Она смотрела на него, уснувшего в ее кровати, и не могла поверить, что все произошедшее не было только сном, что все произошло само собой, именно в этот день ее полной и окончательной свободы. Ей казалось это невозможным чудом. Принимая душ, она трижды выбегала из кабинки, оглядывая жадным взглядом комнату, находила его, любовалась, смущалась и убегала обратно, прячась от смущения в струях воды. Он спал, как раньше, бессознательно вытянув руку под подушкой и чуть подогнув колено...
Она снова смотрела на него, лежа рядом, в одном халатике, скользила взглядом по лицу, испещренному шрамами, и безошибочно угадывала следы скальпеля - он делал операцию, и не одну, и она мгновение вздрогнула от мысли, что заставило его делать эти операции, что ею обладал только что человек, сделавший своей профессией убийства... Или, по крайней мере, в этом обвиненный. Она сердито прогнала эти мысли, она подумает об этом завтра... Или когда-нибудь потом.
Ее взгляд скользнул ниже, по подбородку с пробивающейся щетиной, наполовину седой... По шее, к ложбинке между косточек, с вытатуированным иссиня черным крестом, бегущая цепочка черных отметок вокруг шеи символизировала цепочку нательного креста...скользнула ниже, по плечам с грудой раскинувшихся на них черепов - что он хотел сказать этим? - на одном и выполненной с большим изяществом драконьей головой на другом, по свившейся разноцветными кольцами змеей на одной руке... Скользнула взглядом по строчкам стихов над сердцем... "Люблю твой взгляд, твои нежные руки, твой аромат, я без тебя подыхаю от скуки... Ищу твой свет в толпе незнакомых прохожих, Тебя со мной рядом нет, у тебя есть тот, кто меня дороже". Простые слова неожиданно ударили ее, она поняла, что выгравированные на его теле слова относились к ней, она почувствовала слезы на глазах, спешно перевела взгляд...
Она спешно перевела взгляд на его руки... На нее глянули вытатуированные глаза на сгибах локтей: "Dios te esta mirando" - с трудом разобрала она незнакомые слова... Вдоль запястья протянулось вытатуированная цепочка с чем-то в роде медальона... Попыталась прочитать, но слова были на испанском. Она перевела взгляд и увидела протянувшуюся по локтям цепочку тонких, почти невидимых шрамов, и ощутила мгновенную вспышку ревности: кто они, те, которые делили его постель, бились в экстазе под ним, царапая его спину, раздирая в кровь ему руки? Сколько их было? Почему они были?! Она с трудом подавила возмущение, обуздала свою ревность... Ответ на эти вопросы был бы только один - встречный вопрос о том, сколько раз она сама в таком же экстазе отдавалась другому мужчине, ощущала его в себе, почему она расцарапывала этому другому спину, что она делала в тот момент, когда он хоронил свою жену и дочь... Имела ли она право ревновать его? Она заставила себя успокоиться, обуздала свою ревность... Ей неожиданно стало стыдно от мысли о его дочери и той женщине, которая стала его женой... Она снова подумала о других, но уже с чувством сожаления о них и капелькой сочувствия к каждой в отдельности и всем вместе: каково же им было обладать им, ощущать его, отдаваться ему и - потерять его?
Она перевела взгляд снова на лицо. Оно было спокойным, но через него протянулась жесткая морщинка, опустились уголки порванных губ... Здесь, в ее постели спал мужчина... Не та гламурная помесь обезьян и тюбиков бриолина, что ходит по улицам и кадрит молоденьких девушек, а свирепая, жестокая сила, сдерживая только приличиями и силой такого же разума, изощренного, гибкого, не признающего границ. Она поежилась, вспомнив, как он только же обладал ею - без того восторженного пиетета, который она вспоминала, думая о нем, вспоминая их прошлое, но опытного мужчины, заставив ее ощущать себя бессловесной куклой в его руках, способной лишь принимать его ласки, ощущать себя бессильной что-то изменить, но послушно следовать за удовольствием. Она вспомнила его губы - жесткие, чуть горькие на вкус, со смесью табака и полыни, навсегда вьевшимися в них, такие горячие и обжигающе требовательные... Она поневоле вспомнила его в их первую встречу: то, как мягко ее целовал тот мальчишка и как его поцелуи отличались от этих... Она поежилась от сравнения: тот словно просил ее о близости (она встретила его в аэропорту, и они смотрели друг на друга, а потом он взял ее ладонь, уже замерзавшую в осеннем воздухе, прижал к губам, согрел дыханием, и сказал очень просто "Вот я и приехал"...), оставляя все в ее руках, этот бы не остановился перед тем, чтобы взять ее силой... Не изнасиловать, нет, но не дал бы ей спрятаться за эрзацами причилий, а вытащил бы ее наружу - и если бы потребовалось, то силой. Она разозлилась на себя, ощутив, что снова желает близости с ним, тут же про себя рассмеялась - нехватало еще, чтобы он подумал, что она стала нимфоманкой - тихонько спустилась с постели, повесила на спинку стула халат, оставшись полностью нагой - господи, сколько же лет прошло с тех пор, как она осталась нагой в одной комнате с мужчиной? С любимым мужчиной - скользнула под одеяло, не сводя с него глаз... Если он захочет взять ее - она будет готова его принять...
Его губы дернулись в сне, искривившись в жестокой, злой ухмылке, так некстати к его почти мальчишескому лицу - почти, потому что залысины в коротко обритых волосах и сами эти губы, жесткие, выдавали, что он уже давно не мальчик... Она задумалась о том, были ли правдой все ужасы, которые рассказывали про него... Ей не хотелось в это верить, но глядя на ставшее свирепым лицо - свирепое не той жестокостью, что дается только природой, а той, которая приобретается только жизнью, наполненной ужасами, с которыми она не сталкивалась и никогда не столкнется, она была почему уверена, что он не позволит ей о них узнать... Цепной пес, неожиданно подумалось ей, такой же опасный и неудержимый... И такой же... Как же это, неожиданно не нашла она слов, - такой же благодарный...
Она снова подумала о тех людях, которые погибли - как утверждалось - от его рук или по его повелению, и прогнала эти мысли. Неожиданно ей пришла в голову другая - сегодняшним вечером он вполне мог искупить тот грех, оставив частичку себя в ней... Она задумалась о том, как скажем ему, что он может снова стать папой, что старая, давняя мечта может воплотиться в жизнь... Ей почему то казалось, что это произойдет за завтраком, на ее кухне, и он будет шокирован и благодарен ей, и сначала начнет носиться вокруг нее и суетиться, а потом они будут любить друг друга, весь день... Ей неожиданно захотелось этого, захотелось, чтобы это стало правдой, и уже завтра... Она не заметила, как уснула спокойным сном удовлетворенной, спокойной, счастливой женщины... В ту ночь ей снилось, как его руки гладят ее тело, ласкают женственные изгибы, проникают в места, недоступные для всех остальных...но открытые для него одного...как он снова и снова входит в нее...
***
Он проснулся, подумал об этом еще в полудреме, но не спешил открывать глаза, пытаясь урвать у Морфея еще несколько драгоценных минут сна - так он делал всю жизнь, с раннего школьного детства. Он родился совой, он знал это, он принимал это как данность... и как счастье, недоступное остальным - право оставаться совой почти всю свою жизнь. Но утро было ранним - он это почувствовал, и это его удивило - чувство времени его никогда не подводило. Морфей не возвращался.
Он прислушался, не открывая глаз, к дыханию человека рядом, пытаясь вспомнить вчерашний вечер, кто оказался с ним в одной постели. Воспоминания обрушились на него, такие желанные, такие невозможные, что ему пришлось стиснуть зубы, прогоняя с губ легкую утреннюю улыбку. Воспоминания стояли в голове, заставляя верить в необычайную реальность сна - так в детстве ему часто снилась какая-то очень желанная, но недоступная игрушка, так ему снилась Она, тогда, давным-давно, когда он еще пытался верить во что-то, кроме себя. Он осторожно повернул голову, открыл глаза. Секунда потребовалась, чтобы взгляд обрел привычную четкость, ушли остатки сна. Рядом, подложив обе ладони под щеку, спала Она.
Он смотрел на нее несколько минут, пытаясь прогнать видение сна, или понять, где сны, а где реальность... Осознание не приходило - этого просто не могло быть... потому что не могло быть. Никогда. Он недоуменно пожевал губу, отвернулся, осторожно, чтобы не разбудить, встал с кровати. Реальность этого сна поражала. Он поискал глазами по комнате свои вещи, пытаясь вспомнить, где он их вчера бросил... они аккуратной стопкой лежали на стуле в углу. На спинке висел шелковый халатик. Вещи убеждали в реальности сна.
Он прошел босыми ногами в душ, ощущая приятное тепло от пола, покрутился вокруг душевой кабинки, но так и не понял, как туда, внутрь попасть - а сломать что-либо ему не хотелось - натянул белье прямо на голое тело, растерянно остановился около двери в спальню. Ему казалось, что он что-то делает неправильно, но он не мог понять что. Почему-то подумалось, что старость - это уже когда ни знаний, ни смекалки, ни опыта не хватает, чтобы разобраться с новым устройством.
Он спустился вниз, на кухню, размышляя о вчерашнем дне. Сказать, что встреча была для неожиданностью, означало не сказать ничего. Если бы вдруг из под земли выскочил сам дьявол и на превосходном испанском потребовал бы отдать ему душу, он бы и то так не удивился. Пробежался по полкам и шкафчикам, ища кофе, сахар и чашку - нашел все, кроме кофе. Его явно тут не ждали, тихонько улыбнулся он неожиданной мысли. Возможно, ее следовало перекурить. Он вернулся к спальне, глядя на Нее - пока он воевал в душе и рыскал по кухне, Она успела перевернуться на спинку, и теперь он видел Ее в профиль - такую же прекрасную и желанную, как и пятнадцать лет назад, словно бы и не было этих лет, как будто время было не властно над Ней. Он привалился плечом к косяку двери, тихонько улыбаясь, глядя на Нее, на Ее лицо с остреньким, любопытным носиком, шейку, манящую грудь под тонкой тканью легкого пледа. Ему почему-то подумалось, что Она вчера стояла так же, как он, разглядывая его... Интересно, что думала Она?
С досадой на самого себя он подумал о том, что ничего не изменилось - он по прежнему был не властен над собой, стоило Ей появиться рядом с ним. Полтора десятилетия он мечтал об этой встрече, представлял ее себе в самых разных подробностях, думал о Ней, о ее жизни... Целая жизнь. Но стоило ей появиться, как все расчеты и планы пошли к черту - он потерял над собой контроль... да так и не обрел его. Они стояли на том дурацком перекрестке, а он, как дурак, мог только обнимать и успокаивать ее под подозрительными, любопытными, жадными взглядами окружающих... какая-то сила заставила его запихнуть ее внутрь длинного черного мерседеса - он подозревал, что это партнеры подсказали ему эту мысль - и они в долгом молчании ехали в какой-то ресторанчик, и неловко говорили какие-то слова в приватном кабинете ресторанчика, перебивая друг друга, начиная одновременно, сбиваясь, молча, глядя друг на друга, пока тишина не становилась гнетущей, вдыхая горький табачный дым его сигарет, когда он тщетно пытался скрыть волнение, дрожащие пальцы, державшие сигарету, слыша только дыхание другого да звон фарфора о зубы. И все это с какой-то удивительной пустотой в голове, сумятицей мыслей, перемешавшихся с эмоциями, с какими-то обрывками образов... Она - он признался себе в этом - снова захватила его, закружила, как ураган кружит опавшую листву, заставила забыть о той пропасти, что разделяла их, заставила его снова желать Ее, ощутить вызов, идущий от Нее, захватила настолько, что он потерял над собой всякий контроль, удивил и шокировал их обоих, неожиданно для самого себя набросившись на Нее с поцелуями, снова, как много-много лет назад, прижимая ее, неожиданно напряженную, к себе, целуя ее, не слыша и не слушая ее возражений и с восторгом ощутить, как Она сдалась ему, откликнулась на его поцелуи, грубоватую ласку. Совсем как тогда, много лет назад... Внутренний голос что-то язвительно пробормотал на эту тему, побуждая его не стоять столбом, а наконец угостить организм законной долей утреннего никотина и порефлексировать в процессе. Он косо улыбнулся, одной половинкой губ, некрасиво, с какой-то горечью на лице, изуродованном шрамами - голос был прав.
Он набросил куртку, выудил из кармана сигареты, тихонько, держа в руках ботинки, чтобы не греметь каблуками по паркету, вышел в коридорчик, приоткрыл дверь, встал на крыльце. Щелчком, думая о том, каким будет ее пробуждение, и не должен ли он как-то к нему, этому пробуждению подготовиться, и как она вообще отнесется к его появлению сегодня, и не будет ли скандала по поводу его бесцеремонного поведения, выбил из мятой пачки сигарету. Пожевал фильтр, внезапно ощутил вибрацию телефона. Вытащил его из поясной кобуры трубку, поглядел на дисплей, чувствуя, как припекает солнышко черную кожу, прогоняя утреннюю прохладу. Нажал на ответ.
- Ты где? Я тебя ждала вчера всю ночь! - раздраженный женский голос. Он пожал плечами, продолжая молчать. Одна из "холодных дамочек". Почему они все считают, что одна или две ночи дают им исключительные права на мужчину? Он продолжал молчать, с ухмылкой представляя, как она злится там, на другой конце провода. - Знаешь что... пошел ты!
Из динамика полетели сигналы отбоя. Он пожал плечами, глядя на пустой экран телефона, засунул телефон обратно в кобуру. Еще чья-то надежда не оправдана, подумаешь. Такое бывает. Он чиркнул колесиком зажигалки, втянул в себя дым.
Неожиданно, как та самая вспышка зажигалки, он подумал о том, что неправильно поставил вопрос, не о Ее пробуждении следовало ему беспокоиться, а о том, что сделает он сам. Его тянуло к Ней, он хотел быть с Ней, забыть обо всем, об этой разлуке, об этих годах... Он затянулся, пытаясь сформулировать для себя ответ: имел ли он право сейчас, после всего произошедшего, после многих лет, наполненных болью и памятью о боли, сделать вид, что ничего не произошло? Что всего этого не было? Что скажет он Ей, если Она спросит его о прошедших годах? Поймет ли Она, что заставила его стать Чикатризом? Смирится ли Она с его семьей, молодой мексиканкой и их дочкой, оставшихся там, на крохотном кладбище в горах юго-западной Мексики? Он подумал о том, что вряд ли Она может высказать ему претензию о них... Но как объяснить шрамы на лице и чужое имя? Рассказать о пирамиде из черепов и донести, почему он это делал? Как? С горечью он подумал о том, что их жизни разделены навсегда... он не смог бы держать все это в секрете... не от нее. Вся эта кровь, пустыня, дорожное братство и его парни, его банда.. они были невозможны тут, в этом чистеньком, вылизанном аккуратненьком особнячке. Невозможны в ее мире. Как Она была невозможна в его мире.
Он решительно прикрыл за собой дверь, услышал щелчок "собачки", сел на ступеньки и натянул ботинки. Широким шагом прошел по подъездной дорожке, легко перепрыгнул через невысокую калитку на улицу, оглянулся, пытаясь сообразить, как выбраться ему из этого района. Пошел по обочине дороги, набирая номер таксопарка. И где-то глубоко внутри его грызла мысль о том, что когда появится кто-то новый, импозантный, важный, солидный... тогда Она снова уйдет, вдоволь наигравшись в демократичность и непритязательность, в равенство и все прочее. "Каждому свое", - со злой иронией подумал он, докуривая сигарету затяжкой до фильтра, и заставил себя выкинуть все мысли о Ней из головы.