Новость смяла, ошеломила ее. Не замечая ничего вокруг, она ходила по огромной, ставшей неожиданно пустой, холодной квартире, выглядывала на балкон, по привычке вглядываясь в заметаемую первой метелью улицу, не замечая, как снег кружит вокруг и тает на волосах, высматривая в белой снежной занавеси его байк, пытаясь разобрать в неразборчивом уличном шуме тарахтение его «Харлея»… Слова, донесшиеся из трубки, не доходили до сознания… Нет, это не так! Это не он! Произошла ошибка!
- Мокрая дорога… Снег…
Слова толстомордого полисмена, нацепившего на лицо маску профессионального сочувствия, не доходили до ее сознания. Снег становился все гуще, на мегаполис опускались ранние сумерки, уверенно накрывая зажатые между небоскребами улицы… Полицейская машина под монотонное бурчание радио – или это полицейская рация? - с трудом пробиралась по снежной каше, залившей тротуары. Она отвернулась к окну, лишь бы не видеть краснощекого тучного полицейского, с трудом бормотавшего этой молодой, красивой женщине казенные слова соболезнований…
- Вот если бы ваш… ээээ… супруг, - замялся на мгновение коп, косясь на нее взглядом, - на машине был…
У нее навернулись слезы на глаза, мир вокруг перестал был отчетливым… Когда давно, в другой жизни, он настоял, чтобы она научилась ездить на мотоциклах… а она из года в год убеждала его в необходимости купить машину… Он с удовольствием поддерживал ее разговор, но дальше разговоров дело не шло. «Зачем мне скучный серый гроб на колесах, - смеялся он, - мне с Харлеем хорошо». А она настаивала, что немецкий седан ему просто необходим… Спустя годы после первого разговора, он уступил, поддался, купил экстравагантный двухдверный «Кадиллак», но ездил на нем считанное количество раз, оставаясь верным байку.
- Вообще ему повезло, но состояние критическое…
Огромный черный «Харлей», всегда казавшийся ей непотопляемым, сверхнадежным, монументальным, словно айсберг, производил тягостное впечатление, словно бы какой-то великан случайно наступил на игрушечную модельку… Глаз зацепился за иконку на спидометром, чудом уцелевшую в куче обломков, в которую превратился байк. Не отдавая себе отчета, она провела ладонью над иконкой… Из разных углов на нее смотрели глаза – чьи-то равнодушно, чьи-то завистливо и злорадно, чьи-то сочувственно. Высокая худая женщина с некрасивым лицом проводила ее любопытным взором, и она почувствовала себя неуютно, как будто бы это любопытство были чем-то постыдным… В нос ударил резкий машинный запах, смешанный с запахом дешевого освежителя воздуха, бензина, застарелого табачного дыма и чего-то еще, неприятного, свойственного только таким вот казенным местам… не замечая ничего вокруг, она присела на корточки около искореженного байка, едва касаясь изодранного, обгоревшего металла… Вздохнула глубоко, заплакала... и мир обрушился на нее всеми звуками…
- Стоял на обочине, никому не мешал… не справился с управлением и снес «хрустика»… Не повезло мужику… - донеслось до нее откуда-то со стороны… на говорящего кто-то шикнул, тот осекся. – Обгорел сильно… Да все снег виноват… Отправили… А она его любила… На углу пятнадцатой столкновение… - обрывки чужих фраз неслись на нее со всех сторон. Почему, почему они говорят о нем в прошедшем времени?! Она впилась зубами в губу, не замечая боли, снова погружаясь в себя….
В тусклом свете галогеновой лампы, протянувшейся через всю стену, его лицо казалось серым, каким-то заострившимся… она провела кончиками пальцев по шее, дотронулась до лица… он спал… Усталый доктор, моложавый, с красными от недосыпания глазами вывалил на нее кипу совершенно непонятных медицинских терминов и провел в палату, но не сказал ни слова о перспективах.
- Сейчас он спит…
Она взяла его руку, сжала в ладонях, ощутила почти неживой холод. Его лицо казалось спокойным, умиротворенным, как будто бы он спал дома, в их кровати. Она ощутила комок в горле, сглотнула, снова кусая губы чтобы не зарыдать. Тихое гудение аппаратуры заглушало его дыхание, и ей казалось, что он уже не дышит. Она замирала, вглядываясь в лицо, и замечала, как пульсирует венка… «Живой!» - раздавалась в голове мысль, отгоняя страх, и она ненадолго успокаивалась…
- Ты только живи, - судорожным шепотом внушала она ему, - ты только живи, мне без тебя незачем жить…
Она провела рукой по коротко стриженным волосам, ощущая, как «ежик» колет ладонь, снова гладила его по лицу, почти не различая ничего из-за стоявших в глазах слез. Провела рукавом по глазам… «Множественные разрывы внутренних органов… - говорил ей усталый врач, слишком замотанный, чтобы думать о тактичности. - Операция прошла хорошо, но… Жить-то будет, скорее всего…» Она не помнила всего… Ладонь задевала какие-то трубки, отходившие от него, жадно впившиеся в любимое тело, она отдергивала руку, словно они были змеями…
- Да поезжайте домой, в чувство придет, и мы вам позвоним… - неожиданно раздался над ухом чей-то самоуверенный, покровительственный голос. Она вздрогнула, взглянула через плечо, увидев врача в белом халате – нет, не того хирурга, с которым разговаривала раньше, а какого-то другого. Он продолжал что-то говорить, но смысл слов с трудом доходил до нее. Она глянула на него еще раз – молодой, смазливый, с набриоленными волосами… Внезапно она ощутила в себе ярость, дикую, захлестнувшую ее с головы до пят, окатившую жаром – какого черта этот молодой пижон что-то ей говорит?! Тот осекся, не то почувствовав, не то ощутив силу вспыхнувшей в ней ненависти, неловко, как-то боком вышел из палаты… Она, повернувшись к обмотанному трубками телу, выпалила с силой, неожиданной, удивившей ее саму:
- Ты будешь жить! Я не отпущу тебя!! – неожиданно силы оставили ее… она села обратно, на неудобный пластиковый стульчик около кровати, и заплакала…
Кто-то принес ей бумажный стаканчик с чаем и какую-то еду… Она сидела не отрывая взгляда от его лица, где на виске пульсировала голубенькая жилка… Почему-то бросилась в глаза отраставшая щетина, и она с неприятным удивлением заметила, что борода у него росла седой… а ведь он казался ей всегда таким мальчишкой… Странно, но она никогда не замечала резких шрамов на лице, устало опустившихся с возрастом уголков губ… Словно бы с глаз спала пелена, и она вдруг увидела его совсем другим, как будто бы и не он вовсе… Авария смыла с родного лица беззаботность и веселье, всегда бывшие его спутниками… На глаза снова навернулись слезы…
- Нажмешь на кнопку, - сказала ей толстая темнокожая женщина не первой молодости. Она кивнула, не понимая, чего от нее хотела толстуха, - как от операции очнется, так и нажмешь…
Далеко за полночь она забылась тревожным сном, сгорбившись на неудобном стуле, вздрагивая от каждого шороха, просыпаясь и вглядываясь в бьющуюся под белой кожей жилку и снова забываясь… за дверью палаты раздавались шаги, кто-то вез каталку… ей снилось, что он проснулся, что все – все до единого вокруг – ошиблись и сейчас они уйдут… или проснутся снова вместе, в полуобнимку, в своей квартире… Она даже не понимала, что спала, и только ночь за окном, менявшая оттенки черноты, подсказывала ей, что она все-таки засыпала…
Она проснулась внезапно, как будто бы над ухом зазвенел будильник, и сразу поняла, что в палате что-то неуловимо изменилось. От неудобной позы ломило тело, ей потребовалось время понять, где она и что произошло. Из серого окна в комнату лился неуверенный свет. Она проспала всю ночь! Ведь он мог умереть! Она вздрогнула, впившись глазами в синюю жилку, с ужасом ожидая увидеть ее недвижимой… Та тихонько пульсировала… Она остро, до крика почувствовала, что что-то изменилось в его лице… скользнула взглядом по отросшей за ночь щетине и… напоролась на пристальный, внимательный взгляд серо-зеленых глаз. Что-то изменилось и в лице, отчего губы уже не казались обреченно-опустившимися, а искривленными в подобии насмешливой улыбки, и заострившиеся накануне черты лица словно бы смягчились…
Он проснулся.
Она вздрогнула, уставившись в эти глаза… они замерли… ее начала бить дрожь, она судорожно схватилась за кнопку и вдавила ее так, что пальцы побелели. Он моргнул, и она, сорвавшись с неудобного стульчика, бросилась перед ним на колени, вцепилась в опутанную капельницами руку, целуя ее, припадая к нему на грудь, неся какую-то околесицу… Палата наполнилась людьми, ее попыталась оттащить медсестра, но ничего не получилось…
- Ты… как ты мог… я люблю тебя… - в хаотичных рыданиях молодой женщины с усталым лицом вряд ли можно было разобрать связную речь. В крике, котором она заходилась на его груди, не замечая, что мнет провода капельниц, не видя, что причиняет ему боль, смешались ужас и отчаяние последних суток, дня, который она прожила в оцепенении, более свойственном мертвым, чем живым, дня на грани помешательства и смерти… - Ты… только посмей оставить меня! Никаких Харлеев! – вряд ли присутствовавшие могли понять, что пыталась сказать бьющаяся в истерике женщина замотанному в бинты, смертельно бледному мужчине…
Наконец кто-то из докторов смог оторвать ее от него… Толстая темнокожая медсестра, крепко обняв ее, держала в углу… спины врачей закрыли кушетку с телом… медсестра подталкивала ее к дверям, она шла, не соображая ничего, не понимая, что происходило вокруг.
У самой двери ей вдруг почудилось, что кто-то на нее смотрит. Она дернулась из рук медсестры и замерла, глядя в его глаза… В них мелькнуло что-то знакомое, такое родное, такое ее, что только что чуть успокоившаяся истерика снова начала захватывать ее в плен…
Одними губами, бледной пародией на свою усмешку, он прошептал ей ответ:
- Тогда мы купим супербайки…