ПРЕДИСЛОВИЕ
В Западной Украине Андрей оказался совершенно случайно. А точнее, от тоски. Тоска не давала ему покоя и гоняла его по бесконечным просторам страны уже почти три года. С того самого времени, когда у него по его собственной вине разрушились отношения с его девушкой, его невестой и его будущей женой. И он тогда, закусив удила и все то, что может закусить у себя человек, попавший в беду, кинулся бежать. Кинулся бежать от себя самого, от своей невесты, от своей кричащей совести, от друзей и товарищей.
Он бросил институт, где учился уже на четвертом курсе, и ушел в одну монтажную организацию Минобороны. И вот уже почти три года он мотается по всей стране, строя и монтируя подземные ракетные шахты для баллистических межконтинентальных ракет. И все это время он пил, пил от отчаяния, пил от безысходности, от ощущения полнейшего тупика, куда его загнала жизнь, пил до тех пор, пока не попал в аварию на одной подземной ракетной точке и буквально чудом остался жив. Всего лишь один живой из девятнадцати находящихся в то время на подземной ракетной шахте монтажников и солдат «стройбатовцев».
Провалявшись потом в госпитале Байконура почти полгода, он вернулся в Москву, закрыл больничный и пробовал было немного пожить и отдохнуть в своей общаге для монтажников, что размещалось в Подмосковных Подлипках. Благо, что в комнате на этот момент он был один. Да и само общежитие монтажников было почти пустое – все на объектах. Монтажники в общаге жили мало и редко. Чаще всего оно использовалось в качестве перевалочной базы между командировками. Ну, неделю, другую, третью поживут и потом опять на свои монтажные объекты, разбросанные по всей территории необъятного Союза.
Однако после своего возвращения в общагу он вдруг почувствовал такую лютую тоску, что хоть волком вой, хоть на стенку лезь, хоть стекла бей. Андрей ощущал себя полностью вычеркнутым из жизни общества и из членов этого общества. Он вроде бы и был на свете, но, в тоже время, его как будто бы ни для кого из окружающих людей и не было. Такого страшного чувства одиночества он никогда в жизни больше не испытывал. И он понял, что надо что то начинать делать, иначе можно просто сойти с ума.
И на другой день он пришел к своему Московскому начальнику, Главному сварщику п/я 822, и попросился в командировку. Тот удивленно взглянул на него:
--Ты чего это, Орлов, серьезно?
--Да, - кивнул головой Андрей, - серьезно. Мне надо отсюда поскорее уехать...
--Ну, что ж, - пожав плечами, согласился тот, - вольному –воля. Надо, так надо. Уж насчет чего-чего, а вот насчет уехать, это у нас проще простого. Весь Союз в нашем распоряжении. Я-то, грешный, думал что ты сейчас о путевке в какой-нибудь санаторий начнешь хлопотать, а у тебя свои планы...
Он в задумчивости пожевал губами, барабаня кончиками пальцев по крышке стола, потом прокашлялся, придя к какому-то решению и быстро сказал:
--Хорошо. Решим так. Сейчас у нас в Западной Украине горячка большая. Там сорваны все сроки по капитальному ремонт у энергетических систем наших стационарных групповых ракетных точек. Народу туда гонят много, а фронта работы еще нет. Езжай вот туда. Места там прекрасные. Условия для жизни великолепные. При желании и отдохнуть, и развлечься есть где. Так что готовься. Через пару дней поедешь. Я тебя в приказ по объекту включу...
ГОРОД БРОДЫ
Так Андрей очутился в Западной Украине, на Львовщине, в городе Броды. Маленький, чистенький, аккуратненький, словно игрушечный городок к востоку от Львова. Одна из самых памятных и самых лучших, если не самая памятная и самая лучшая его командировка. Свыше месяца ничегонеделания из-за отсутствия работы на объекте, групповой ракетной точке, куда Андрей был откомандирован в числе многих десятков квалифицированных рабочих и инженеров для ускорения сроков завершения ее капитального ремонта. Как всегда, Советские чиновники решали общегосударственные проблемы не умением, а числом, количеством. Но количество у них, к сожалению, никогда не переходило в качество. Скорее, наоборот. Ведь главное - во время отрапортовать о принятых мерах. А дальше - хоть трава не расти!
Андрей великолепно сумел использовать сложившуюся ситуацию в собственных интересах. В Западной Украине он был в первый раз. И кто знает, сможет ли побывать здесь еще когда. А сидеть здесь и балдеть в переполненной казарме ракетчиков, куда поместили приехавших на точку рабочих, среди одуревших от безделья монтажников и глушить с ними до отвращения водку, чтобы убить застывшее от ничегонеделания время, Андрей уже не захотел. Подобная перспектива его уже больше не устраивала. Отпала надобность в забвениях, и тут же пропал интерес к средствам, дающим это забвение. Поэтому он очень быстро сориентировался в сложившейся на объекте обстановке, поставил пару бутылок коньяка своему мастеру, чтобы не тревожил с табелем рабочих дней и рванул в поездки по Закарпатью и всей Западной Украине.
За месяц с небольшим вынужденного безделья Андрей изъездил и исколесил чуть ли не всю Западную Украину, включая Закарпатье. Где только он не был! И Львов, и Мукачево, и Ужгород, и Дрогобыч, и Борислав, и Турка, и Стрый, и Галич, и Самбор, и Нестеров, и Тернополь, и Ровно и... и еще многие, многие другие, широко известные, мало известные и совсем неизвестные города, городки, поселки и села этого чудного, очень красивого и очень необычного, буквально сказочного края. Не влюбиться в этот край, не очароваться им было невозможно. И Андрей влюбился в него, в буквальном смысле этого слова, влюбился в его приветливых, доброжелательно настроенных жителей, в их певучий, ласкающий ухо говор. И даже летом, когда на ракетной точке пошла полным ходом его работа, он все равно, при первой же возможности старался махнуть еще куда-нибудь, забираясь в самую глушь, в самые отдаленные районы Закарпатья.
И постепенно Андрей начал оттаивать. С его лица сошла пугающая маска угрюмой ожесточенности и появилось прежнее выражение светлой открытости и всегдашней готовности к людскому общению. В нем вновь проснулся интерес к жизни, и он сам начал потихонечку оживать. Пил Андрей теперь редко и только понемножку, норму свою знал твердо и превышать ее себе никогда не позволял. Лицо его стало резче, грубее, жестче, вокруг губ появились напряженные складки, а виски сильно побелели. Внешне он теперь мало напоминал прежнего Андрея. Он как бы заматерел, задубел и стал выглядеть значительно старше своих лет. Женщины по прежнему проявляли к нему повышенный интерес. Однако сам он женщин начал сторониться и четко держал дистанцию. Знакомств особых не заводил, к контактам не стремился. Жил одиноко, хотя женщин знакомых в Бродах у него было предостаточно.
Причина такого поведения Андрея была очень проста. Он не мог забыть Зину, бывшую свою невесту. Никак не мог. Ничего у него не получалось. Как он ни старался, как ни пытался, но эта часть прошлой его жизни от него уходить не собиралась. Она стала неотъемлемой частью его самого. И как только он начал сбрасывать с себя кошмар беспробудного своего трехгодичного пьянства и в нем вновь начали оживать и активно проявляться обыкновенные человеческие качества и чувства, он вновь стал видеть Зину во сне.
Всю ночь один и тот же сон. Он, Андрей, и она, его Зина. Он идет и спешит к ней, но как только подходит поближе – она исчезает. Он мечется, ищет ее в каком-то странном, абстрактно непонятном мире, зовет ее – она появляется, по том опять исчезает. И так до бесконечности. Всю ночь. Андрей мог просыпаться, вставать, потом вновь ложиться, но сон все равно продолжался. Как кошмар, как наказание, как проклятие, как пытка, только... сладкая. Он и хотел этих снов, и боялся их. Хотел, чтобы они исчезли и оставили его но, в тоже время, боялся, что они в самом деле исчезнут и не вернутся к нему никогда. Зины не было с ним. Она была лишь в его мечтах, в его совести, но и в то же время она всегда была с ним, неотступно, неотрывно. И стоило ему лишь заинтересоваться какой-нибудь женщиной, сделать к ней шаг, как Зина вставала перед ним и закрывала собой весь свет впереди. И он уже никого не видел, кроме нее одной. А та, другая женщина, сразу же переставала для него существовать, становилась для него чужой и безразличной.
И ничего он с собой поделать не мог. А прибегать к водке, как к испытанному средству забвения ему уже не хотелось. Видно, он и на самом деле свое уже выпил, вновь поднялся, встал и выпрямился.
А потом появилась Тамара. Прекрасная Тамара Грубер, восемнадцатилетняя черноокая, чернокудрая украинская еврейка с иконописным, удлиненным лицом поэтессы, тонким носом с горбинкой, узенькой, чуть ли не осиной, гибкой талией и длинными, точеными ногами. Зина ее не заслонила. Зина стояла рядом с ней, насмешливо поглядывая на Андрея и, как бы спрашивая, его:
--Ну, что, выбрал, да? А разве не видишь, что я лучше? Или ты сомневаешься?
Нет, к сожалению, Андрей не сомневался. Зина для него была и оставалась лучшей девушкой в мире. Но Тамара оказалась единственной девушкой, встреченной им за последние годы, общение с которой не было для него тягостным, и с которой ему было по-настоящему хорошо. Зачем судьба подбросила ему Тамару? Проверку ему устраивала или просто поиграть ей захотелось? Ведь, чтобы там ни говорить, но встреча их совершенно не кажется случайной. Наоборот, она выглядит намеренной, заранее подстроенной, кем-то и зачем-то запрограммированной. Да и есть ли, вообще, в нашей жизни хоть что-то действительно случайное? И так ли случайна наша с вами жизнь?
«Того, что было – не оплачешь, вином зеленым не зальешь, судьба по жизни рысью скачет, кто поводырь, враз не поймешь. Как не поймешь, что значит Счастье. Что значит Боль, то знают все. Идем мы в церковь причащаться, как невтерпеж уже совсем. А лики Счастья – кто их видел? А тот, кто видел, тот молчит. Порою Счастье – лишь обитель, для тех, в ком сердце «не стучит. А я ж хочу от Счастья – Чуда! Такого, что рассвет плывет, такого, что не знали люди, такого, что душа поет»
А чудеса случаются только с теми, кто их ждет. И оно случилось с ним, это самое чудо. Только слишком уж преждевременно для Андрея. Он оказался совершенно не готовым для своих новых сердечных чудес. И он просто-напросто растерялся.
Когда на их объекте начались полным ходом монтажные работы, Андрею пришлось резко ограничить свои поездки по Закарпатью. И здесь выяснилось, что Андрею совсем «обрыдло», стало вконец тягостным вечернее общение со своими коллегами, рабочими-монтажниками. В их комнате стояло 10-ть кроватей с тумбочками и два стола, с тремя шкафами для одежды. Вечерами в комнате стоял адский шум, гам, дым коромыслом, «мат-перемат», сальные анекдоты, пьянки, скандалы, драки. Раньше Андрей был активнейшим участником этой, если ее можно так назвать жизни, командировочных. Но теперь его от этой жизни начинало тошнить, просто коробить от этого убогого людского существования. И он решил уйти в городскую гостиницу. Город находился от ракетной точки всего километрах в 3-х – в 4-х, не более.
Можно было спокойно ходить пешком или же ехать на воинском автобусе, в котором ездили офицеры и ИТР-овцы. Правда, рабочим гостиница не полагалась и квитанции за жилье бухгалтерия могла в Москве не оплатить. Но на подобные мелочи Андрей внимания никогда не обращал и не считал их стоящими для того, чтобы думать о них.
Андрей зашел в городскую гостиницу и разговорился с дежурной, пожилой, седоватой, невысокой женщиной с усталым, когда-то красивым лицом типичной южанки-украинки. Андрею хотелось получить отдельный номер без соседей. Но таких номеров в гостинице было всего два и оба были сейчас заняты. И тогда она предложила Андрею комнату у себя в квартире за ту же цену. Андрей согласился и в тот же день переехал к ней.
Комната была небольшая, но уютная и, главное, находилась сразу же около входной двери. Так что Андрей мог приходить и уходить, не беспокоя понапрасну самих хозяев. Завтракал и обедал Андрей в солдатской столовой на самой ракетной точке по рациону ракетчиков. Еда была не плохая и обильная. Давали даже фрукты ежедневно. Ну, а ужин Андрей обычно соображал где-нибудь в городе, чаще всего в одном из местных ресторанов или кафе.
Уж чего-чего, а питейно-закусочных заведений в городе было множество. И в каждом из них великолепный выбор самых разнообразных закусок, кондитерских изделий и конечно же выпивок. Начиная от местных сортов пива и кончая широчайшим спектром вино-водочных изделий. Пить вино для удовольствия Андрей еще не научился и поэтому обычно ограничивался стопкой-другой, не более, какой-нибудь местной водки: Винницкой, Буковинской, Львовской или других каких видов горилок. С перцем, без перца, с травкой, ягодами и бог еще знает с чем. Особенно Андрею нравилась Винницкая горилка с двумя стебельками какой-то пахучей травки, плавающей внутри и придающей напитку неповторимый, чуть горьковатый и пряный вкус.
Андрей любил вечерами сидеть в местном кафе или ресторане, не спеша потягивая местное пиво, особенно «Зборовское» или же местную минеральную воду «Галичанка», поглядывая по сторонам, беседуя с соседями по столу, иногда танцуя, иногда знакомясь с местными жителями. Причем, разговор обо всем он вел всегда на украинском языке. Над его акцентом и его произношением посмеивались, но не обидно, поправляли, учили, охотно общались. Чужим он себя здесь, среди местных жителей, не чувствовал совершенно. Чужим он стал себя ощущать среди своих, среди монтажников, как только перестал участвовать в их повседневных поголовных пьянках и обязательных при этом дебошах.
Первое время после переезда в комнату. Андрей просто балдел от ощущения своей свободы, своего одиночества и своей независимости от людей. Никто ему не мешал, не навязывал свое присутствие и он никому не мешал. Он просто заходил в свою комнату, переодевался, ложился на кровать глазами вверх, курил, размышлял о своем житье- бытье и слушал музыку от переносного батарейного приемника «Спидола».
Хозяева квартиры были людьми деликатными и не навязывали свое общество новому жильцу. Андрей тоже не лез к ним без лишней надобности. «Здравствуйте! До свидания! Добрый день! Добрый вечер» - эти слова были пожалуй, единственными запоминающимися фразами, которыми они общались при встречах.
Хозяев квартиры было трое. Сама, Оксана Григорьевна Грубер, недавняя вдова, всего лишь год с небольшим назад похоронившая мужа, и брат мужа, ее деверь, Вадим Львович Грубер, высокий, болезненно рыхлый мужчина с двойным подбородком, большим крючковатым носом на оплывшем лице и совершенно голым черепом с торчащими кустиками седых бровей, под которыми прятались цепкие, очень внимательные и умные глаза много повидавшего на своем веку человека. Третьего члена этой семьи Андрей не видел и знал о ней лишь по «наслышке». Это была дочь хозяйки, закончившая год назад местную десятилетку, поступавшая во Львовский Университет, но не прошедшая по конкурсу и работающая сейчас во Львове на радиозаводе. Жила она там у родственников отца и одновременно училась на вечернем отделении того же самого. Университета, куда не прошла год назад на дневное отделение.
Андрей перебрался в комнату во вторник, а в пятницу вечером, когда он лежал с книжкой на кровати и лениво размышлял над проблемой – куда ему сегодня податься на ужин, то ли в кафе «Галичанка», где собиралась местная молодежь, то ли в ресторан «Карпаты», славящийся своей национальной кухней, к нему постучали. Он встал с кровати, подошел к двери и открыл ее. На пороге стояла Оксана Григорьевна, принаряженная, с высокой, в виде башни, прической на голове, чуточку подкрашенная, похорошевшая и помолодевшая.
--Андрюша, - сказала она, - у нас небольшое семейное торжество - дочка на выходные приехала. Просим посидеть немного с нами. Уж не побрезгуйте, Андрюша, и не обижайте отказом...
Андрей в нерешительности пожал плечами. Особого желания тащиться сейчас в узко семейную компанию с ее ограниченным ( с точки зрения Андрея, конечно же!) кругом интересов, с патриархальными порядками и совершенно неестественной, вымученной манерой общения, у него, конечно же, не было. Но отказаться и тем самым обидеть неплохих, в общем-то, людей, которые ничего дурного ему не сделали, было неудобно и Андрей согласился. Он сказал:
- Хорошо, Оксана Григорьевна. Спасибо за приглашение. Я сейчас. Только приведу себя в порядок.
Продложение следует здесь:
http://proza.ru/2013/11/10/1697