***

***
-Подпишите здесь, - молодой человек в строгом деловом костюме подчеркнул ногтем место для подписи. Она расписалась, широко, размашисто. Он подложил еще пару листов, - и еще вот в этих местах. Спасибо. Вы теперь свободная женщина. Поздравляю.

На его лице показалась улыбка, несколько саркастическая, чем-то не очень приятная. Она не поняла, что он хотел сказать этой улыбкой, и недопонимание показалось, видимо, на ее лице. Она взглянула в его глаза,  и улыбка сползла с его лица, оно снова стало лицом профессионального юриста, лицом инструмента, который она использовала для своих целей, инструмента, который она покупала тогда, когда у нее была в этом необходимость. В его эмоциях, улыбках и мыслях она не нуждалась и не оплачивала их. Юрист стушевался.

- Спасибо, - безукоризненно вежливым, с тщательно отмеренной ноткой благодарности за хорошо проделанную работу, голосом, с легкой улыбкой на губах, поблагодарила она его, но глаза, поддернутые дымкой льда, не оставили сомнения в его роли. Она повернулась к своему советнику, сидевшему в соседнем кресле мужчине с седыми волосами, чем-то похожего на тех, кого с большим успехом играл Рип Торн. Такой же строгий костюм, профессиональная бесстрастность юриста, живущего параграфами и статьями законов, но совсем другое, теплое, без алчного любопытства выражение глаз, когда он смотрел на нее. - Мы здесь еще нужны?

Он улыбнулся, глянул на молодого коллегу.

-Нет. Пойдем, - он поднялся из кресла, замешкался, протянул руку юристу. Тот пожал ее. - Спасибо, нам было приятно работать с вами, - теплый, благодарный, участливый тон голосов присутствующих тем не менее не оставлял сомнений в том, кто тут был хозяином, а кто - всего лишь наемным рабочим. Хозяева больше не нуждались в последних. Молодой юрист ощутил замешательство, проступившее на холеном лице. Под его растерянным взглядом они вышли из офиса, сопровождаемые почтительными приветствиями клерков, чуточку завистливым взглядом молоденькой девушки на ресепшн, прошли к лифтам. Советник глядел в ее лицо, пытаясь понять ее эмоции сейчас. Но она уже твердо решила не показывать ничего тут, среди людей, чьей работой было копаться в чужом белье. Она ощущала, что окружающая обстановка, дорогая, со вкусом оформленная, давит на нее. Они вошли в лифт, щелкнули клавишей подземной парковки. Она крутила в руках солнцезащитные очки. - Куда сейчас? В офис? Надо подписать...

Он осекся, когда Она молча покачала головой. Ей не хотелось заниматься делами. Не сейчас.

-Я хочу прогуляться. Я столько лет не гуляла, - легкая, неуверенная, слабая и чуточку грустная улыбка тронула ее губы. - Не каждый день разводишься, - сделала она неудачную попытку пошутить. Советник глянул на нее с пониманием. Не то в силу возраста, он был на добрых двадцать лет старше нее, не то потому, что он имел возможность узнать ее за последние годы почти так же хорошо, как и Он, но советник чувствовал ее настроение так, как не мог никто другой. Почти никто. - Вы так ничего и не узнали? - неожиданно вырвалось у нее как будто она продолжала их давний разговор. Несмотря на внезапную перемену темы, он понял, о чем она говорит. Отрицательно покачал головой.

-Его нет, - с неподдельной грустью, ставшей частью их жизней, каждого по своему, ответил советник. - Как будто бы и не было... - он помолчал, углубившись на мгновение в свои мысли. Она удивленно взглянула в его лицо, замкнувшееся, поддернувшееся пеленой воспоминаний; всего на миг, но Она снова забыла, что этот человек был Его советником, а не нее, Его другом, а не ее, что она унаследовала его от Него, как и все остальное, что еще оставалось в ее жизни светлого.

-Вы ищете Его? - спросила Она чуточку резковато. Советник глянул на нее с удивлением и, как ей показалось, с укором.

-Конечно, - ответил он Ей с тем же укором в голосе, который почудился Ей в его взгляде. - Конечно, мы его ищем.

Они вышли из лифта, подошли к машинам. Он галантно открыл ей дверцу, явно задумавшись о чем-то своем, вспомнил, что она только что выразила желание погулять, и захлопнул дверцу обратно. Она встала около него, с другой стороны широкого капота черной представительской "Ауди". Они помялись, не зная, что сказать.

-Заезжай в офис. Ты теперь единственная хозяйка, - сказал он, преодолев какое-то смущение. Она кивнула.

-Обязательно заеду на днях. Спасибо тебе за все, - неожиданно для самой себя она поддалась порыву, обошла машину и коротко обняла его. Он ответил на ее объятия, легонько прижав ее к себе за плечи, немного удивленный ее порывом. Он взглянул в ее лицо и понял, что она уже вполне овладела собой. Он отпустил ее, и она пошла к выходу с парковки. Темный в полумраке гаража "Порш" цвета морской волны тихонько покатил вслед за ней. Он провожал их взглядами до тех пор, пока они не скрылись за поворотом. Пожал плечами, сел в свою "Ауди" и хлопнул дверцой. Звук гулко раскатился под сводами парковки.

***

Она вышла чуть сбоку от главного входа в здание юридической фирмы, как раз вовремя, чтобы увидеть, как от него отъезжает "Мерседес" бывшего супруга. Она остановилась на мгновение, провожая длинную, похожую на толстую, объевшуюся кошку, машину глазами. Из-за ее спины вынырнула черная "Ауди" ее советника, мигнула ей на прощание стоп-сигналами и влилась в поток автомобилей, неспешно текший по узкой улочке. Она улыбнулась себе, запрокинула голову, совсем как в молодости, откинула назад длинные темные волосы. Оглянулась вокруг, дождалась короткого перерыва в потоке машин и быстро перебежала улицу на другую сторону, в узенький скверик. Ей было странно перебегать через улицы, выискивать прорехи в потоках машин. Много лет Она себе не позволяла этого, пожалуй, с самых студенческих времен. Ее сердце билось быстрее и, казалось, радостнее, когда она оказалась на другой стороне, и неожиданно она подумала, что все рамки и условности, воспринимающиеся всю жизнь как сами собой разумеющиеся, могут быть просто тесны.
Она оглядела сквер, купающийся в золотых и багряных цветах  осени, перетянутый солнечный лучами, причудливо переплетенными с резными тенями осенней листвы, шумящей воды фонтана, делящего сквер пополам, параллельно проезжей части, отделенной от дорожки кустами зеленых насаждений. Она и забыла, какой прекрасной бывает ранняя осень...

Она неторопливо пошла вдоль кустов, пытаясь разобраться в себе, своих чувствах и эмоциях... Мысли носились в ее голове, сменяя друг друга так быстро, что она не успевала на них сосредоточиться. Ей хотелось одновременно смеяться от захлестывающего счастья этого пронзительного осеннего дня, и плакать... Она не могла понять, что принесли ей три подписанных листочка, полтора скучных часа болтовни юристов, не могла понять, радовалась ли она обретенной свободе или оплакивала выбранное одиночество...

Она остановилась, глядя, как кружит под ласковым ветерком один из первых багряных листов, сорванных с деревьев, как он неспешно планирует в воду фонтана... Удивительная ясность дня каким-то образом гармонировали и с пронзительностью ее настроения, ясности мыслей, и с хаосом эмоций, соображений, круживших в ее голове в каком-то причудливом вальсе. Она понаблюдала за листом, уже качавшимся на волнах, и пошла дальше...

Краем глаза она увидела ползущий за кустами "Порш" цвета морской волны, и почувствовала раздражение. Ей хотелось быть одной, в окружении людей, для которых она была просто случайным встречным в парке, в сквере, на улице, ей не хотелось быть хозяйкой... Она поймала себя на мысли, что обрушившееся на нее богатство полностью переменило ее отношения с миром; заставило мир вокруг воспринимать ее как набор дорогих и стильных аксессуаров... Она быстро перебежала на другую сторону парка, туда, где фонтан и подстриженные кусты зеленых насаждений были отделены от примыкавших к ним жилых домов только широкой полосой брусчатки пешеходной дорожки.

Она прошла мимо молодой парочки, самозабвенно, хотя и неумело, целовавшейся на лавочке, девушка сидела на коленях молодого парня, совсем еще мальчишки, с неумело выстриженной бородкой, явно никогда не знавшей лезвия бритвы. Она улыбнулась, чуточку грустно, отводя от них глаз, чтобы не чувствовать себя лишней в их увлеченности друг другом, возбуждении, которое они испытывали друг от друга, боясь, что может смутить их своим пристальным взглядом из под непрозрачных стекол очков. Мимо нее пронеслась пара велосипедистов в модных разноцветных шлемах и трико, распугивая редких в этот рабочий день пешеходов. Она проводила их глазами. Девчушка в широких, растянутых джинсах по последней моде, нарочито неряшливо одетая, словно заявлявшая миру вокруг о его ненужности для себя самой, с тем самым грустным выражением лица - "меня никто не любит!" - свойственным только молодым, чуточку наивным девушкам,  терзала на мостике через фонтан свой плеер. Она прошла мимо и парочки, и мимо девчушки, думая о том, что когда-то и она сама стояла так же на мостике через фонтан, и так же целовалась на лавочке.

Она подошла к улочке, разделившей сквер на две части, замерла у светофора, пропуская мимо поток автомобилей. Случайно бросила взгляд в право, и увидела свой "Порш", так же замерший на перекрестке. Раздражение окатило ее волной. Она дождалась зеленого сигнала, неторопливо перешла улочку и прибавила шаг, стремясь оторваться от водителя. В голове мелькнула мысль о том, что водителя придется уволить и нанять нового - этот, проработавший у нее несколько лет, был приставлен к ней супругом. Бывшим супругом. Она не  хотела подозревать, что за ней следят, но ей не хотелось вспоминать его. Он был ошибкой, вся их жизнь, все было лживым и ошибочным. Она признавалась себе в этом с откровенностью, потрясшей ее саму. Почему то именно сегодня, подписав три листочка о разделе имущества, она смогла сформулировать эти слова для самой себя, и они ударили ее больно, так, что от жалости к себе сжалось сердце, захотелось заплакать. Она справилась с порывом.

Она привстала на мысочки, оглянулась, не увидела "Порше", и поняла, что все-таки избавилась от своего соглядатая. Ей почему-то стало смешно, словно ей снова десять лет, и она играет в прятки. Она пошла дальше, тихонько улыбаясь своим мыслям, заглянула в булочную и купила большие булочки - три штуки, с зеленью и сыром - и, поколебавшись, взяла бутылочку кока-колы, словно бросив вызов самой себе - ведь она свободна, правда? Продавщица едва скользнула по ней взглядом, бросая через прилавок с одинаковой легкостью казенные слова приветствий и заказы клиентов. Она почему-то почувствовала удовлетворенность этой обезличенностью; это было так удивительно, ведь она привыкла платить деньги за то, чтобы быть не такой, как все, как-то выделяться...

Вышла из булочной и в той же задумчивости пошла вдоль парка. Мысли все так же кружили в ее голове, но ей это уже не нравилось, как будто бы она устала от этой карусели. В сумочке зазвонил телефон, но ей не хотелось отвечать. Она на ощупь нажала кнопку отбоя, потом, поколебавшись, вытащила телефон и выключила его. Она начала немного уставать. Поискала взглядом свободную скамеечку, но не нашла ни одной на солнечной стороне - а сидеть в тени ей сегодня почему-то не хотелось - и пошла дальше, к концу парка, туда, где он упирался в асфальтированную площадку возле въезда на подземную парковку. Там, вокруг скульптурной композиции, всегда были свободные скамейки. Она не сомневалась, что и сегодня будет так же.

Свободна или одинока? Этот вопрос неожиданно всплыл в ее голове, оживив тот фонтан сомнений, чувств, оценок, эмоций, который последние годы бурлил в ней, заставляя думать, постоянно переоценивать людей вокруг, признавать их никчемность или величие, искать в них плюсы и минусы - просто вместо того, чтобы принимать их такими, какие они есть.
Ошибка! Все было ошибкой! Она признавалась себе в этом не вдруг, это было взвешенно, выношено дольше, чем мать вынашивает ребенка, это было не озарение, это было не осознание, а понимание, постигавшееся день за днем, постигавшееся вопреки всему тому, что ей внушал окружающий мир. Идеальная пара оказалась темницей для чувств, кукольной покорностью человеку, никогда не принадлежавшему ей, никогда не хотевшему ей принадлежать, человеку, всегда игравшему ее чувствами, изучившему ее и управлявшему ею всю их совместную жизнь. Их спокойная, размеренная жизнь была куплена кровью человека, которого она любила искренне, была куплена предательством единственного, кто имел для нее какое-либо значение. Сейчас, оставшись наконец одна, она могла себе в этом признаться.

Напротив, через дорогу, на скамейке автобусной остановки сидел парнишка с книгой в руках, она видела блестевшие стекла очков. Она понаблюдала за ним какое-то время, пока не поняла, что она не единственный наблюдатель. Из крохотного "фиата", запарковавшегося в паре метров, за юношей следила еще одна пара внимательных женских глаз... Она даже сняла очки, ей внезапно стало интересно, чем закончится встреча. Вот он увидел "фиат"... на лице мелькнуло выражение недоуменности, сменившееся недоверием, и вот он узнал водительницу, засиял, расплылся в улыбке, схватил сумку, неуклюже попробовал упаковать в нее книжку, но не справился и уронил. Она тихонько рассмеялась, спустя мгновение засмеялась и девушка в "фиате" - вслед за книжкой на асфальт шлепнулась и сумка. Парнишка покраснел, но справился и с сумкой, и с книжкой, подбежал к машине, забросил на заднее сиденье сумку и сам сел рядом с водительницей. Они поцеловались, раз, другой, как будто не могли оторваться друг от друга, и Она ощутила, как щемит ей сердце... Девушка оторвалась от парня и увидела ее взгляд. Улыбнулась ей так мягко, и понимающе, что Она поспешила спрятать глаза за стеклами очков... Снова.

Ее уколола четкость чувств этой пары, уколола сильнее, чем она смела себе признаться. В своем родном городе она почувствовала себя лишней, не менее лишней, чем в чужих горах, океанских побережьях, чем в чужих мегаполисах. Ей захотелось вернуться домой, в свой особняк, но это показалось кощунственным, трусливым. Она заставила себя сидеть на той же лавочки, заставила себя даже отвернуться от "Фиата". Если бы она видела себя со стороны, то увидела бы и выступившую бледность, и прикушенные до крови губы. Ей потребовалось немало внутренних сил, чтобы справиться с болью, зародившейся где-то в душе и захлестнувшей ею всю, захлестнувшей так, что потемнело в глазах, и идеально наманикюренные ноготки впились в ладони так, что появилась кровь...

Два длинных лимузина, черный, чопорный "Мерседес" и вычурный кремовый "Роллс-Ройс", вырулили на асфальтированную площадку, встали у дальнего от дороги конца площадки, нос к носу. Она заставила себя смотреть на пожилую женщину, с длинными седыми волосами, вышедшую из "Мерседеса", и мужчину преклонного возраста, одетого в строгий костюм, от которого даже за те полста-сто метров, что разделяли их, несло большими деньгами. Они обнялись, как старые знакомые, заставив ее снова разозлиться - да что же они, сговорились сегодня все? - разошлись, стали что-то обсуждать, окруженные своими водителями, замелькали листы каких-то документов... кто-то услужливо раскладывал их на капоте "мерседеса".

Она отвернулась, уставившись на уток в фонтане, достала булочки, стала их крошить. Утки не торопились покидать фонтан, и она запоздало поняла, что они не видят ни ее, ни булочек. Он встала, прошла пару шагов, села на корточки у мраморной ограды чаши фонтана, стала крошить булочку в воду. Утки подплыли и стали собирать размокший хлеб. Она не заметила, как стала улыбаться - ей вспомнилось, как много лет назад Она и Он кормили так же птиц чипсами. Ей вспомнились и такой же пронзительно-острый день, и его голос с нотками едва сдерживаемого смеха, доброго, заботливого смеха, от которого согревалась душа, и даже темно-синяя, шуршащая упаковка "эстреллы".

Ей вспомнилось, как однажды она попросила супруга пойти с ней покормить птиц. Им нужно было подняться на крышу их пентхауса, там, с обратной стороны, расположилась голубятня одного из жителей этого элитного небоскреба; ей потребовалось немало времени, чтобы решиться попросить его об этом, но он отказался, сослался на то, что он устал, что он много работал, и что в тот день ему было не до того, чтобы потакать ее капризам, и она оправдала его его же словами, о занятости, усталости и работе, но обида, неприятный осадок у нее остался, и она всегда вспоминала это потом... а где остался Он, смеявшийся от радости, что голуби в парке клевали его любимую "эстреллу"?

Она ощутила укол тоски, светлой, не черной, не той, от которой тянет кричать, биться в истериках, резать вены, а той светлой, чуточку горчащей нотки, похожей на горькую сладость грейпфрукта, ощутила эту тоску почти на вкус. Она искала его... искала не один год, нанимала одного сыщика за другим, но все было напрасно - его словно не существовало. Как будто бы его стерли ластиком из жизни, из мира. Она не слышала о нем... с того самого дня, как увидела Его прощальное письмо, услышала страшные слова адвокатов... Он ушел. Он обещал ей, что Его не станет без Нее, и когда она ушла, Его не стало. Он сдержал свое обещание и стер себя.

Пара парней в обнимку села напротив, и она поймала на себе внимательный, пристальный взгляд одного из них. Она подняла глаза на него, и тот, похоже, почувствовал ее взгляд из под стекол очков, улыбнулся ей. Второй ревниво взглянул на него, так, что у нее не осталось сомнений в их отношениях, и в ее улыбке появилась нотка не только вежливой приветливости, но и нотка понимания. Тот, второй, осторожным движением взял первого за лицо и повернул к себе, и на лице первого появилась чуточку виноватая улыбка. Она бросила им свою улыбку - я не претендую на ваше счастье, ребята - и вернулась на свою скамейку, твердо намереваясь съесть вторую и третью булочку сама.

Шипение бутылочки кока-колы и запах, знакомый с детства на мгновение заполнили  мир вокруг нее, она на мгновение забеспокоилась о том, что может испачкать одежду, а потом ей пришла в голову неожиданная мысль - что детство заканчивается тогда, когда ты открываешь бутылочку коки не с предвкушением вкуса напитка, а с опасениями, что она начнет пенится, брызгать из бутылочки, что она зальет твою одежду, и тебе придется выслушивать нотации родителей... Она подумала, что это можно сравнить с любовью - ты только тогда счастлив в любви, когда можешь не думать о последствиях своих поступков, когда родной, любимый человек поддержит в любом, самом сумасбродном поступке, подставит плечо, поведет тебя от вершины к вершине, покорять все новые и новые грани, открывать новый, неизведанный, чудный мир только для двоих, мир, в котором слова не нужны, мир, в котором улыбка скажет больше, чем любая исповедь перед священником, мир, в котором ты пускаешь любимого так глубоко в душу, что сама перестаешь понимать, где твоя душа, а где его...

Она вспомнила, как начинался ее брак... попробовала понять, где прошла граница ее семейной - по всем правилам - жизни... и не смогла определиться. Она вспомнила Его открытый взгляд, в котором тогда, после аварии, жила черная, жгучая обида, обида калеки на мир вокруг... и спокойный, уверенный взгляд супруга. Ей потребовались многие годы, чтобы понять, что уверенность во взгляде мужа была холодностью камня, а не весельем огня, забота была не опорой, а забором, ограждавшим ее от искренних чувств, тех чувств, той их силы, искренности, порыва, которые со временем стал олицетворять для нее Он, поддержка была жадной охраной собственности, которой она стала для него, спокойствие было равнодушием... Она слишком поздно поняла, что была для него не миром, а книгой, которую он читал, выбирая те главы, которые он сам хотел, играя на ее чувствах... Она пробовала оправдать себя, даже искренне верила в свои доводы, убеждая себя, что это - ее доля, ее ярмо, что она не может подвести его, что он ей супруг... Она почти заставила себя поверить, что Он был всего лишь заблуждением, ошибкой молодости, увлечением, а супруг - той опорой, что была ей нужна в жизни, что Она не имела права увлекаться раньше, что не имела права судить мужа за то, каким он был...

Она задумалась о Боге, о том, что Всевышний осудит ее за это заблуждение. Она вспомнила отчаянный, черный от тоски взгляд человека с кассеты, взгляд больного человека, человека, которого она любила сильнее, чем саму жизнь, взгляд человека, всего после нескольких минут разговора на пленке выстрелившего в себя, человека, стершего себя из жизни... стершего потому, что Он потерял Ее, стершего так, что десятки детективов в десятках стран и сотнях городов не могли найти и следа.

Она запрокинула голову к небу, подставляя щеки ласковым лучам солнца. На противоположенной стороне пожилой джентльмен вместе с леди преклонных лет все так же что-то решали. Если бы кто-то увидел ее глаза, он прочитал бы в них ту же тоску, что была тогда на пленке... Но Она знала, что у Нее не хватит духу стереть себя. Ей предстояло научиться жить с этим, думать об этом... одной. Теперь, с горькой язвительностью в свой адрес подумала Она, у нее хватит на это времени. Никто не станет отвлекать ее бытовыми вопросами и веселить, когда хочется выть. Никто не заполнит ее жизнь. Она подумала, что было бы здорово забыть про все, про деньги, про Компанию, которую Он строил для них, и которую оставил Ей... Но Она знала, что это невозможно. Слова советника - "Его нет" - звучали в ушах суровым приговором. Почти столь же суровым, как она вынесла себе в тот день, когда велела юристам готовить документы на развод.
Она хотела найти Его... хотела, чтобы человек, бывший для нее всем, знал, что Она раскаялась в той ошибке... но Его не было... Она отдавала себе отчет, что сейчас Он был другим, не тем, что раньше, что в Его сердце осталась только кровавая рана, так похожая, как казалось ей, на огнестрельное ранение, которое она услышала тогда, на пленке. Она могла только представлять то, насколько Ему было тяжело потерять Ее... Она помотала головой, с удивлением ощутив слезы на глазах. Наверное, Ему, тогда, после той аварии, прикованному к каталке, было так же тяжело, как и Ей осознавать свое предательство... да! Она больше не стыдилась этого слова - все, что она сделала за эти годы, было предательством, самой натуральной изменой Ему, изменой Богу, соединившему их, подлым ударом в спину... она чувствовала заполнявшую сердце боль от этих слов, но ей казалось важным произнести их для себя самой, произнести именно сейчас, понять, что новообретенная свобода не изменила ее оценок прошлого, что все, что она сделала, чтобы вырваться из золоченной клетки брака, было нужно, оправданно, справедливо.

Она задумалась о Боге, подумала об искуплении... можно ли считать неудавшуюся жизнь с мужем достаточной карой за измену? Были ли похороны любимого человека, похороны без тела, пустого ящика, искуплением ее вины за его смерть (она заставляла себя думать именно этими категориями, отрезая от себя, отказывая себе в жалости в свой адрес)? Она не знала ответа на этот вопрос. Извинит ли ее те поиски его тела, что она развернула в целом мире? Поиски его, когда им стало ясно, что тела найти не удастся?

Она откинулась на спинку скамейки, не задумываясь о том, что может перепачкать свою белоснежную кофточку, точнее, она задумалась об этом, но на долю секунды - в конце концов, она показала здравомыслию язык (конечно же, только мысленно) и решила, что не обеднеет, если купить новую такую же. Она тихонько засмеялась своим мыслям, глядя на пожилую пару возле дорогостоящих лимузинов. От самого дальнего поворота показался "Порш" цвета морской волны - водитель, потерявший ее несколько часов назад, прилежно обыскивал каждый квартал вокруг сквера, надеясь найти "сбежавшую" хозяйку. Ей почему-то стало смешно от этой мысли. С насмешливой улыбкой она следила за водителем, вглядывавшимся в лица прохожих. "Порш" полз настолько медленно, что только отсутствие полиции в этот час спасало водителя от дорогостоящего штрафа.

Вот он увидел ее, и напряженное выражение на лице сменилось последовательно злым - как же так, он потратил столько времени, разыскивая ее, а она просто так сидит? - облегченным, наконец, вопросительным. Она махнула рукой в сторону парковки. Водитель кивнул, и "Порш", рявкнув двигателем, прыгнул к спуску. Совсем рядом мужчина в заношенной рубахе заглянул в урну, высматривая в мусоре пустую тару. Она тихонечко улыбнулась своим мыслям о кофточке, о водителе, о бездомном. 

В ее мысли понемногу вплелась новая нотка - тяжелый, дробный перестук мотоциклетного двигателя. Она улыбнулась - этот звук из прошлого, звук, который нельзя было забыть, ведь точно также звучал его Харлей... Харлей... В голове замелькали воспоминания об аварии - именно ее она винила во всех их бедах...

Харлей! Непонятная, неосознанная мысль вдруг пронзила ее, она ощутила, как лихорадочно забилось ее сердце, словно в предвкушении чего-то, она рывком заставила себя выпрямиться на скамейке, вглядываясь в сторону, откуда несся звук. Если бы кто-то увидел ее со стороны, то ему в глаза бросилась бы ее неестественно выпрямленная спина, напряженная, идеально прямая, как будто бы ее, словно тряпичную куклу, надели на спицу, закушенная губа...

Мотоцикл не спеша подкатил к перекрестку, черный, с затянутым в кожу всадником, с лицом, скрытым таким же черным забралом шлема. Она поедала всадника глазами, ей чудилось что-то знакомое в наклоне шлема (впрочем, остановила она себя, спустя одиннадцать лет любой мотоциклист может показаться знакомым). Мигнул светофор, Харлей заложил вираж, и выскочил прямо перед стоявшими нос к носу "Мерседесом" и "Роллс-Ройсом". Замер. Она видела отсюда, как расплылись в улыбках лица дамы и пожилого джентльмена; ей почудилось в глазах дамы что-то доброе, как будто материнское, когда она глядела на мотоциклиста, на лице мужчины была нарисована радость, но смешанная с тревогой.

Харлей замер, водитель выпрямился в седле, тяжелые ботинки на высоком каблуке, с заостренными мысками - непременный атрибут мотоциклистов всех времен и народов, начиная с Ковбоя Мальборо - со звоном ударились в асфальт площадки, руки в мотоциклетных перчатках упали на колени. Мотоциклист выпрямился в седле, спиной к ней, ей бросились в глаза ослепительно белые нашивки с какими-то вычурными буквами, угнездившиеся на его спине. Мужчина смотрел на даму с джентльменом, она видела, как двигался так и не снятый шлем, они не отводили глаз от тонированного забрала шлема.

Она попыталась заставить себя успокоиться, заметив, что скрутила тонкую кожанную ручку сумочку буквально в жгут. Схватила оставшуюся булочку, заставила себя впиться в нее зубами. Но вкуса не почувстввовала.

Мужчина на Харлее поднял руки, не то снимая шлем, не то поднимая забрало - отсюда ей не было видно - взметнулась бахрома на куртке, словно перья какой-то удивительной птицы. Она чуть подалась вперед, совсем бессознательно, не отдавая себе отчета. Тот снял шлем, обнажив коротко остриженный ежик наполовину седых волос. Ей почудилась улыбка на его лице - а может, это отразились в ее глазах улыбки пожилой пары - улыбка уверенная, сквозь стиснутые зубы, чуть приспущенные веки, слегка исподлобья, как смотрел Он. Она попыталась заставить себя одуматься, но руки снова зажили своей жизнью, кроша остатки булочки.

Она не могла заставить себя успокоиться. Во всем облике мужчины сквозили черты столь же ей знакомые, как могут быть знакомы только черты бесконечно родного человека, отца или ребенка, матери или... тут она осеклась.

Мужчина встал с мотоцикла, выудив из какого-то крепления сбоку мотоцикла длинный предмет... развел руки, как будто обнимая пожилую пару, и она со странным чувством облегчения и досады констатировала, что это не Он: мотоциклист был пониже, поплотнее... Мотоциклист был более подтянутым, сухопарым... Он приобнял даму, та что-то заговорила ему на ухо, прихватив за шею, развернулся к джентльмену... Она разглядела в руках мотоциклиста трость...

Она почувствовала, что руки и тело больше ей не принадлежало. Крохи булочки посыпались, растерзанные сильными пальцами. Какого черта, кричали ее чувства, пытаясь перебороть разум, какого черта, прошло одиннадцать лет, что ты можешь знать о нем, о его внешности, как ты можешь сравнивать его?! Посмотри на себя, ты, холеная кукла, билась в ее голове мысль боли, мысль мечты, что в тебе самой осталось от двадцатипятилетней девчонки?! Подойди к ним, требовало все ее существо, подойди и посмотри на них! На него! Посмотри вблизи! Она дрожала, она бросила взгляд в сторону парковки,  где ее терпеливо ждал водитель, готовый броситься вниз по первому знаку, что хозяйка готова ехать. Но тот мог ответить ей только недоуменным взглядом - он не понимал, что происходило с ней, с его сдержанной, всегда уравновешенной хозяйкой. С горечью она подумала о том, что от служивой собаки трудно ждать понимания высшей философии...

Они что-то обсуждали. Вот женщина показала рукой на какие-то бумаги, и тут же затарахтел невысокий джентльмен. Мотоциклист глянул на бумаги, развернулся - мелькнули тонкие золоченые дужки очков - и начал что-то быстро объяснять, спокойно и даже увещевательно. Она улыбнулась сравнению бледными, без единой кровиночки губами.
 
Мужчина провел рукой по коротко остриженным волосам, рот его приоткрылся в полувздохе, он запрокинул голову, явно выбирая время что-то обдумать и сказать. Она онемела, потеряла всякое ощущение реальности... рефлекторно сорвала солнцезащитные очки, даже не заметив, что своим порывом едва не сломала пластмассовую дужку. Это был Он. Но это не мог быть Он. Она потерялась...

Они продолжали что-то обсуждать, заулыбались какой-то шутке, разговорились, активно жестикулируя, мотоциклист сел на капот "Роллс-ройса", совсем как мальчишка, запрыгивающий на стол... Она обнаружила, что уже не сидит на скамейке, а идет вокруг фонтана, не сводя с него глаз, не обращая внимания на недоуменные взгляды водителя... она подсознательно выбрала самую дальнюю дорогу к парковке, так она могла разглядывать его чуточку подольше... разглядывать его волосы с проседью, игру солнечных зайчиков на золоченных дужках очков, мрачные переливы солнечного света на матовых панелях Харлея...
 
Она стояла на расстоянии всего нескольких метров от них, онемевшая, без кровинки в белом, как лист писчей бумаги, лице. Она не отводила взгляда от мужчины, быстро что-то говорившего. Она не могла понять ни слова, как будто он говорил на чужом языке... и не могла отвести взгляд. Он? Не Он? Она не смогла бы описать себя в этот момент. Она существовала словно вне времени, глядя на человека, которого похоронила шесть лет назад, которого убила одиннадцать лет назад, с которым познала искреннее счастье, глядя на призрак...

Пожилая дама бросила на нее странный взгляд, перевела глаза на Него, и снова на нее. Улыбка померкла на нее лице, она внимательно оглядела Ее, подмечая дорогую одежду, редкие, но со вкусом подобранные украшения, потерянное, потрясенное лицо, свойственное скорее мертвецу, чем живому человеку...

Вслед за дамой осекся и пожилой джентльмен. В его глазах мелькнуло раздражение, затем появилось какое-то выражение... кажется, недоуменное сочувствие. Он тоже замолчал, глядя на странную даму... Наконец, до мотоциклиста дошло, что его собеседники утратили всякое внимание к его словам. Он обернулся, глядя на нее...

Осекся. На нее смотрело лицо, ставшее старше на одиннадцать лет и тысячи жизней. Лицо, выдубленное ветрами сотен миль, испещренное глубокими морщинами, с опущенными уголками губ, со следами заживших и не очень шрамов. Она заметила разорванные многие годы назад губы, следы старого перелома носа, она заметила острый кадык, серо-зеленые глаза смотревшие на нее без узнавания... Не он?

Лицо дернулось. Он узнал ее. Она попробовала что-то сказать, но губы принадлежали не ей. Его лицо искривилось в жалком подобии полуулыбки, такой его, только одним краешком губ, но тут же замерло в исходном выражении, только чуть приоткрылся рот. Что-то изменилось в выражении его глаз.

Она ощутила подступающие к горлу слезы, но глаза оставались сухими. Она упала бы в обморок, но ее телу было не до этого, оно наблюдало за Ним, пытаясь понять, что же произошло...

Серозеленые глаза метнулись в сторону, он чуть тряхнул головой - он всегда так делал, возвращая себя в реальный мир, борясь со своими фантазиями и призраками... Все остались на своих местах. Она разглядела в его взгляде ослепительную вспышку неистовой радости, и в то же мгновения его глаза полыхнули, как тогда, шесть лет назад, в записи, полыхнули отчаянием, яростью, болью, от которой ей снова стало плохо, просто физически плохо, всего мига Его эмоций ей хватило, чтобы постичь все, что он испытал в этот миг... она отступила на полшага, чудом устояв на ногах, сгибаясь под мелькнувшими в глазах любимого чувствами... Его лицо ожило на тот же миг, и тут же окаменело, Он уже снова взял себя в руки...

-ТЫ?! - на выдохе, с надрывом, шепотом выкрикнула она в его лицо. На ее глазах он менялся, пытался справиться с нахлынувшими эмоциями, Она заметила, как Он судорожно сглотнул, пытаясь совладать с собой... Она сделала полшага назад, заметив, как опустилась его рука с тростью, с тщательно вырезанной в набалдашнике волчьей головой... Он уже почти справился с собой, справился со своими эмоциями...

Она бросилась к нему, бросилась на его грудь, с силой, чуть не сбив их обоих, обхватила его шею, лепеча бессмысленные обрывки слов, прижалась так крепко, как только могла, словно пытаясь слиться с ним... Она не видела его глаз, она просто вцепилась в него, как утопающий цепляется за спасательный круг, она не могла оторваться от него, вдыхая резкий запах лосьона для бритья, ощущая Его запах, горько-сладкий запах табака и полыни, запах его лица, его губ... Она ощутила на своих глазах слезы, текущие по щекам, ощутила биение его сердца под черной кожей куртки, почувствовала его дыхание, чуточку хриплое, закопалась лицом в его груди, готовая, если потребуется, вцепиться зубами в молнию, готовая рвать его одежду, чтобы только оказаться еще ближе, еще хоть на миллиметр...
Она ощутила движение его рук, и вцепилась в него еще сильнее, ломая ногти, не готовая отпустить его сейчас. Но ее плечи оказались сжаты кольцом сильных рук, сжаты тесно, она ощутила, как ее спина оказалась прижата к нему тростью, прижата с силой, вполне способной причинить ей боль, если бы только она была чувствительна к этой боли... Она не заметила, как начала рыдать вслух, в голос, рыдать на его груди, забывая о своем имидже неприступной леди. Она бы упала, сползла по его телу, но трость, впившаяся ей в спину, прижимала ее к нему, заставляя стоять, прижимая ее к его груди... Она отпустила его шею, сползла по его груди...

Кто-то что-то говорил совсем рядом, она чувствовала чьи-то взгляды, чей-то интерес. Ничего не имело значения. Она ощущала его дыхание, чуточку выше ее головы, она ощущала его руки, крест накрест ее спины... Она ощутила, как он оглядывается, там, над ее головой, беспомощно и чуточку виновато перед людьми, смотревшими на них, не перед партнерами, а перед совсем чужими людьми... Не имело никакого значения... это был Он. Она нашла его.

Она хотела успокоиться, сглотнула, ощущая, что вот вот начнет икать, как маленький ребенок... и в этот момент робкая, дрожащая, широкая и грубоватая ладонь ласковым жестом легла на ее затылок... Она ощутила тепло его рук, когда  он стал гладить ее по волосам, прижимая ее лицо к своей груди... Она снова заплакала, уже тихонько, не навзрыд, подчиняясь его ласковым поглаживаниям, успокаивающим, разрешающим ей ее слезы...
Она нашла Его.