12.ЗА ПРАВО БЫТЬ ЧЕЛОВЕКОМ.
Жизнь круто изменилась. Я уже говорил, что в войсковом приёмнике старослужащих солдат мы почти не видели. Как бы не было трудно, все мы были одного призыва. Всё доставалось поровну. В подразделении каждый сразу же ощутил всю бесправность своего положения. Если днём, вливаясь в общий поток повседневных дел, мы терялись в серой солдатской массе, то вечером, когда офицеры расходились по домам, наступал полнейший беспредел.
Пожалуй, этот период моей солдатской жизни достался особенно тяжело. Уже через неделю мы с Андрюхой, прижатые к забору за задней стеной казармы, стояли у той черты, за которой жизнь может запросто перейти в абсолютное свинство.
-Брось камень,-
повернулся ко мне Андрей. Ставший вдруг спокойным его голос напугал меня больше, чем угрозы обступивших нас ублюдков.
-Мы пойдём в дизбат, но половину из вас сейчас унесут в морг,-
он шагнул вперёд. И толпа отступила. Нет, это не значит, что нас оставили в покое. Жизнь не стала легче. Началась изнурительная, часто никому не нужная работа на износ.
Из наряда сразу же приходилось заступать в следующий. В четыре утра вернувшись с кухни, уже в семь, после общего подъёма, нужно было драить полы. Задача состояла в том, чтобы не сломаться. А это происходило сплошь и рядом. Проснувшийся среди ночи дед мог разбудить спящего на соседней койке молодого и поехать на нём в туалет. Мог, надев на него ошейник с поводком, сделанным из ботиночного шнурка, неторопливо шлёпая тапочками, прийти в курилку и, привязав свою «лошадку» к дверной ручке, весело беседовать с корешами.
Мне нисколько было не жаль этих сломавшихся молодых парней. Кроме брезгливости я не испытывал к ним никаких чувств. И жизнь подтвердила мою правоту. Не прошло и года, как именно они, приняв эстафету, стали проделывать подобные вещи, напрочь забыв, в каком дерьме купались сами.
Тогда с дедовщиной особо не боролись. Теперь другое дело. Складывается такое впечатление, что в армии кроме этого больше и проблем-то нет. Создано множество комитетов, в которых мамы защищают своих обиженных детей. Вот этих женщин мне действительно жалко. Да только об этом раньше думать надо было. Если к восемнадцати годам в человеке нет нравственного стержня, то, как его не защищай, ему всё равно, всегда и везде будет плохо. И физическая сила здесь не имеет никакого значения. Я видел, как маленький, тщедушный паренёк вдруг распрямлял спину, и ничто на свете не могло его согнуть. И тут же здоровый и сильный превращался в полное ничтожество. А главное, следовало бы задуматься: откуда берутся эти деды? Они же не прилетают с другой планеты? Они, как раз и вырастают из самых униженных и обиженных.
Уже на гражданке, когда кто-нибудь, вспоминая службу, рассказывал о том, как он там разбирался с молодыми, я всегда начинал расспрашивать о его первом годе солдатской жизни. Человек моментально замолкал. По опыту знаю, кто выстоял в первые, самые трудные месяцы, никогда не будет унижать слабого. А крутыми дедами, как раз и становятся те, кто лизал сапоги, и за кого заступались мамы из комитетов.