ГЛЯДЯ НА ЛЮБИМОЕ ФОТО...
Проводы в армию. Первый ряд: Алексей Михайлович Ротарь, Виктор Панько, Евдокия Михайловна Панько, София Ротарь с внуком Толей, Нина Андреевна Дьякова. Второй ряд: Георгий Иванович Мотря, Иван Васильевич Панчёха, тётя Евгения Панчёха, Евгения Михайловна Дьякова, Агафия АндреевнаДьякова. На заднем плане: Павел Васильевич Панчёха, Евгения Алексеевна Мотря, Таисия Луковна Панчёха, тётя Аня Барбарош. Фото 8 декабря 1963 года.
Пятьдесят лет… Когда они пролетели?... Каким я был полвека назад? Да-а-а… Эта фотография сделана 8 декабря 1963 года. Я тогда работал учителем физики и математики Данульской средней школы и одновременно – заведующим кабинетом физики. В кабинете был фотоаппарат. Возможно, я его зарядил и отдал кому-то щёлкнуть.
Конечно, для меня тут запечатлён момент исторический, повернувший мою жизнь на много-много градусов в сторону, которая привела меня сюда, на «Проза.ру». Самый важный момент проводов в армию – на пороге дома перед отправкой на машину для следования в Рышканы, в военкомат, а затем – в Бельцы на призывной пункт…
На переднем плане - молодой человек в ушанке, телогрейке, сапогах, рядом – предусмотрительно купленный заранее рюкзак. Молодой человек – это я. Мама взяла меня под локоть…
Мама, мама… У нас мам ещё до сих пор называет кое-кто «мамунька»… Помню, когда я в семнадцать лет поступил на физмат в Бельцы, она приезжала ко мне, мы шли с нею по улице, и она здоровалась с каждым встречным: «Добрый день… Добрый день… Добрый день…». Встречных – сотни. Я говорю: «Мама, это – город, тут столько людей! Чего ты здороваешься? Оставь!». Ответила: «Нельзя, Витя, это – люди. Что же тут плохого?». Её звали Евдокия, и она умерла в День святой Евдокии, в свой день рождения в возрасте 80 лет. Умерла от рака кожи лица. Полгода я был с нею рядом, и мы успели переговорить с нею о многом… Когда она умерла, мне шёл уже шестой десяток, я был на почте, там были люди, и я плакал, а один человек спрашивает: «Чего этот дядя плачет?». «Мама у него умерла». «Ну и что?». Он не понимал…
Она вырастила меня одна, с бабой Олей. Мы перенесли голодовку, она научила меня в пятилетнем возрасте читать. И сама любила читать по выходным дням разные книги, особенно – Шукшина, хотя имела всего два класса румынской школы… Других детей у неё не было, и она, как я теперь понимаю, меня сильно любила, хотя виду никогда не подавала и между нами особой нежности, высказываемой внешне, не было. Несколько раз она применила в воспитательных целях вишнёвый прутик, который висел в углу комнаты на видном месте, причём один раз – по наговору сверстников – несправедливо. Было больно и обидно. Через много лет тот «друг детства» признался, что это он сказал, что я был вместе с ним в соседском саду за грушами, хотя я там не был и ничего об этом не знал. Мама, мама, прости меня за всё, может быть, ты пережила из-за меня немало тревог и горя… Когда был, в армии, на землетрясении в Ташкенте - каждый день землетрясение, и радио об этом каждый день говорило, а я был там целых три месяца. Переживала, когда я работал в милиции. Беспокоилась о неурядицах моей семейной жизни… Прости, прости, прости!
Жили мы в маленьком крестьянском домике, крытом соломой, видна стреха из тростника. Окна маленькие. Рядом на фотографии все мои близкие родственники. Рюкзак держит дядя Алёша, мамин брат. Он перед войной был лесником, а потом отбыл 10 лет в лагерях Караганды как «враг народа», хотя, конечно, никаким врагом народа он, наверное, не был, потому что потом его реабилитировали. А рядом с ним на фотографии – другой мамин брат – я его называл «нанашко», потому что он меня крестил. У него –тоже была судьба непростая… А вот – соседи – дядя Павло Панчёха и его брат – дядя Ваня Панчёха, нанашко Ваня Тучак. Они воевали на фронте, а мы, малыши, спрашивали их о том, сколько они убили немцев. Они отмалчивались на эту тему, хотя и имели и медали, и, возможно, ордена. Нам было интересно смотреть неа белый свет через призмы от военных биноклей, они нередко бывали среди детских игрушек…
Пятьдесят лет… Всего и не расскажешь. А память – осталась.
Виктор ПАНЬКО