствуя гостей, пригласила на скромную трапезу.
– Эт моя супружница, значить, Настасья Осиповна.
– Дмитрий Озеров, учёный.
Тут же представился, учтиво поклонился старушке, странно дёрнувшись сердцем под её внимательным всезнающим взглядом.
– Поломка агрегата. Застрял в тайге. Ваш супруг спас меня от лютой смерти неминуемой.
– Здоров дюже, зайцы и стадом не загрызуть! – отбрила ловко.
Озорно зыркнув синевой на статного городского красавца-гостя, повела смеющихся мужчин мыть сапоги и руки.
Стол был накрыт под навесом, вокруг суетилась старушка, её сноха, видимо, и внучка-прелестница лет десяти.
– Сыны на вахте долгой. Я с женшшынами и дитями тута воюю, – проговорил хозяин.
Перекрестились с братьями на икону. Сели.
– Зосима Семёнович я, Глухов. Ето братья мои единокровныя, Илия и Савватей. Эт… – обернулся к молодухе, – Виринея, невестка моя.
Она поклонилась, смущённо прикрыв низ лица краем платка.
– А ето внуки наши: Маланья, Миколка да Ивашка. Сына старшего, значить, семья.
Притихли, благословил пищу.
– С богом!
В избу не приглашали, был и рад – привык к одиночеству. В дровянике попросил постелить себе лежанку.
– Люблю запах дерева. Дед столяром знатным был, – держался «легенды», – даже заводик сумел приобрести. Едва успел семью вывезти в Революцию. В Европе осели.
– Дак ты, значить, ужо тама народился-то? – покачали головами. – Язык сохранили, то славно.
– На нём только и говорили дома. И обычаев наших не забывали, придерживались. Женились только на своих, русских, – пожал плечами, вздохнув. – Тяга в нас сильная к своим корням. Очень.
– Родина, она завсегда тянить, и кровь родна тож. Она-то, кровь та, за тышшы вёрст слышна бываить, ведомо дело, – неспешный разговор у самовара.
– Чем Русь живёт-дышит? Сказывайте, славяне! – улыбнулся старикам.
Заметил рядом притихшего мальчика лет пяти, Ивана. Вынул ножичек складной американский. Посмотрел на деда.
– Можно?..
– Дай-ко, глянем…
Сами долго крутили, вертели, раскрывали, удивлялись, ахали, сопели.
– Пушшай поиграить и отдасть – мал ишшо для такой безделки.
Проследили глазами за счастливым сияющим личиком внучонка, заулыбались.
– Своих-то сколь?
– Один. Сын. Не успел ещё родить. Вернулись же с Перестройкой. Обрадовались – Родина! А через пять лет такое закрутилось… – махнул рукой, помрачнев лицом.
– Да… Читали. Знаим…
Переглянулись, перекрестились, завздыхали, закачали головами.
– От ить бяды! Своих же и бьём, – погрустнели. – За чо тебя-то, не будем и пытать. Служба Государева, она ить о двух концах: то почёт, то опала, то острог, то слава.
– Так и есть, – глаз не поднял, смотря упрямо в стол.
Мужики тяжело вздохнули: «Вот бедолага, служивый! Попал, как кур во щи, осталися одне пух да мощи». Сменили тему.
– Как сюда-то сунулся? Ай подсказал кто?
– Нет, заплутал. Карта неверная, вот и тычусь, как слепой котёнок, ничего не зная. Как впотьмах блуждаю, ей-богу…
– От бяды! Ладноть…
Зосима величественно встал, неспешно перекрестясь, вышел из-за стола, сжалился над путником.
– Отдыхай, Димитрий. Носом ужо клевать начал. Сыны не сёдни-завтра приедуть, покопаются у нутрях твово зверя.
На третьи сутки, после суток ремонта-ржача-мата-баньки-водочки, машина была здорова.
Устроили прощальный обед.
– Дмитрий! Там тебя мать в избу просит, что-то хочет сказать, – Савелий проводил в сени. – Осторожно, низко кланяться нужно, входя – иконы напротив входа, – шёпотом наставлял. – Иди.
Наклонившись, вошёл в комнату, перекрестился на иконы двумя перстами, чтобы не осквернить дома гостеприимных людей.
Поговорив с хозяйкой, принял тихое благословение, советы, сетования. Обнял добрую старушку. Взяв корзину, собранную в дорогу, повернулся уходить, и вдруг в углу над лавкой нечаянный взгляд выхватил что-то неуловимо знакомое. Держа себя в руках, продолжая слушать хозяйку, кивать и сдержанно скупо улыбаться, посмотрел поверх её головы внимательно на семейное фото, висящее на стене. Замер, еле совладал с лицом: на большой фотографии были едва узнаваемые… Лиза и Толик! Лизавета: темноволосая, с толстой косой, прикрытая белой кружевной косынкой, и Толька: серьёзный, внушительный, с густой русой бородой. С трудом узнал их! Замешкался, словно перехватывая тяжело нагруженную корзину с провизией. Опять быстро метнул взгляд. Возле супругов сидели двое детишек: светловолосый синеглазый мальчик лет пяти – копия Лизка и тёмно-русая сероглазая девочка лет четырёх – копия Анатолий.
– …Ай тяжело?
Голос старушки заставил очнуться. Глаза умные, внимательные, прозорливые, казалось, обо всё знали.
– Нет, немного неудобно с непривычки. Таких корзин уже давно никто не умеет плести, – сдержанно улыбнулся.
Старался не трепетать голосом, ничем не выдать дикой радости, что до дрожи передёрнула крепкое тело.
– Сами плетёте?
– А то кто ж? Зосима тем и славен.
Провожали всем семейством, долго махая платочками и руками.
Ванятке тайком сунул в карман штанишек ножичек заморский – веская память мальцу.
…На повороте с заимки, уже за сопкой, возле дороги заметил Виринею!
Махнула рукой, в другой – корзина с ягодой.
Остановился, опустил окно.
Склонилась, быстро оглянувшись по сторонам.
– Дудинка. Глуховы.
Выпалила и в мгновения ока скрылась в чаще!
Опешил, задохнулся: «Что она сказала? Дудинка? Но я там уже всё проверил! Погоди-ка… Глуховы?! Так вот почему они сумели потеряться! Глуховыми стали! Как всё просто. Наверняка, и даты-годы рождения сменили. И отчества. Вот почему не было никаких сведений! Тогда, опять в Дудинку, и искать только по фамилии».
Через неделю плыл на теплоходе, «птичка» покоилась в чреве багажного отделения.
Стоя у перил, радостно вздыхал.
«Всё узнал. Супруги Глуховы – звёзды в этом краю! Лучшие гиды-переводчики на теплоходах. Кто бы сомневался? Жили в Дудинке, верно, но весной 98-го года всем семейством переехали в Красноярск, вроде. В их семье… четверо детей! В тот год у них родилась двойня мальчиков. Ай, да Толян! Мужик. Четверо детей. Три мальчика и одна девочка. Скорее всего, старший, Зосима – мой сын. Был бы Вадимович. Только теперь я, по паспорту, Дмитрий, как и был крещён в Крестовоздвиженском соборе в Тутаеве. Стал всё же Димкой, как ты, Лизка, меня называла. Если не примешь, есть сын. Я рядом, сынок! Я еду к тебе. За тобой».
* «Please, sir! I would like to…» (англ.) – Прошу Вас, сэр, мне бы хотелось…
Ноябрь 2013 г. Продолжение следует.
http://www.proza.ru/2013/11/13/1321