Когда ворону в одном из петербургских дворов спугнули в очередной раз и не дали доесть кусочек хлеба, выпавший из рук пьяного бомжа Митяя, она всерьёз обиделась, взлетела на толстую ветку тополя и, каркая на всех, кто проходил внизу, стала размышлять о своей нелёгкой доле.
И действительно, более или менее нормально ей жилось пару месяцев в году, когда в сырой, продуваемый всеми ветрами двор, приходило короткое северное лето.
- Патриотам во все времена был тяжело, - подбадривала себя птица. - Живёшь впроголодь, мёрзнешь, сражаешься с котами, разделяешь все невзгоды с родиной, и даже мысли нет улететь куда-то в тёплые края, как эти — залётно-перелётные, которых и встречают приветливо, и провожают чуть не со слезами.
А на меня — родную до последнего пёрышка - кышкают, кусок чёрствого хлеба не дают проглотить, руками машут — чего мол, раскаркалась.
На прошлой неделе домоуправы американские приезжали опытом капиталистическим делиться, и под этим самым деревом вместе с нашими жукоховцами стояли.
Вот кто руками-то разводил, что-то показывал, пыжился, и через каждое слово - карр, да карр... И никто на них не кышнул, никто голос не повысил, а потом небось ещё и покормить повели, эх, - трясла ободранным хвостом возмущённая патриотка, не понимая, чем же её отечественный карр хуже заморского.