-Ну, все-таки, - возразил я, -Раз поводом для убийства стали насмешки над его опусами, стоило бы почитать, что он написал. Не говоря уже о том, что написанные строки расскажут об их авторе гораздо правдивее, чем он сам.
В ответ прокурор пристально на меня посмотрел и после паузы сказал:
-Бесплатный интернет-сайт на котором он размещал свои шедевры удалил его страницу, расценив ее содержание как противоречащее законодательству.
-Вот как?-встрепенулся я.
-Да, - как-бы нехотя ответил мой собеседник. -Твой... -Он сделал паузу и сдержавшись, продолжал: - Твой подзащитный в мельчайших подробностях описал, среди прочего, то самое убийство, за которое его теперь ждет суд.
Заметив мое удивление, прокурор улыбнулся: -Это самое интересное из того, что он успел опубликовать. И название придумал: "Скотобойня". Ни больше, ни меньше.
Все остальное из опубликованного им - бесконечные рассуждения о неизбежности насилия, а точнее - о неизбежности убийства.
-Да, видимо парень готовился долго и серьезно, - вслух подумал я.
-Вот именно!-подхватил прокурор.
-Однако, постой, -спохватился я,-Откуда ты знаешь о содержании его опусов, если они удалены?
-Удалены-не значит, что они исчезли, -ехидно улыбнулся прокурор,-Существует куча программ для восстановления утраченного текста, а в полиции такие программы уж точно есть.
-Да, ты прав,-подтвердил я.
-Так что если хочешь, можешь читать то, что он настрочил от начала до конца - его опусы идут как приложение к материалам следствия. Короче, читай, сколько влезет. Прокурор поднялся из удобного кресла, давая мне тем самым понять, что разговор окончен. Я тоже поднялся.
Честно говоря, у меня не было никакого желания защищать этого неудачника. Единственный мой шанс - это заключение психиатра, где будет черным по белому написано о его неспособности отвечать за свои действия. К тому же, мне не хотелось лишний раз встречаться в суде ни с прокурором, ни с судьей, ни с журналистами.
Да и зачем весь этот спектакль? Приговор уже вынесен - я это прекрасно знаю. Осталось лишь разыграть старую, бесконечное число раз сыгранную пьесу под названием суд. Отказаться? Пожалуй я еще успею это сделать. Но что-то останавливало меня от этого поступка, что-то вроде тихого укора внутри меня - не то в мозгу, не то в сердце.
-"Это моя честность не дает мне покоя"-попытался я разыграть душещипательное театральное действо перед самим собой. -"Ладно, прочту я его опусы для очистки совести",-успокоил я самого себя, -И если он правда графоман, убивший четырех человек за нелестный отзыв о своих шедеврах, то, извините, психи не в моей компетенции!"
Решив так, я успокоился и отправился честно выполнять свой профессиональный долг, а заодно - и долг перед собственной совестью.
Сочинения моего подзащитного мне выдали без каких-либо проволочек.
Я уже настроился было на нескончаемые нудные тексты, но совершенно неожиданно, первые же строки повествования захватили меня.
Самым первым текстом в этой огромной подшивке, оказалась повесть об очень красивой девушке из глубокой провинции, у которой, как и у любой девушки были мечты о разном: о большой сцене, о принце на белом коне... И о чем только нет.
Однако всю свою жизнь она прожила все в той же глубокой провинции где родилась, не став ни кинозвездой и вообще никем не став. Просто прожила обычную, ничем непримечательную жизнь, как цветок проросший сквозь асфальт, как чудо, до которого никому нет дела.
В общем, повесть ни о чем вроде бы, даже сюжет толком не прорисован. Но почему-то этот незамысловатый текст сильно меня взволновал и заставил задуматься.
Оставив рукописи, я вышел в коридор, спустился во двор, сел на скамейку и закурил. Чем меня взолновал этот незатейливый рассказ? Может именно этой своей незамысловатостью, но в то же время правдивостью и точностью черно-белой фотографии?
А может в этой истории гораздо больше смысла, чем дано увидеть незадачливому читателю?
Ведь если в нашей жизни что-то происходит не так, как нам бы хотелось, мы тут же "падаем на лицо свое и поднимаем вопль свой до Небес". Мир кажется нам уродливым и несправедливым, а его Создатель- жестоким и равнодушным.
Мы-как дети, которые не могут жить без чуда, для которых жизнь- это нескончаемый яркий праздник, а все ее страдания, лишения- это все неправильно, это все не жизнь.
Впрочем, может это я сам себе все навыдумывал? Не знаю. Но, мне почему-то эта вещь запомнилась.
В этот день я решил закончить чтение. -"Продолжу завтра", -решил я.
-"А ведь в чем-то мы с ним похожи",- подумалось мне, когда по дороге домой я по привычке заехал в придорожное кафе на пол-пути от поселка, где жил. В чем эта похожесть я пока до конца не осознавал, но уже явно ощущал.
На следующий день, закончив с будничными делами, я снова отправился в прокуратуру и продолжил чтение.
Кто-то из следаков смотрел на меня с недоумением, а кто-то с ехидством: мол, уже все перебрал, и от отчаяния ищет оправдание для своего клиента в его рукописях.
Но мне было совершенно наплевать на реакцию окружающих. Чтение настолько увлекло меня, что я совершенно забыл о времени.
И только недовольный голос сотрудницы, объявившей мне о закрытии архива, наконец отвлек меня от чтения.
-Дома тебе делать нечего, вот и не знаешь, куда себя девать",-прочел я в недовольном взгляде сотрудницы.
Ну да может это и к лучшему, что все в жизни сложилось именно так?
Вот ведь странное дело: пока мы были молоды и бедны, нам с женой всегда удавалось понимать друг друга, несмотря на тяжелую работу и кучу проблем связанных с детьми.
А стоило нам достичь материального благополучия, и все рухнуло. Вернее, мы вдруг стали не нужны друг другу и каждый из нас отправился дальше по жизни своей дорогой, как-будто и не было никода у нас семьи...
Дети навещают меня редко-только когда нужны деньги. Я не обижаюсь на них - они взрослые и у них своя жизнь.
Первое время я был даже рад, что остался один: наконец-то я смогу жить так, как хочу, как всегда хотел!
В следователи я пошел не по призванию. Время, когда я закончил университет, было тяжелым, работы нигде не было, а если и была, то только в торговле или сфере услуг. Попросту говоря, в магазинах и ресторанах.
К тому времени я уже был женат и у нас вот-вот должен был родиться первенец. За плечами у меня была срочная служба в армии, и когда меня позвали на работу в МВД, я долго не раздумывал.
А вообще по природе я фантазер и еще в детстве любил выдумывать всякие истории. Но потом жизнь сложилась так, что мне все время было не до историй. Жизнь подкидывала такое, писать о чем совершенно не хотелось: умершие от передозировки наркоманы, замерзшие на улице бездомные, во время короткой, но коварной зимы, малолетки-самоубийцы, циничные убийцы и их беспомощные жертвы... Жизнь совала мне под нос свою прозу, заставляла читать весь этот бред и напрочь отбивая при этом желание, писать что-то свое.
-"Вот, выйду на пенсию и напишу что-нибудь этакое",- успокаивал я себя, -"Наподобе Комиссара Мегре или даже еще круче. А пока, пусть накапливается материал".
Материала за годы работы накопилось много. Только вот желание писать обо всем этом, так и не пришло. О чем тогда? Я уже не прежний фантазер - жизнь сурово вышколила меня. Сесть за мемуары? Их я пишу уже не один год. Впрочем, пишу-это громко сказано. Так, кропаю потихоньку, без особого успеха. Да и без желания, честно говоря. Нет во мне этой потребности. То ли я устал, то ли потребность в самовыражении, умерла во мне.
А вот у него такая потребность была и есть. И он сумел, в отличии от меня. Возможно именно в своих опусах он и черпал силы. А может просто находил в этом отдушину для себя в тяжелых буднях.
На следующий день, рассчитавшись с рутиной, днем я снова приехал в прокуратуру, чтобы продолжить чтение.
Вернувшись к чтению, я совершенно случайно, почти сразу же, наткнулся на повесть о солдате, которому пишет девушка. вся повесть состояла из ее писем: она писала ему каждый день будто пытаясь согреть своего возлюбленного и свою собственную надежду...
В ответ он молчал. Каждый день, когда у него появлялась свободная минута, он садился за письмо к ней, но так ничего и не написал - ни единой строчки.
Не потому, что не хотел, а потому, что не было того главного, без чего не пишется. Как описать выживание, когда ты один или в лучшем случае, с другом, против целой стаи шакалов, вдруг почувствовавших себя волками?
Ежедневно тебя ломают: побоями, хамством, унижениями, но ты не сдаешься, только деревенеешь. И если ты не становишься мертвым поленом, то превращаешься в дерево, которое все чувствует, но сказать не может, даже если его жечь. Разве что хрустом ломающихся ветвей.
Это особое состояние души. Когда ты выживаешь, у тебя не остается сил ни на что другое. Ты забываешь про все на свете, даже про воду и пищу. Тебе всем существом хочется только одного: выжить во что бы то ни стало. Ты уже не человек, и не животное. Ты существо, которому нет дела до смысла жизни, до ее справедливости. Ты просто каждой своей клеточкой, каждым атомом хочешь жить, даже если это бессмысленно и несправедливо.
Она очень страдала от того, что он молчит, но все надеялась. А он не знал, как объяснить ей, что они оказались в разных мирах...
Правда потом все счастливо разрешилось, они снова встретились, он вернулся невредимым и они поженились...
Вообще для своих героев он всегда оставлял свет в конце тоннеля. Не оставил только для себя....
Я много еще чего читал у него. Все это были воспоминания или наблюдения из жизни. В этих произведениях не было никакого насилия, даже упоминания о нем.
Скорее всего, на этом этапе жизни он просто нашел в литературном творчестве отдушину для себя.
Но самым крупным из написанного им, был роман "Скотобойня", в котором он весьма подробно описывает и собственную жизнь, и жизнь своих жертв.
Он описывает все это вроде бы совершенно бесстрастно, но я, читая это произведение, увидел человека столкнувшегося лицом к лицу со злом и выносящего этому злу смертный приговор не подлежащий аппеляции.
-"Чем больше я узнавал их, тем большее, буквально физическое отвращение испытывал к ним.
Я уже не мог видеть их поросячьи глаза, лоснящиеся от сытости и самодовольства рожи, лицемерные улыбки на публике и перекошенные от ненависти рты, когда они говорили о ком-то, кем были недовольны, за спиной этих людей...
Меня раздражала их мелочность, когда они по вечерам могли часами сидеть, выверяя маршрут посыльных - не тратят ли те оплачиваемый им бензин на собственные нужды или их ругань с уборщицами из-за пустых бутылок, когда мать и дочь иступленно орали на какую-нибудь убогую старуху: -"Все здесь купленно на наши деньги - этот зал, эти столы, эти стулья, вилки, ножи, тарелки! И эти пустые бутылки тоже принадлежат нам! Потому что тоже куплены на наши деньги, которые ты воруешь!!!"
Настроение автора все больше передавалось мне по мере чтения.
Мне самому становились отвратительны эти упыри, которые отказывались платить зарплату официантам на том основании, что те "имеют достаточно чаевых".
-Отлились им слезы молоденьких девченок!"- со злостью подумал я, представив себе на месте этих официанток свою дочь. Бывая в ресторанах я не раз видел плачущих официанток. Парни реагировали как правило бурно: швыряя посуду и переворачивая столы-публика в рестораны приходит разная, есть немало таких, которым мало напиться, пожрать и пофлиртовать-им еще оттянуться надо на тех, кто слабее. Официант или охранник самые подходящие объекты для таких вот типов.
Моей дочери повезло-у нее есть богатый папа, который беспрекословно даст денег и на машину, и на аренду квартиры где-нибудь в бомондной Г... Правда отец имеет привычку ворчать - ну не нравятся ему компании в которых вертится его дочь. Но ведь отца всегда можно послать, он ведь никуда не денется и все стерпит...
А эти девченки, у которых нет богатого папы и которые не готовы торговать собой, скорее всего еще помогают своим нуждающимся родителям, подбрасывая им каждый месяц тыщёнку-другую. Над такими можно безнаказанно издеваться - они будут молчать, потому что им нужна эта работа.
Я прервал чтение и вышел во двор перекурить.
(Продолжение следует)