ГЛАВА 17.
МЕКСИКАНСКИЕ РОДИЧИ.
«Время безжалостно, совсем не сочувствует всему сущему. Оно – равнодушный наблюдатель-счетовод: раз – мгновение, два – столетие, три – эпоха. Что ему до дел несчастных смертных людей? Пыль, тлен на ладонях Бога, прах Мироздания, песчинка в отлаженном механизме бесконечно движущейся Вселенной. Вот и к семье Санчесов-Мартинесов повернулось не приветливым лицом, а холодным равнодушным тылом – вечностью. За десять лет по семьям славно прошлась “костлявая” – никого из стариков уже нет в живых. И с не старыми не церемонилась, вижу сама».
Дэйзи грустно ходила по скромному кладбищу, кладя на могилы цветы, читая имена и пышные глупые эпитафии.
«Зачем теперь они им? Только деньги похоронному бюро и гранитчику».
– …Они ушли друг за другом.
Элиас обнимал за плечи Палому-Дэйзи, стоя над двойным обелиском четы Санчес: Даниеля и Химены.
– Её убил тромб на третий год их совместной жизни. Супруг ушёл через полгода – сгорел от горя. Всё смотрел на свадебное платье и разговаривал с ним. Однажды пропал. Нашли на могиле: платье расстелил, лёг рядом и умер.
Тихо пальцами ласкал вздрагивающие в плаче худенькие плечики гостьи, поддерживая в минуту скорби.
– Не мучился – сердце остановилось. Жалел об одном: долго ждал её. Сказал, что надо было просто «взять» её силой в молодости…
Грусть была невыносима! Смахнул слёзы.
– Оба были упрямы, как мулы! – рассмеялся сквозь них. – А как они спорили! Мы уже так не умеем. Окультурились, стали больше американцами. Старики ещё цепляются за самобытность и корни, некоторые даже уезжают в Мексику обратно в попытке сохранить язык и нацию. Но там плохо – криминал и отчаянная нищета. Молодые опять бегут сюда.
Повёл дальше, показывая семейные могилы.
– Докки и Кокки. Помнишь двух вечно грязных поросят-близнецов?
Ошалев, кивнула, замерла и побледнела.
– Сбежали с уроков, решили в лодке поплавать. Когда их, наконец, нашли, поразились даже полицейские: лежали, обнявшись так, что люди не смогли разжать ни рук, ни ног их. Родители не разрешили ломать кости, так и похоронили в одном гробу, – обняв крепко Палому, плакал с нею в голос. – Все любили сорванцов. Долго не могли успокоиться. Мать помутилась разумом, три года пробыла в клинике, понемногу отошла, справилась. Родила двух дочерей и боится отпускать их в школу. Дома будут учиться.
Тяжело вздохнул, повёл дальше. Остановился у относительно новой могилы.
– Ремедиос, тётя. Наш с Мари ангел-хранитель.
Поклонившись, прикоснулся пальцами к губам, потом к фото на обелиске, погладил табличку. Охрип голосом.
– Она нас прикрыла.
– Я поняла. Расскажешь?
– Да.
Постояв в молчании, взял Дэйзи за плечи и повёл к дереву на холме, к крытой веранде в тени, где можно посидеть и помянуть усопших, смотря на вечное пристанище.
– Хорошо, что мы одни. Редко получается. Как узнают, что едешь сюда – полсемьи увяжется! – криво усмехнулся, помогая доставать из объёмной корзины перекус. – Кофе?
Кивнула, полыхнув чудесной синевой глаз.
Смутился.
– Антонио счастливец, – покраснел до ушек, – настоящее сокровище нашёл.
– Мария тоже чудесна. Годы её только красят, как и полнота, – принимая из его рук чашку с кофе, добродушно улыбнулась. – А я так и осталась щепкой!
Рассмеялись озорно.
– Да, мне с нею повезло. Я по-настоящему счастлив, хоть и многое пришлось пережить.
– Жизнь – не сахарная вата, не только сладит и тает во рту, – пожала тонкими плечиками, прикрытыми кружевной чёрной мантильей ручной работы – подарок от семей. – Она и другие вкусы имеет, подчас не такие приятные. Но именно этим и ценна. После сладости любви – горечь измен, после кислоты обид – соль пота на любимом теле…
Бурно покраснел, мягко взял её руки и стал целовать, поднимая тёмные жаркие глаза и откровенно любуясь.
Деликатно убрала пальцы из горячего и хмельного плена.
– От сладкого зубы портятся!
От её лукавых слов лишь рассмеялся.
Очнулись, встряхнулись, вздохнули с облегчением – схлынула одурь, окунувшая тела в кипяток.
– Чтобы ни случилось в жизни и в твоей семье, не торопись: распробуй, смешай, что-то добавь, что-то уменьши, и семейное блюдо станет съедобным и приятным.
– Слова истинного гурмана и знатока!
Притянул трепетными длинными пальцами личико, поцеловав в щёку, вспыхнул-вздрогнул, отвёл покрасневшие мятежные глаза.
– Прости, Палома…
Опомнился, вздохнул, сбрасывая незваное напряжение и желание, стал рассказывать историю от третьего лица, удивив гостью. Смотрел упрямо на могилу Ремедиос. Только в прошлое.
– …А вот и твоя красавица-невеста! – тётушка нежно обняла рослого родственника. – Я её поселю в восточном крыле. Не торопись навещать – дай девочке опомниться.
По-доброму ворча, усадила пунцового Элиаса и смущённую Марию за стол в большой прохладной кухне.
– Еда в духовке, поухаживай за невестой сам. А я пойду, приготовлю ей комнату. Ешьте, пейте, беседуйте, знакомьтесь. Скоро приду.
Ремедиос тихо вышла, шурша чёрной длинной юбкой с сильно накрахмаленным подъюбником. Так и не сняла с себя вдовьего облачения, когда ещё совсем молодым погиб её муж, в 43-м, где-то под Дюнкерком. Осталась преданной женой, не успев ребёнка родить.
– Ушла!
– Она славная. Здесь тихо и редко кто бывает. Ремедиос сама приглашает в гости – к этому привыкли и считаются с её мнением и причудами. Не навязываются сами. Реме деликатна и скромна.
Элиас взял трепещущие ручки Марии, нежно их поцеловал, окунаясь в медовую глубину глаз.
– Здесь ты сможешь прийти в себя, пережить боль после разлуки и предательства, только прошу, умоляю, не отчаивайся, Мари! Слова никогда не скажу! Я ведь всё понимаю, поверь. Не осуждаю, клянусь. Только не сбеги к нему, – погладил бледную щёчку тёплой ладонью. – И ещё одна просьба, – пытливо заглянул в несчастные и потухшие глаза, сочувствуя страданиям любимой всей душой. – Если что-то случится – не делай ничего, не посоветовавшись со мной. Сообщи, я приеду, и мы вдвоём решим проблему, какой бы сложной она ни была.
Резко покраснела под его понимающим взглядом, сообразив, о чём говорит.
– Обещай мне это, голубка моя! Прошу!
Робко кивнула, склонив чудную головку в светлых локонах, густых и сияющих.
«Как она красива!» – восхитился и припал к ручкам губами.
– Помни, Мари, я тебя полюбил с первого взгляда и никогда не оставлю в беде, клянусь всеми святыми! – привстав, поцеловал в щёку, но, услышав шуршание юбки тёти, сел на место, отпустил руки невесты. – Ешь. Тебе нужны силы для тела и души. Отдыхай. Я пойду.
– Очень мудрое решение, мальчик! – тётка обняла парня, поцеловала в алую щёку. – И у тебя есть время подумать. Решается твоя жизнь – серьёзный шаг. Мысли ещё никому не помешали, – лукаво усмехнулась, поерошив тёмные волосы на его голове, – скорее, их отсутствие, племянник! – повела на выход, смеясь. – Езжай с богом.
Через три недели Мари прислала с пацанятами Элиасу… двойной апельсин.
Подавая его с хитрыми рожицами, Кокки и Докки ехидно хихикали.
– Как задница! Точно! – хохотали громко, недоумевая, почему побледнел и замер их старший троюродный брат. – Отказала, что ли?
– Нет, наоборот… – едва выдавил, – этим показывает, что пора стать единым целым.
Разломив апельсин, угостил близнецов, отпустил, дав по шлепку по грязным попкам.
Едва сбежали, рухнул на колоду: «Сбылось моё опасение: Мари беременна от Антонио. Сообразила, бедная, как это показать». Знал, что делать – многое узнал, подслушивая старших мужчин вечерами и ночами. Подсказали невольно выход.
Ночью неслышно подошёл к домику Ремедиос, обойдя, приоткрыл незапертую створку окна комнаты, оглянувшись и прислушавшись к тишине вокруг, беззвучно влез внутрь спальни невесты.
Лежала тихо и ждала, не смыкая глаз.
Разговаривать не стал, просто разделся донага и… лёг рядом, притянув в нежном поцелуе. Лаская, шептал слова любви и вскоре смог пробить стену отчаяния и ужаса, что придавила бедняжку и не отпускала несколько последних дней.
Утерев слёзы, прижалась к горячему телу жениха, подняла мокрое осунувшееся личико навстречу жарким осмелевшим губам.
Вздохнув радостно, вжал сильно, со стоном, а Мари расслабилась и… стала его женой.
Вспыхнули, загорелись огнём оба!
Опомнились в предрассветных сумерках.
– Простыня…
– Я принёс с собой.
Целуя, поднял любимую на руки, завернул в верхнюю простыню, посадил на край постели. Из кармана брюк достал… презерватив с бычьей кровью.
– Сколько?..
– Несколько капель, – покраснев от смущения, еле прошептала.
Пролив немного на бельё, посмотрел вопросительно на жену, увидел смущённый кивок.
– Смажь немного.
Взял девичью руку и, смотря в глаза, размазал кровавое пятнышко, по-особенному поцеловал окровавленную ладошку. Завязал резинку, спрятал в большой носовой платок и убрал в карман брюк, сложив их на стуле. Подхватив возлюбленную, вновь положил на кровать, лёг рядом.
– Спасибо Эли! Ты спас мне жизнь, милый. Я не забуду этого никогда, клянусь, и стану твоей женой с радостью, – сказала искренно и чётко.
Притянул и больше не разговаривал, выдохнув с облегчением: «Наконец-то она стала моей сердцем, а не только телом! Пришло наше время – быть счастливыми и любить».
Уснули только в первых солнечных лучах.
– …зову – не слышишь! Крепко спишь, Мария…
Ремедиос решительно распахнула створки дверей, откинула тяжёлые шторы, впустила бодрый утренний воздух в девичью спальню, раскрыла окно, с улыбкой обернулась к алькову и… замерла.
– Матерь Божья! Элиас!..
Мари вздрогнула, проснулась от вскрика и, залившись краской стыда, уткнулась в обнажённую мощную грудь мужа.
Он с трудом открыл красные от бессонной бурной ночи глаза, долго протирал и только потом сообразил, почему Мари дрожит, вжавшись в его тело.
– Доброе утро, тётушка! – привстав, укрыл обнажённую жену простынёй. – Это я виноват. Соскучился, вечером пришёл повидаться с любимой, а она уже уснула. Не подумав, влез к ней в спальню, – покраснел до кончиков ушей. – Хотел только поцеловать в щёку свою невесту… – поерошил дрожащими руками волосы на голове, – и… не сдержался. Мари не посмела кричать и смущать тебя звуками, – вздохнул глубоко, повесив голову в раскаянии. – Я повёл себя не лучшим образом, прости, тётя.
Смотрел виновато на возмущённую Ремедиос, стоящую у подножия подиума алькова с упертыми в бока руками.
– Что теперь делать, Реме? А?..
– Ты хоть?.. – стыдливо вспыхнула лицом.
– Нет… не подумал даже…
– Матерь Божья! Мадонна Гваделупская! Ты это слышала? Что ты натворил?! Дьяволёнок и есть, прости, Господи! – вскинула руки, истово перекрестилась на распятие над кроватью. – И Его не постыдился! – ворчала. – Что, что… Срочно свадьбу! Что…
Подошла и довольно бесцеремонно спихнула молодых в сторону. Увидев кровь на простыне, покраснела до корней чёрных с проседью вьющихся волос.
– Бесстыдник! Девочку не пожалел! Лилию нетронутую! Слёзку ангела небесного! Слезайте, спрячу её, людям покажу в день свадьбы… – стряхнула, как пушинок! – Прикрой жену, охальник! – рявкнула и унесла брачную простыню с собой.
У Элиаса случился истерический припадок хохота!
Мария пыталась шёпотом утихомирить, успокоить, прижималась тоненьким гибким телом, целовала лицо и грудь… Получилось отвлечь.
Из комнаты вышли только к обеду.
Ремедиос к ним больше не сунулась – поздно.
Свадьбу сыграли по мексиканским меркам ураганную по срокам и сумасшедше богатую по средствам. Приданое от канадцев оказалось кстати.
На молодожёнах были лучшие европейские свадебные наряды: смокинг на Элиасе и роскошное платье с кружевами ручной работы на Марии.
Это платье станет «семейным» и будет переходить от невесты к невесте, и очень многим девушкам придётся по полгода сидеть на строгой диете, чтобы влезть в него. Мари-то, кроха!
За месяц до настоящих родов, а не за два по семейным женским подсчётам, муж увёз молодую жену «погостить к друзьям», а на самом деле – скрыть дату рождения малыша.
Он родился в срок, ровно через девять месяцев после разрыва Мари с Антонио, 26 февраля 92-го года. Мальчик был очень крупным, рослым – порода. Назвали Эстебаном, по святцам этого дня.
Домой вернулись через три месяца, записав в метрике дату на месяц позже: 26 марта.
Элиас принял сына Тони, прикрыв грех невесты, и стал счастливым отцом и мужем. Ему повезло: Мария оказалась страстной и ненасытной любовницей! Он ей всё простил.
Подрастая, сын всё больше был похож на отца, но Антонио и Дэйзи больше не приезжали в гости, и тонкости его внешности в памяти родни с годами смазались. Цвет глаз сына был весьма схожим с материнскими, только добавился серый цвет по краю радужки.
Ремедиос поняла сразу и встала горой и немалой грудью на защиту молодых, отметая любые подозрения и обрывая недостойные сплетни местных кумушек. Осталась их ангелом-хранителем до самой своей смерти, за что её и любили в молодой семье.
Мари зачала второго сына, Серхио, у тётушки в доме, на той кровати, когда гостила с мужем.
Реме, узнав это, простила невестку.
– …Мне она сразу понравилась, едва познакомились. Когда в прошлый раз были в гостях, – с улыбкой Дэйзи пила пятую чашку волшебного кофе. – И готовила так чудесно! Больше такой сангрии, как делала Ремедиос, я не пила нигде…
– Да, и Мари всему научила. И продолжала учить до последнего дня. Как-то, поворчав на мальчишек, ушла отдохнуть на сиесту… – тяжело вздохнул, на глаза набежали слёзы, голос осип и стал несчастным и потерянным, – и уже не проснулась. Эсти обнаружил. Справился. Вышел и тихо сказал: «Ушла к Богоматери». Сильный мальчик – весь в Антонио.
– Нет! Тони бы расплакался – любит и жалеет всех, – грустно улыбнулась, смахивая слёзы. – Широкое сердце. Всем сочувствует, помогает, как только выигрывает схватку…
– Да, он приличные суммы сюда присылал, – улыбнулся светло, легко. – Мы на них асьенду расширили, кафе большое построили, дети учатся в колледжах на его средства. Антонио стал настоящим старшим мужчиной в нашей семье! Главой.
– Думаешь, к нему прислушаются, если попросит? – сразу сообразила, куда вывести разговор.
– Не только послушают, но и сделают, свяжут, упакуют, положат в багажник его машины! Что бы или кого бы ни попросил! – расхохотался молодо и заразительно!
Собирали корзину, помогая друг другу, прыская в смехе, переливая цвет глаз в души.
Взяв в левую руку корзину, Элиас обнял Палому за плечики, прикрытые чёрной кружевной накидкой, и повёл с холма вниз к выходу кладбища.
– Кто ему так приглянулся? Старушка? Мальчик? Девочка? Бычок? Кошка?
– Тоби, – выдавила сквозь смех.
– Забирайте! Бестолковый, непослушный, вздорный, вспыльчивый, своевольный, упрямый, но такой любимый!.. – расхохотался.
Склонился, поцеловал в голову, окунаясь в запах белокурых локонов. Заволновался, задрожал, постарался отвлечься разговором, ругаясь на себя неприглядно, краснея дерзким, красивым, смуглым лицом.
– Пора и Тобиасу чем-то другим заняться. Не едой – не его это дело. Сам понял – на курсы массажа пошёл.
– Я поговорю с мужем.
Подъезжая к асьенде, притормозил машину, с лукавой улыбкой выскочил и вернулся вскоре… с огромной охапкой белоснежных роз!
– Вор! – ахнула Дэйзи.
– Тссс! Бежим отсюда!
Быстро уехав с места преступления, смеялся, сияя мальчишечьими глазами, с замиранием сердца любовался завораживающей и волнующей кровь картиной, когда Палома погружала тонкое нежное личико в белое облако роз.
– Как твои волшебные волосы, – хриплый страстный голос всё сказал.
Ноябрь 2013 г. Продолжение следует.
http://www.proza.ru/2013/11/10/2058