Как видите, мы подвинули вселенную. Переплетенные все мышцы мира кровоточат, растянутые до предела. Пустой и гулкий лоб мой уже там, а зад волочится, о звезды задевая. Края не видно, красная кривая змеей ползет по горизонту. Подвинулась земля, слетела кожа с ног, нельзя увидеть, где тот ад, и как там горячо. Но алая и плоская тарелка тумана, гладя, накрывает здания. Растаял я, воняю мокрой гарью. Летит послание, моральное и злое, изо рта разрытой кратерами морды, картавое. Слова, огонь чуть обогнав, объяли холодом лицо, чело, живот. Умрет давно не модное, нового не будет. Который отстает, тот обречен, он не догонит время, в него сев как в такси, планета бросилась в побег за солнцем.
Звезды округ, звезды завоют. Что я? Я в этом мире кролик, сегодня без моркови, завтра запечен. Огромен в сей момент, а чуть позднее лопнут. Чуть-чуть, чуток, что кроме кожи вздутой под рубашкой? Ничто, так глупо, что ничто. Углом ребро обтерла вновь звезда, и снова дрожь. Увы. Улыбка умиления, урчащее нутро. Две урны, произвольно уроненные утром, унылым вечером покажутся моей скульптурой в прокуренной ауре столовой лампы. Хочется зевать, хм. Сдвиг быстрый, крик умеренный, полголовы в земле, нога во льду на Плуто, а позвоночник виснет меж Сатурном и Юпитером на кольцах. Вселенная сдвинулась в осень, грязную, такую осеннюю. И лень, вечно лень, не клеится предложение к предложению. Все менее и менее хочется сеять себя искреннего среди людей. Хочется скорее поседеть и увидеть свет по ту сторону клетки, где мерцает блеск. Забыться в бескрайнем стаде ослепших овец. Сдаться в плен, уйти на дно стакана с болью и смирить свой гнев на всех, став веселей. Хоть это блеф, но я обманываться рад, и слой за слоем накрываюсь ложью как кочан капусты.
Негромкий визг моего я, оставшегося, не до конца отгнившего, противный визг, щекочущий глубины мозга, становится лишь ближе или дальше, но никогда он не достигнет моих кроличьих ушей. Возьми, поработи и ты гиену своей лжи, покрытую лишаем оправданий. Замотай ее воняющей духами шалью, полюби ее всем сердцем, обмани, поцеловав. Быть, эта секунда должна быть, когда ты прыгнул на спасительные канаты ринга, и жизнь, похожая больше на быт, улыбнувшись, подняла руки жестом победителя.
Довольная жизнь, сытая, бутерброды с калориями считая, сыграет мыльную оперу с твоими до самого конца незрелыми, с не обведенными жирным карандашом границами, чувствами. Буйство пустоты будет после, только одинокий осел, слезший с деревьев леса, большезубой пастью своей продолжит щипать траву, осел твоего сомнения, траву прочитанных тобою книг.
Болванка бомбы в моих объятьях, меня, последнего философа, греет. Будет боль, большая, безутешная. Бинтами обмотают бродяг всего человечества, но башни со снайперами упадут уже на землю, и блажь свободы, безумной, безответственной, бодаясь буйволом, будет вести бездомных и бездетных, хорошо одетых, тех, кто без руки, без глаз, без сердца, на последний рубеж бурлящей бойни. Вот видите, война вернулась, варить ваши набухшие от голода кишки в своем бульоне. Вы ждали, вот, вам принесли винтовку, вьетнамский веер от осколков, воду. Внимательно, внимательно всмотритесь в винтовку, в свою веру, в свою весну, когда вы были молоды, всесильны. Отвернитесь, как это противно. Гадостно.
Горит гортань от пошленьких ругательств, от слов "революция", "оппозиция" и прочих слуг косноязычных господ, гуляющих по Гамбургам, говорящих вам и нам, что "Государство", "Гражданин" едины, их гогот заглушает голодное бурление в желудках нищих. Они забыли слова "бунт", "погром" и громогласное "долой". Они забыли, каков гнев, и кто тот гнусавый герой, чья душа погнута по ГОСТу, чтобы в любой войти замок. И град, и гром, и тяжеленный гул ураганных ветров под голубыми небесами, по их мнению, не беспокоят нагих богов. Но Господь един, как говорят гоям, и он гонит грязь их из-под своих ногтей.
До дня соединения вселенной, когда монада вновь достигнет совершенства, я буду ждать движения в их душах, я, распростертый к астероидам всей грудью. Когда еще дурманит дважды высосанный и выплюнутый в рюмочку абсент, я только Дао, ни шага вперед. Дорога длинная дрожит между деревьев, я на распутье жду Вас здесь. Где? Ну, где? Демон демону подглядывает в декольте, дела делаются, а дети дуют в дудки. Дряблая двойка ударов по воздуху, дамы делят деньги на пиво и на сигареты, а дом ваш раздавлен бульдозером. Ну, где? Где же вы?
Ужасно жалко увидеть вас жадно грызущими жалование в жарких ваших костюмах. Вокруг Вас жандармы, углем прижигающие жажду свободы. Дребезжащие жалюзи жандармерии тревожит мой крик - пустите, пустите их во двор. Я же не виноват, что вас, как ягнят, как кукол кружат, затем выбрасывают ненужными. Скучно уже, включенные телеканалы украли у вас тот кусочек кармы, который якорем крепил вас к рассудку. Теперь и кнут вас не сильно щекочет. И вроде бы даже ты, лично ты, подходишь как ключ сейфового замочка. А я - просто какая-то нитка, кричащая, что есть мочи, накрученная на Венеры ось. Пускай вокруг меня растекается, булькая, кровь, я кривую улыбку выдавливаю, довольный.
Довольно.