Недавно, разбирая старые документы, наткнулась на три толстенные, растрепанные старые тетради, будто распухшие от записей. Одна в черном коленкоровом переплете, две в коричневом.
Не могу сказать, что я не видела их раньше. Эти тетради принадлежали моей бабке, и она с ними немало повозилась даже в последние годы своей жизни, когда уже не вставала с постели - читала, писала, переписывала, что-то вырезала, что-то клеила. Я как-то мельком пару раз заглянула, конечно, с бабкиного разрешения - переписанные романсы и поздравления в стихах, вырезки из журналов с изображением артистов, чудо-рецепты народных докторов - ладно, чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало.
Хотя на "дитя" моя бабка уж точно никаким боком не походила.
Редкая матершинница, редкая скандалистка, любительница соленых частушек и старых комедий - особенно ей нравился Юрий Яковлев - костистая и высокая, с широченным носом-"картошкой" и большими ярко-голубыми глазами - она ни разу официально не была замужем, но мужчины в нашем доме никогда не переводились. Правда, вспоминала она только одного. В сорок втором году "прибился" к ней невесть каким чудом оказавшийся в наших краях раненый польский офицер. Много странного было в его появлении - один, почти не знающий русского языка, во время войны, в нашей глуши - но факт остается фактом. Прожили они недолго, не больше полугода, а потом он исчез - по слухам, сбежав от скандального и ревнивого бабкиного характера. В сорок третьем году у бабки родился сын, мой дядя - и она на веки вечные к старым уличным прозвищам Танька Щепа и Из жаб жаба получила еще одно - "бардашна баба".
Много-много лет спустя, когда ей было уже под семьдесят и мы обзавелись телевизором, она увидела своего офицера. Он мелькнул в каком-то репортаже, посвященном советской Польше.
Бабка долго сидела со страшным лицом, сведя в нитку и без того тонкие побелевшие губы. Потом я увидела, как из ее глаз потекли слезы. Не знаю, что в жизни могло довести ее до слез - обычно вместо них использовались весьма крепкие, специфические выражения. Она вытерла щеки и тихо, раздельно произнесла: "Пане-коханку...Зачем пан бендзе умирать - нех пан жие..."
Мы ругались с ней, как оголтелые, но я ее очень любила. Может, потому, что, несмотря на нашу ругань, мы всегда понимали друг друга, как никто - кроме последнего месяца ее девяноста восьми лет, когда она далеко и неслышно ушла по дороге безумия.
Я хочу рассказать о ней, и лучше, чем ее старые тетради, этого не сделает ничто и никто.
Зачем?
Понимаете, все люди смертны, и я не исключение. Я уйду, а память о бабке останется - вот здесь, на этих страницах. Забросить в вечность маленький камушек - это не такая уж дерзкая мысль.
А записи в тетрадях очень разные. Грустные. Смешные. Наивные. Разные.
Я не буду придерживаться никакой системы. Просто наугад открою страницу и напечатаю здесь то, что первое попадется на глаза. И в следующий раз поступлю так же.
Это не написанные мной произведения. Если у некоторых из них неожиданно найдется автор, я буду рада и скажу спасибо человеку, который вызвал бабкину грусть или бабкину улыбку.
Ну, с Богом:)
Открыла. Ого! Ну, это ж надо так попасть. Давно я так не смеялась...хотя, думаю, подобные вещи воспринимались хозяйками таких тетрадей весьма серьезно.
Любовь
Любовь - это нежная песня,
Любовь - это музыки тон,
Любовь - это радость и ласка,
Любовь - это в сердце огонь.
Она как змеиное жало,
Как щупальце дьявольских рук,
Подойдет и дьявольским глазом
Впивается в сердце и грудь.
А впившися ядом смертельным,
Мучит, терзает и жжет.
Любовь - это отдых душевный,
Любовью же каждый живет.
Она никогда не проходит,
И всяк подчиняется ей,
Любовь подойдет незаметно,
И кровь закипит перед ней.
И скоро горячим потоком
Все тело тобой закипит,
И как электрическим током,
Пронижет и жизнь изведет!!!
Надеюсь, я доставила тому, кто будет это читать, несколько веселых минут. Несмотря на свою скандальность, бабка любила людей - ей нравилось, когда они смеялись. Пусть так и будет.
До встречи, друзья.