Почти по Кингу.
В конце августа луг в последний раз скосили, и запах преющей травы висел в неподвижном воздухе тяжёлыми пластами. Надвигающаяся гроза подкрашивала край неба тревогой, но времени до дождя ещё оставалось порядочно. Всё это вместе: предгрозовая духота, насыщенный запах травы и монотонная дорога — навевало дремоту.
- Говори со мной, - попросил Уилсон, - не то я засну.
- Пятый раз предлагаю поменяться местами, - хмуро откликнулся Хаус, который, как всегда перед грозой, опять всерьёз засомневался, такое ли благо костно-мышечный аппарат, если за его функционирование приходится так расплачиваться.
- Этого мы не можем сделать по двум причинам, - с обыкновенным своим занудством объяснил Уилсон. - Во-первых, ты выпил, и твои реакции замедлились и исказились под действием алкоголя, что создаёт опасность дорожных происшествий, во-вторых, это не ручное управление, и твоей ноге будет больно, а ей уже и так больно - значит, к концу пути ты сделаешься настоящей скотиной, я не смогу тебя выносить, и мы поссоримся. А вечером я приглашён к вам на праздничный ужин — не хочу его портить ни себе, ни Кадди, - тут он длинно зевнул и с силой потёр свободной рукой лицо, стараясь побороть сонливость.
- Ладно, тогда давай просто остановимся и позавтракаем. Выпьешь кофе — спать расхочется. Говорил же, незачем выезжать в такую рань.
- Незачем было останавливаться в той забегаловке. А выехали мы рано, чтобы застать рассвет на холмах. Грэг ещё ни разу не встречал рассвета на природе.
- Он проспал его на природе не хуже, чем в номере. Как, собственно, и остальные, кроме тебя, несчастного.
- Никто ничего не проспал, кроме тебя. Мы всё видели и восхищались красотой. И восхищались бы ещё больше, если бы ты не храпел и не источал ацетальдегид изо всех пор. Причём, всё это на глазах у детей. Ты разлагаешься, Хаус, и превращаешься в алкоголика — не замечаешь?
Уилсон знал, что сильно преувеличивает: Хаус так и не смог толком уснуть на неудобной кровати в гостинице, где они провели ночь, поэтому неудивительно, что, хлебнув спиртного, в машине, ровно жужжащей мотором, на ходу, обдуваемый ветерком из приоткрытого окна, он отключился на целых три часа. Уилсон, собственно, даже рад был тому, что другу удалось на какое-то время забыть о боли и отдохнуть, и цеплял он его сейчас просто ради тонуса, в котором нуждался, чтобы взбодриться самому.
Вопреки ожиданию, Хаус, однако, в амбицию не полез.
- У меня болит чёртово бедро, - хмуро буркнул он. - и колено ему успешно подпевает. С некоторых пор больных ног у меня стало ровно вдвое больше, чем прежде, а болят они по принципу суперпозиции, и перед грозой — хуже, так что мне просто приходится запивать кетопролак бурбоном, чтобы он хоть как-то действовал.
- При том, что кетопролак нельзя запивать бурбоном...
- За руль тоже нельзя лезть невыспавшимся.
- Не выспался я потому, что ты всю ночь стонал и скрипел зубами.
- Наверное, мне снился праздничный ужин с тобой и Кадди.
Уилсон удовлетворённо хмыкнул: как бы то ни было, пикировка достигла цели — он проснулся. Но остановиться позавтракать всё же стоило. Есть хотелось, и неизвестно, из-за надвигающейся грозы удастся ли это сделать позже.
К тому времени, как они миновали долину луга и оказались снова на вершине холма, на заднем сидении зашевелились, просыпаясь, дети.
- Доброе утро, - зевая, спросонок томно протянула Рэйчел и тут же опасливо спросила: - Будет дождь, да? - в семействе Хауса уже сложилось настороженное отношение к дождю, как к источнику всяческих неприятностей: от отложенной поездки с папой в зоопарк до необыкновенно резкого и унизительного разноса за неубранную постель или школьные неуспехи.
- Расслабься, - буркнул Хаус. - Я про этот дождь знал ещё с вечера — ничего нового.
- П`ивет, - послышался после короткой возни тоненький голосок Грэга.
- П`ивет, - хмуро передразнил Хаус. - В штаны не надул?
- Нет есё.
- А я уже почти, - весело вмешался Роберт, который никогда не просыпался расслабленным или заспанным, но всегда буквально брызжущим энергией. - Дядя Джеймс, можно остановить?
- Сейчас. Пару секунд потерпи, Роб, я вижу вон там какие-то кусты.
- Это канадская мушмула! - приглядевшись, воскликнула Рэйчел. - И на ней ягоды.
- Мушмула — так мушмула, сойдёт, - проворчал Хаус, яростно растирая бедро.
Уилсон аккуратно съехал с дороги на обочину и остановился.
Вниз полого уходил склон холма, покрытый россыпью мелких цветов и поросший этой самой мушмулой с крупными кистями тёмно-синих притуманенных ягод, ниже из травы то тут, то там торчали серые гладкие камни, а в самом низу, как протекающий по дну ложбины ручей, блестели на солнце пустынные железнодорожные рельсы.
Роб, ухватив за руку Грэга, живенько дунул с ним к кустам, по дороге объясняя, с какого возраста маленьким мальчикам уже «стыдно делать это в памперсы», Рэйчел тоже выбралась из машины и огляделась:
- Красивое место...
- Красивое — вот и отлично. Сейчас мы здесь позавтракаем и немножко отдохнём, а потом поедем дальше, - Уилсон открыл багажник и, разложив на траве толстый клетчатый плед, принялся копаться в сумке с провизией.
Хаус отстегнул ремень безопасности, но из машины вылезать не торопился - собирался с духом для решительного рывка, всё продолжая, морщась, скользить ладонью по бедру.
- Эй, иди полежи, - окликнул его Уилсон, приглашающе кивая на плед. - Или тебе тоже надо?
- Успеется... - он, наконец, кряхтя и жмурясь от боли, выбрался наружу и с облегчением растянулся на расстеленном пледе, закинув руки за голову и глядя в небо, всё ещё чистое, только по краям слегка подкушенное надвигающейся грозой.
Поездка случилась внезапно. Класс Рэйчел две недели назад ездил смотреть пейзажный парк Интерстейт, а Рэйчел, давно мечтавшая об этой поездке и надеявшаяся найти в ней источник вдохновения для своих акварелей, за несколько дней до неё вдруг слегла с температурой и болью в горле, напомнившей ей о перенесённой три года назад скарлатине. Оказалось: стрептококковая ангина. Назначенное лечение подействовало хорошо и быстро, но поездку Хаус запретил категорически: «Знаешь, мне кажется, ревматический порок сердца или пиелонефрит — слишком дорогая плата за удовольствие написать бессмертное полотно: «Красивая коряга в окружении красивых булыжников». В таких поездках всегда бывают сквозняки, промокшие ноги и слишком холодная минералка. Выдержи период реконвалесценции и дуй на все четыре стороны, но десять дней ты дома». Кадди попыталась возразить что-то насчёт гиперопеки, однако Хаус ей ответил, что ещё ни разу не слышал, чтобы, забирая из морга детский труп, кто-то из родителей упрекал кого-то из родителей в гиперопеке — скорее, наоборот, и этот факт должен ведь о чём-то говорить, после чего Кадди сдулась, и Рэйчел, скрепя сердце, осталась долечивать ангину в четырёх стенах.
Уилсон узнал о пропущенной экскурсии в пятницу, пытаясь выяснить, почему Рэйч весь вечер молчит, и почему у неё глаза на мокром месте, а в субботу утром просто заехал за ними, не давая Хаусу времени опомниться и отказаться.
- Туда и обратно — всего и дела. Погуляем по парку, заночуем в гостинице, а когда дети уснут, посидим в местном баре и послушаем джаз. Это же не кругосветное путешествие — просто уик-энд. Мы давно никуда не выбирались.
«Со смерти Тринадцатой», - додумал про себя Хаус. Тем не менее, он попытался отвертеться, упирая на возможную - и даже вероятную - обиду брошенной в одиночестве Кадди, но вмешательство самой Кадди пресекло эти жалкие попытки в зародыше, и Уилсон, не слушая больше возражений, попросту вытащил его из дома и упихал в автомобиль.
Уилсон вытащил большой термос с кофе, одноразовые стаканчики, корзинку с бутербродами и коробку засахаренных фиников. Роберт и Грэг всё не возвращались.
- Что они там застряли? - наконец, вслух удивилась Рэйчел, и, словно ей в ответ, раздался звонкий и слегка встревоженный голос Роберта:
- Эй! Идите сюда! Тут могила.
Хаус озабоченно приподнялся на локте:
- Какая там ещё...
- Лежи, я взгляну, - остановил Уилсон.
- Да я и не собирался вставать. Больно надо! Что я, могил не видел?
Те несколько шагов, которые отделяли его от кустов мушмулы, Уилсон шёл с неприятно замирающим сердцем, словно к нему вернулись детские страхи перед мёртвыми, перед кладбищами и вообще всем, связанным со смертью. Трудно было переставлять вдруг сделавшиеся ватными ноги. Это ощущение удивило его, и даже почти напугало — будучи онкологом, он навидался всяких смертей и всяких вскрытий, много раз провожал умерших знакомых в последний путь, похоронил двух любимых женщин и теперь в толк не мог взять, что вдруг стало с ним твориться. «Может быть, это начало манифестации какого-нибудь заболевания? - мнительно подумал он. - Что, если рак вернулся? Или же всё проще, и это всего лишь гроза с её электризацией и перепадами давления?»
С некоторым усилием напустив на себя безразлично-любопытствующий вид, он подошёл к камню, на который указывал Роберт и — с облегчением вздохнул...
Могила, найденная мальчишками, оказалась не человеческой. На камне было выцарапано: «Пёс Кадрусс, попал под колёса товарного вагона 15 мая 2000 года». Надпись стёрлась, но ещё оставалась читаемой. Рядом с камнем лежали засохшие маргаритки.
- Это собака, - сказал Уилсон.
- Я прочитал, - кивнул Роберт.
- Где собака? - спросил Грэг.
- Здесь похоронена собака. Она попала под поезд, и поезд её задавил насмерть. Здесь так написано. Давно. Меня тогда ещё на свете не было, - попытался объяснить Роб.
Но Грэг, кажется, не понял. Его формирующийся разум ещё не усвоил понятия жизни и смерти, поэтому слова «насмерть» и «ещё на свете не было» прозвучали для него пустым звуком. Однако, про собаку он переспрашивать не стал — в отличие от Роберта Хауса, Грэг Уилсон, однажды задав вопрос и не получив на него ответа, больше попыток задать его не повторял, предпочитая додумываться самостоятельно.
«Почему я так испугался? - снова подумал Уилсон. - Словно кто-то прошёл по моей собственной могиле».
Подошла Рэйчел и тоже прочитала надпись.
- Странная кличка, - сказала она. - Кадруссом звали предателя из кино про графа Монте-Кристо. Разве можно называть таким именем собаку? Они же всегда верные. И кто принёс маргаритки? Здесь нет никаких домов — значит, он специально приехал издалека.
- Наверное, это хозяин собаки, - вздохнул Роб.
- Столько лет прошло, а он всё навещает могилу? - в голосе Рэйчел прозвучало сомнение — вряд ли, что она уже становилась по-взрослому циничной, но для неё десять лет было ещё огромным сроком — больше всей её жизни.
- Наверное, очень любил пса, - предположил Уилсон. - Даже надпись на камне выбил, а это не так-то просто. Пойдёмте отсюда, ребята...
Хаус так и не поднялся с одеяла, ожидал их, лёжа на боку, подперев голову рукой.
- Что за могила? - спросил он.
- Собаку сшибло на железной дороге. Давно. Это старая могила.
- Но кто-то принёс маргаритки, - упрямо добавила Рэйчел. Её тоже задело посещение собачьей могилы, и Уилсон уловил это своими странно натянувшимися нервами.
- Здесь проходит шоссе, - мотнул головой в ту сторону, откуда они приехали, Хаус. - Мы же остановились. Могли и другие останавливаться. Простое объяснение.
- Но они должны были привезти маргаритки с собой — здесь нигде не растут маргаритки.
- У них мог быть огромный букет, собранный совсем для других целей, они могли везти цветы на продажу — мало ли что. Все варианты подходят. Почему тебя это встревожило?
- Потому что... Па, мне непонятно...
- Что именно? - серьёзно спросил Хаус. И по обоим видно было, что речь уже не о маргаритках.
- Зачем богу нужно, чтобы собаки или люди рождались, если потом они всё равно должны умереть? Зачем ему это нужно?
- Не знаю. Те, кто регулярно ходит в церковь, пытаются спросить бога об этом.
- И он им отвечает? - удивлённо обернулся Роберт.
- Никто им не отвечает. И, скорее всего, отвечать некому.
- Давайте лучше завтракать, - поспешно перебил Уилсон, опасаясь углубления теософской беседы, но когда он, опустившись на колени, принялся раскладывать на салфетке буттерброды, Хаус, воспользовавшись моментом, вдруг шепнул на ухо:
- А с тобой-то что?
- Что? - оторопело дёрнулся он, до глубины души поражённый ещё одним подтверждением способностей Хауса к чтению мыслей.
- Боишься смерти?
- А ты не боишься? - полез он в контрнаступление.
- Все бояться, - спокойно кивнул Хаус. - Но не каждую минуту... Дай с ветчиной — не терплю я этот овечий сыр, ты же знаешь.
- Зато он полезен.
- Надеешься оттянуть конец, поедая безвкусную дрянь?
- Это здоровье. Кроме вопроса «сколько жить», есть ещё вопрос «как жить».
- А что, он и на потенцию влияет?
- Хаус! - облегчённо возопил Уилсон, в глубине души благодарный другу за предлог возмутиться, предлог отвлечься... от чего?
Роберт между тем почти целиком улез в открытый багажник, что-то разыскивая там.
- Чего ты ищешь? - окликнул Уилсон.
- У тебя там была корзинка — я видел. Мы хотим набрать мушмулы.
- Следите, пожалуйста, чтобы Грэг не объелся, не то придётся останавливаться у каждого куста, - предупредил он.
- О`кей.
Раздался далёкий гул приближающегося поезда. Едва заметный вначале, он нарастал, становясь всё громче и членнораздельнее, и Уилсон почувствовал, что уже земля под ними ощутимо дрожит, но движение скрывала залитая предгрозовым светом рощица канадской берёзы, настолько густая, что прямые стволы казались связанными между собой. И снова Уилсон отчего-то похолодел, сам не понимая, отчего.
- Странно себя чувствую, - признался он Хаусу, и пришлось повысить голос, чтобы перекричать грохот состава, ставший нестерпимым. В ту же секунду он с рёвом вылетел на открытое пространство рельсов и загрохотал мимо, завораживая движением — огромные железнодорожные цистерны с яркой маркировкой, от движения мелькающей, как в стробоскопе, контейнеры на платформах, насыпные платформы, вагоны для перевозки техники с металлическими конструкциями крепежа.
Уилсон завороженно следил за движением состава, чувствуя, как от горизонтального нистагма схватывает лёгкое головокружение, пока не ощутил прохладные пальцы Хауса у себя на шее.
- Ты себя странно чувствуешь, потому что у тебя давление повысилось, - сказал Хаус. - Слишком много кофе на твой хлипкий организм. Прими афедитаб и не ищи мистических объяснений там, где есть рациональные. То есть, нигде не ищи.
- То есть, рациональные объяснения везде есть?
- Везде, - Хаус снова повалился на спину, закинув руки за голову. Уилсон подумал — и лёг рядом с ним.
- А регресс моей опухоли рационально объяснишь?
- Пфе! Кто из нас онколог? А вообще-то ничего мистического: капризы тканевого иммунитета. А-а, вот оно что... - он вдруг снова приподнялся на локте и пристально посмотрел на Уилсона. - Боишься, что подарок назад отберут?
- Ну, и боюсь! -краснея, буркнул Уилсон. Но Хаус не был расположен издеваться.
- Ну, и не бойся, - мягко сказал он. - Отберут или нет, от твоих страхов не зависит — чего себя зря дёргать? Да и нормально у тебя всё — проверял же.
- Не знаю... Мне не по себе — какое-то предчувствие сегодня... Не смейся!
- Чего уж смешного! Или ты напитался благодати и прозрел, или мне придётся выписывать тебе нейролептики, а у меня после всей этой фигни с законом ограничения на выписку по списку «А». Ты меня подставляешь.
- Да пошёл ты, - с облегчением фыркнул Уилсон и закрыл глаза. У него отлегло от сердца, и теперь ему снова захотелось спать. Солнце уже ощутимо пригревало, и лежать было приятно. Жужжание пчёл и стрекотание кузнечиков в начинающей желтеть траве сливались в непрерывный гул — всё это усыпляло, а Хаус сорвал колосок и принялся этим колоском щекотать задрёмывающему Уилсону висок и ухо, втайне надеясь, что тот примет колосок за какую-нибудь кусачую шмакодявку и взвизгнет.
- Отстань, - сонно отмахнулся Уилсон.
Но тут появились юные собиратели мушмулы с перемазанными губами и пальцами. Притом, судя по виду Грэга, ему досталась львиная доля ягод. «Придётся всё-таки останавливаться по дороге», - вяло подумал Уилсон, когда липкие губы сына запечатлели на его щеке сине-алый пахнущий мушмулой поцелуй.
- Хотишь? - Грэг протянул в потном кулачке ягодную кашу и, не дожидаясь ответа, затолкал ему в рот. Уилсон — делать нечего — покорно принялся жевать.
- А я ещё видел у тебя в багажнике мяч, - осторожно «закинул удочку» Роберт.
Это точно. Мяч в багажнике был, оставленный там, как и плетёная корзинка, «на всякий случай» - вдруг спустит колесо или что-то ещё, и будет, чем занять детей, пока они чинятся или ждут ребят из автосервиса. Уилсон даже немного гордился своей предусмотрительностью - почему нет?
- Смотрите только: здесь дорога близко...
- Мы осторожно! - ликующе пообещал Роб, почувствовав за предостережением скрытое разрешение, и нырнул в багажник за мячиком.
Уилсон снова закрыл глаза. Теперь весёлые выкрики детей и звонкие удары ладоней по мячу вплелись в шелест травы, стрекотание и жужжание, создавая общую симфонию начинающейся осени и этой автомобильной поездки, в которой было место и мушмуле, и железной дороге, и старой могиле пса, и щекочущему колоску в руке Хауса. Интересно, Хаус мог бы создать из этого фортепьянную композицию?
Словно почувствовав, что Уилсон задумался о нём, Хаус завозился и сел, стал шарить вокруг в поисках трости.
- Куда? - лениво, не открывая глаз, спросил Уилсон.
- Отлить. Там, ниже, очень подходящий куст. Разве что таблички с парой нулей не хватает, - пошутил Хаус, несколько напряжённо, потому что идея встать и идти до кустов его ногам по вкусу не пришлась. Он даже задрал голову и посмотрел в небо, словно рассчитывая взглядом упрекнуть причину их строптивости. Гроза продолжала неспешно наползать, и очень далеко, на грани слышимости, уже зарождался рокот. Но, только добравшись до кустов, Хаус понял, что слышит не гром, а поезд.
Наверное, Уилсон успел задремать, не то при самом отдалённом гуле надвигающегося состава он поднял бы голову и нашёл глазами Грэга. Это была не привычка даже — инстинкт, почти звериный, безусловный, вроде того, который заставляет кенгуру прятать детёныша в сумку, а птицу - уводить от гнезда, прикидываясь больной. И, тем не менее, его вернул к действительности только крик Рэйчел:
- Нет! Грэг, стой! Держи его, Роб!
Совсем не там, где они начинали играть — много ниже — по склону, подпрыгивая, катился прямо на рельсы мяч. За ним, позабыв обо всём на свете, в союзе с земным притяжением мчался туда же, прямо на рельсы, Грэг. А поезд уже сотрясал канадские берёзы, и, конечно, машинист не видел за ними мальчишку, а если бы и видел, всё равно уже ничего не мог бы поделать. Грэг же, озабоченный только упрыгавшим мячом, не обращал на поезд никакого внимания.
Все трое сорвались с места практически одновременно. Только чуть замешкался Роберт — он бегал быстро, но не сразу сообразил, чем грозят малышу нарастающий гул и подрагивание берёзовых крон, поэтому побежал только после окрика Рэйчел. Сама Рэйчел бегала не слишком быстро, к тому же побежать напрямик ей помешала невысокая гряда колючих кустиков. А Уилсон был взрослым, длинноногим и очень чётко осознавшим опасность, но он находился дальше всех, и он вскочил на ноги, толком не проснувшись.
Ближе них - метрах в пятнадцати - был Хаус, как раз выбиравшийся из куста с «двумя нолями». Вот только он не видел Грэга, а если б и увидел, в этом не было бы никакого толку, потому что Хаус совсем, нисколько не мог бегать, и не смог бы пробежать даже те два десятка шагов, что отделяли его от мальчика.
Уилсон летел по склону вниз без дыхания и с остановившимся сердцем. Он уже видел, чувствовал, что никто из них не успевает, но не мог же он не надеяться. Он ставил мировой рекорд по бегу по пересечённой местности — некому только было зафиксировать его спортивное достижение, призом за которое могла стать жизнь его ребёнка. Время словно застыло — вернее, он сжал для себя время, чтобы успеть хоть на сотую долю секунды опередить с рёвом несущуюся по рельсам, грохочущую на стыках, раскачивающуюся на ходу, жаркую, дышащую горячим ветром смерть.
А получилось так, как будто подстроено придуманным кем-то сюжетом: камень, незаметный в траве. Нога попала на его край, неловко подвернулась, и он полетел с размаху лицом вниз, уже зная, что даже если тотчас вскочит и рванётся снова, он опоздал. Безнадёжно. Навсегда. И он взыл в зверином отчаяньи, ни на что не надеясь, зная, что не будет услышан ни сыном, ни богом:
- Грэ-э-эг!!!
Его услышал и обернулся на крик другой человек, носивший то же имя. Человек, который не смог бы пробежать и десяти шагов, но который при этом молниеносно оценивал и молниеносно соображал. Импровизированным бумерангом из-под его руки свистнула и закрутилась в воздухе трость. Она ударила Грэга по ногам, и мальчик, запнувшись, грохнулся и проехал на пузе по щебёнке насыпи, обдирая колени, ладони и подбородок. От его вытянутых рук до грохочущих колёс поезда оставалось около метра.
Застывшее время стояло, и только состав летел сквозь это время с головокружительной быстротой перед глазами четверых бледных, как смерть, людей, которые на миг потеряли все недостатки и преимущества своего возраста — за пятьдесят или чуть больше шести сейчас не имело значения: просто четыре живые души перед приоткрывшимся таинством единства и борьбы жизни и смерти.
И только когда рельсы опустели, и стал виден сдувшийся мяч, отброшенный из-под колёс, и слышен громкий рёв ободранного Грэга, они «отмерли». Рэйчел бросилась к малышу и стала поднимать и утешать его, Роберт поднял и отдал отцу палку, а Хаус обернулся и увидел, что Уилсон неподвижно лежит ничком в нескольких шагах от того камня, о который споткнулся.
- Тьфу, блин! - шёпотом сказал Хаус и захромал вверх по склону.
Машинист поезда, если только локомотив не управлялся роботом-автоматом, видимо, был раззявой, которого опасно подпускать к управлению железнодорожным транспортом — он так ничего и не заметил. Но ещё большими раззявами оказались они, два взрослых человека, не сообразивших, что трое детей, мяч и железная дорога неподалёку — плохое сочетание. Мелькнула даже малодушная мысль; «Хорошо, что это был Грэг, а не Роб — Кадди бы меня убила».
Уилсон не шевелился — его неподвижность оттеняли лёгкие пряди на затылке, колеблющиеся от порывов крепчающего перед грозой ветра.
- Эй! - окликнул Хаус. - Ты в порядке? Эй, Уилсон! Грэг живой, ничего не случилось — пара ссадин не в счёт. Ты слышишь меня? Да ответь же ты! - он встал рядом на колени и потрогал Уилсона за плечо.
Уилсон медленно, как при замедленной съёмке, оперся на ладони и, приподнявшись посмотрел на Хауса пустым, ничего не выражающим взглядом.
- Грэг живой, - повторил Хаус втолковывающе. - Очнись, слышишь? Твоё чадолюбие становится проблемой, чувак. Он просто упал и ободрал коленку в километре от рельсов... Уилсон! Джеймс, да очухайся ты, наконец! - он сильно тряхнул его за плечо, и Уилсон, вскрикнув, со стоном схватился вдруг за щиколотку.
- Ну, зато сразу стал живее, - удовлетворённо констатировал Хаус. - Что там у тебя? Растянул?
- Кажется, сломал...
- Ты нытик и, как всегда, преувеличиваешь. Пусти, - Хаус задрал на нём брючину и спустив носок, увидел, как неестественно вывернутый голеностоп на глазах затекает лиловой опухолью.
- Везунчик... Тут репозиция нужна. - он осторожно тронул щиколотку. Уилсон снова вскрикнул.
Рэйчел и Роб подошли, неся на сплетённых руках всё ещё подвывающего Грэга.
- Не реви, - сказал ему Хаус. - Твои боевые раны подсохнут через пару дней.
- Бо-ой-но-о! — провыл Грэг.
- Это хорошо, что «бойно»,- серьёзно кивнул Хаус. - Значит, ты жив. Да не так уж и «бойно» - просто кровь выглядит пугающе-ярко. Вот папке твоему, наверное, больнее — он, похоже, ногу и вывихнул, и сломал одновременно, чтобы два раза не затеваться. Рэйч, посмотри в багажнике - держу пари, Уилсон, ты с собой и шины «Ферно» возишь, а не только автопокрышки. Да, Рэйч, и принеси салфетки — надо же герою дня отереть боевую раскраску с физиономии, не то нас копы задержат.
- Рэйч, там нет «Ферно», - сдавленным от боли голосом проговорил Уилсон. - Зато там проволока есть. Жёсткая. И скотч... Грэг, малыш, ты как?
- Я в пойядке, - мужественно прохныкал Грэг.
Хаус вытряхнул на ладонь продолговатую таблетку и снова повернулся к Уилсону:
- Открой клюв — мамочка червячка принесла.
Грэг засмеялся сквозь слёзы, а Уилсон, послушно открыв «клюв», почувствовал на языке горечь викодина и уличил вслух:
- Я смотрю, ты всё-таки регулярно закидываешься...
- А ведь я мог бы о нём и умолчать, - укоризненно заметил Хаус. - Сейчас не у меня лодыжка болит... Кстати, тебе как, очень дороги эти брюки? Хочу превратить их в шорты — о`кей?
Дальнейшее Уилсон почти не воспринимал. Импровизированная шина держала плохо, машину потряхивало, и он всё видел, как в тумане, из-за боли, викодина и пережитого кошмара. К тому же, у него поднялась температура. Они доехали до Принстона под проливным дождём, и Хаус тихо ругался сквозь зубы, потому что дворники не справлялись со сплошной завесой воды, заливавшей ветровое стекло. Потом был приёмный покой, короткий наркоз с тошнотой и комариным звоном в голове. А потом он вдруг оказался один в палате с застывающим гипсом на ноге и только там впервые осознал — разумом, а не зашкаливающими эмоциями, что несколько часов назад его ребёнок чуть не погиб по его собственной вине. Он осторожно дотянулся до телефона на тумбочке и торопливо набрал номер:
- Хаус? Хаус, где Грэг? - его голос тревожно прерывался.
- Продал на органы на чёрном рынке. Сам-то как думаешь, где ему быть? Отвёз его домой, Кадди за ним присмотрит.
- А ты... где?
- А я пытаюсь купить тебе пончик в больничном кафетерии, но у меня бы лучше получилось, если бы ты перестал мне мешать дурацкими телефонными разговорами ни о чём.
- Пока, Хаус, - Уилсон улыбнулся в трубку. - Спасибо тебе...
- Что, за пончик? - насмешливо хмыкнул Хаус.