И ты был молод и красив,
И ты Был для кого-то кем-то,
Но,строки памяти пролив,
Ты стал лишь почвой для поэта.
Когда раскрылись двери коричневого лифта, вышла собака и села возле квартиры. Долго не впускали. А сил, чтобы гавкнуть не было. Наконец, ей открыли.
Зелёный туман стирался, салатовые блики утопали в простых белых шторах. Светало. Собака знала, что сегодня уйдет. Уйдет и не придёт обратно в этот туман, не скажет человеку больше ничего. Подобно кошке, которая жила здесь, вместе с ней много лет, она, не делая еще больше зла своему сыну человечества, решила просто уйти. Она знала, что сегодня умрет. Люди, думала собака, этот непонятный элемент жизни, непонятный эксперимент и непонятное творение, говорят, что мы «подыхаем».
Давно шел человек, спотыкаясь, мерзко, пошло. Потом свалился на колени, лёг. Отвратительно пахли ноги. Другие проходили, кто-то, зачем-то, пнул. Собака тогда запомнила.
Тихо присев на лапы, со сбитыми подушечками, закрыв мокрые глаза, она старалась еще немного исполнить теплом дом. Еще была сила. И сразу, одновременно, отдавая этим стенам, этому воздуху, этому человеку всю себя, вышла из дома.
Нет - все было хорошо. Облака были перистыми, по рельсам скользили старые трамваи.
В параллельном состоянии двигалась собака, иссушенная старостью и не только. Не могла поднять больной хвост, не могла поднять ресницы. Лишь улыбалась.
Так улыбался только один человек, знала собака. Может, этого человека и не было никогда, но его она знала, и знали все люди. Улыбка и покорила всё. Всегда как бы извиняясь за всех нас и все равно оставаясь с нами. Но её улыбку, собачью, никто не замечал…
Собака ушла.
Её искали. Нашли тело.
Опять пролетели ноты мимо музыканта, опять утонули слова для поэта, опять растаяла Мона Лиза перед глазами.